— Ну, Леманский… — выдохнул директор, и в его голосе смешались гнев, восторг и какая-то детская растерянность. — Ты хоть понимаешь, что ты сейчас не просто кино снял? Ты нам всем приговор подписал. Как мы теперь будем старые агитки смотреть, когда у тебя тут люди в кадре дышат так, что в зале сквозняк чувствуется?

Володя вышел из тени, его походка была легкой, пружинистой. Он чувствовал, как внутри него всё поет.

— Это только начало, Борис Петрович, — ответил он, стараясь говорить спокойно. — Это был всего лишь вход в город. Настоящая музыка начнется завтра. На стройке.

Ковалёв подошел к Володе и, не говоря ни слова, крепко пожал ему руку. Его ладонь была сухой и горячей. Оператор посмотрел на Володю так, будто видел его впервые.

— Мастер, — негромко произнес он. — Я ведь до конца не верил. Думал — баловство, западные фокусы. А когда увидел, как Сашка на патруль смотрит… Там ведь вся наша жизнь, Володя. Вся, как она есть.

Лёха, сияя, как начищенный чайник, уже возился с бобинами.

— Ребята, вы бы слышали, как звук лег! — возбужденно затараторил он. — Там, где трамвай на повороте взвизгнул, — это же чистая нота «си» второй октавы! Илья Маркович, вы гений! Как вы это предсказали?

Гольцман, сидевший в углу, лишь прикрыл глаза. Его длинные пальцы мелко дрожали на коленях.

— Я ничего не предсказывал, Алексей, — проговорил композитор. — Я просто услышал то, что Владимир Игоревич увидел. Это редкое созвучие. Редкое и опасное.

Борис Петрович подошел к группе, его лицо снова стало деловым, директорским.

— Так, — отрезал он. — Завтра в шесть утра выезд на объект «Семь». Это за Калужской заставой, там жилой дом восстанавливают. Громов, сценарий готов?

— Всё здесь, Борис Петрович, — Громов похлопал по пухлой папке. — Ритм прописан до каждой заклепки.

— Леманский, — директор посмотрел Володе прямо в глаза. — Пленку я распорядился выдать из спецхрана. Но помни: за каждый метр спрошу. Если на стройке «смажешь» — Комитет мне не простит этой слабости. Иди. Отдыхай. Хотя какое там…

Выйдя из здания студии, Володя на мгновение остановился на ступенях. Сентябрьское солнце уже перевалило за полдень, заливая двор «Мосфильма» густым, медовым светом. Мимо пробегали рабочие, тащили фанерные декорации, где-то за углом репетировал духовой оркестр.

— Поедем к нам? — тихо спросила Алина, беря его под руку. — Мама, наверное, места себе не находит.

— Поедем, Аля. Только сначала — на стройку. Я хочу увидеть свет там, на месте. Пока солнце не село.

Они поехали на объект на дребезжащем трамвае. Москва за окном была огромной, шумной и невероятно живой. Когда они добрались до Калужской заставы, перед ними выросла громада строящегося дома. Огромные леса, похожие на скелет неведомого чудовища, опутывали фасад. Слышался мерный стук молотков, визг пил и гортанные выкрики рабочих.

Володя стоял у подножия стройки, задрав голову. В его глазах отражались леса и бегущие по небу облака.

— Ты видишь это, Аля? — спросил он, и в его голосе зазвучал тот самый азарт, который пугал и восхищал окружающих.

— Что именно, Володя? — она прищурилась от солнца.

— Ритм. Посмотри, как они передают кирпич. Один, два, поворот… Один, два, поворот… Это же чистый танец. А там, наверху, сварка… Эти искры — они должны падать под скрипки.

Он начал быстро расхаживать по площадке, размечая в воздухе невидимые кадры. Алина достала блокнот и начала быстро набрасывать композицию. Она уже знала: сейчас в его голове рождается не просто сцена, а сердце фильма.

— Нам нужно сто человек массовки, — говорил Володя, не обращая внимания на любопытные взгляды рабочих. — Но не просто людей. Мне нужны те, кто умеет работать. Сашка будет здесь, на лесах. Он будет петь о том, как город растет под его руками. И звук… Лёха должен поставить микрофоны прямо у бетономешалки. Этот гул — это наш бас.

К ним подошел прораб — суровый мужчина в засаленной кепке и с карандашом за ухом.

— Вы из кино? — спросил он, подозрительно оглядывая Володю. — Борис Петрович звонил. Сказал — мешать будете. У меня план, товарищи, у меня люди по две смены стоят.

Володя остановился и посмотрел на прораба. В его взгляде не было превосходства, только глубокое, мужское уважение.

— Мы не будем мешать, отец. Мы сделаем вашу работу бессмертной. Вы завтра увидите: ваши ребята будут не просто кирпич класть. Они будут историю строить.

Прораб хмыкнул, поскреб затылок, но в его глазах промелькнуло что-то похожее на интерес.

— История — это хорошо. Лишь бы раствор не застыл, пока вы там свои танцы танцуете. Ладно, приходите в шесть. Выделим вам участок на третьем этаже.

Вечер они провели в училище у Алины. В большой мастерской, пропахшей краской и скипидаром, они раскладывали на полу огромные листы раскадровки. Алина рисовала, а Володя объяснял каждое движение камеры.

— Понимаешь, Аля, — говорил он, присаживаясь рядом с ней на корточки, — здесь не должно быть красоты ради красоты. Каждое движение должно быть оправдано трудом. Вот здесь рука рабочего сжимает мастерок — это крупный план, почти как в вестерне, но в этом движении больше нежности, чем в любом поцелуе.

Алина подняла на него глаза. В свете единственной лампы она казалась очень серьезной и прекрасной.

— Володя, я иногда боюсь, — тихо сказала она.

— Чего?

— Того, как ты это видишь. Будто ты знаешь что-то, чего не знаем мы. Как будто ты уже видел этот фильм.

Володя замер. На мгновение ему захотелось рассказать ей всё — про 2025 год, про цифровые камеры, про то, как в его «прошлом» люди забыли цену настоящему кадру. Но он только взял её руку и прижал к своим губам.

— Я просто очень сильно хочу, чтобы мы были счастливы, Аля. И чтобы те, кто придет после нас, увидели, какими мы были на самом деле. Не на плакатах, а здесь, в этой пыли.

Ночь перед съемками была короткой. Володя почти не спал, прокручивая в голове каждую секунду будущего дня. Он знал: завтра — решающий бой. Если он сможет превратить стройку в симфонию, «Московская симфония» станет великим кино.

В пять утра за ним заехал «Опель». Город был окутан синим, холодным туманом. Возле стройки уже горели костры, рабочие грели руки, пили чай из жестяных кружек. Группа собиралась быстро, без лишних слов. Ковалёв бережно устанавливал камеру на платформу грузовика. Лёха разматывал бесконечные бухты проводов.

Володя вышел в центр площадки. Он глубоко вдохнул запах цемента и холодного рассвета.

— Ну что, артель? — негромко сказал он, и все обернулись к нему. — Пора заставить этот бетон запеть.