— Я… — он осекся, понял, что чуть не попался в ее ловушку, ответив, что он мужчина. И это другое.

— Что еще ты делаешь? — спросил он вместо этого. — Для своей безопасности?

И не ожидал, что она ответит без запинки:

— Отсылаю подругам номер такси, в которое сажусь, и если мне не нравится водитель — звоню кому-нибудь по дороге. Прошу таксиста подождать, пока я дойду до двери подъезда, чтобы никто не вошел следом. Не езжу в лифте с мужчинами. Хожу только по освещенным улицам рядом с местами, где есть люди. Захожу в магазин, если за мной идет мужчина. Не включаю сразу свет, после того, как вернулась домой.

— А это зачем?

— Чтобы тот, кто поджидает меня снаружи, не смог вычислить мою квартиру. Если я зашла в подъезд поздно вечером, а потом зажегся свет в окне — наблюдатель поймет, в какой квартире я живу. А это уже опасно.

Она смотрела на него напряженно, ожидая какой-то реакции.

Но у него внутри звенело напряжение не меньшее.

И он не знал, что ей сказать.

Они сюда поднялись, чтобы поговорить о феминизме и ночных опасностях?

Или зачем?

— То есть, ты считаешь каждого мужчину потенциальным преступником?

Матвей хотел произнести это ядовито, но получилось зло.

— Да.

Она не отвела взгляд.

— А своего погибшего друга ты тоже считала таким?

Ее поза не изменилась.

И выражение лица тоже.

Только резко сузились зрачки.

Марта молча встала, забрала у него пустую чашку из-под кофе. Свою тоже взяла. Открыла еще один шкаф — внутри оказалась посудомойка. Она поставила туда чашки и захлопнула дверцу.

Развернулась, оперлась на столешницу позади себя ладонями.

У нее было очень расслабленное выражение лица.

Как будто только что ничего не произошло. Не было удара Матвея в уязвимое место.

— Знаешь, — сказала она. — Как мне было сложно делать ремонт в этой квартире? Абсолютно на все строительная бригада говорила: «Так никто не делает!» Кухня без плиты — так никто не делает! Ванная в комнате — так никто не делает! Плитка в спальне — так никто не делает! Обои на откосах — так никто не делает! Знаю, чего хочу и готова заплатить — и все равно бешеное сопротивление! Я больше времени тратила, чтобы объяснить, что я хочу именно так, чем они потом это делали.

— Так почему у тебя кухня без плиты? — спросил Матвей.

— Потому что я не готовлю! Очевидно же, — Марта закатила глаза.

— Допустим, не готовишь. Но иногда плита все равно нужна. Например… — он замешкался, пытаясь вспомнить, что обычно делают с плитой.

— Чай можно сделать с водой из кофеварки, готовую еду я разогреваю в микроволновке, если захочу котлету с макаронами — есть доставка.

— А яйца? Тоже в микроволновке? — сощурился Матвей.

— Ты не поверишь… — понизила голос Марта и заговорщицким тоном сообщила: — Вареные яйца тоже есть в доставке. Абсолютно все есть в доставке.

— Стейк? — придумал он. — Пока доедет — остынет. Разогревать стейк — кощунство.

— Ради хорошего стейка могу и прогуляться до ресторана. Сама я его все равно пожарю плохо.

— Еду не готовишь, посуду не моешь, — он кивнул на дверцу, за которой пряталась посудомойка. — Что же ты делаешь по дому?

— Не готовлю, не мою. И полы не мою. У меня есть клининг и робот-пылесос.

— Настолько сложно самой, что готова за это платить?

— Готова, — пожала она плечами. — Ненавижу заниматься хозяйством. Как будто ты любишь. Сам когда последний раз унитаз мыл?

— Это другое. Я…

И снова он осекся на привычном «я мужчина».

Матвей даже не догадывался, как часто он использовал этот аргумент, пока Марта не заставила его это увидеть.

Почему с ней так непросто? Как будто само ее существование обостряет войну между мужчинами и женщинами. Она подвергает сомнению буквально каждую базовую вещь, о которой он раньше не задумывался.

Хотя всю жизнь считал, что Лера — нестандартная женщина, далекая от образа «идеальной жены», и даже гордился этим. Пусть у быдла будут женушки-домохозяйки с тремя вариантами второго и киселем на десерт. У него — яркая.

Личность.

Но все равно — именно она занимается всей этой бытовой фигней, которой он не забивает голову. Клининг — так клининг. Доставка — так доставка. Не его забота.

Хотя готовит она часто и даже вкусно.

— У нас иначе распределены обязанности, — наконец сформулировал он. — У меня другие задачи в семье.

— Ага, — кивнула Марта. — Кстати, во всех моих отношениях, посуду и полы всегда мыли мужчины. Ненавижу. Лучше уж макароны сварю.

— Не слишком прилично рассказывать про других мужчин в присутствии будущего любовника.

Марта молча посмотрела на него.

Подняла брови.

— Что? — Матвей усмехнулся. — Что тебя удивило? Ты ведь меня не кино пригласила смотреть. А кофе мы уже выпили.

— Телевизора у меня тоже нет, — сообщила она, игнорируя его намек.

— Ты не смотришь кино?

— Редко.

— Скучная у тебя жизнь.

— О да, зато у тебя веселая! — фыркнула Марта. — Жена тебя ждет дома с ужином, а ты тут… кофе пьешь.

— Ты зря думаешь, что заденешь меня упоминанием жены.

— Почему ты думаешь, что я хочу тебя задеть?

— Это очевидно. — Матвей поднялся с кресла и сделал шаг к ней, нависая всем своим ростом сверху. — Я вскрыл тебя, напомнив о смерти друга. И ты хочешь отомстить.

Ее пальцы сжались на крае столешницы.

— А зачем ты меня вскрыл?

— Чтобы посмотреть, что у тебя внутри…

Матвей сделал еще шаг, приблизившись вплотную. Ей пришлось задрать голову, чтобы продолжать смотреть ему в глаза.

— И что же?

— Оказалось, что феминистки ничем не отличаются от обычных женщин. Такие же нежные внутри и так же хотят любви.

Он протянул пальцы, чтобы коснуться пряди волос, струящейся вдоль ее лица, но Марта остановила его взглядом.

— Все люди хотят любви, — сказала она. — Почему именно женщин за это стыдят?

— Потому что больше ничего вас не интересует. — Матвей сощурил глаза. — Вся ваша жизнь вертится только вокруг свадьбы и детишек.

— Ну разумеется. Сначала нас воспитывают на сказках о принцессах, где все кончается свадьбой. А потом ждут, что мы будем мечтать защитить диссертацию по ядерной физике. Причем еще и ржут, если какая-то женщина действительно об этом мечтает.

Матвей почти не слушал, что она говорила.

Он просто смотрел на нее. На то, как от возмущения краснела ее кожа.

Как от частого дыхания поднималась грудь.

Она не переоделась после приезда — как ехала в этом красном свитере, так и стоит в нем.

Пахнет медом и старым деревом.

Глаза мечут молнии, подбородок вздернут. Еще секунда — достанет шашку и рубанет.

Но… Поза защитная. Она вжимается в столешницу, цепляется за нее пальцами, чтобы не убежать.

Или…

Наоборот?

Матвей сделал еще один шаг. Теперь он чувствовал ее дыхание.

Он наклонился.

— Кстати, как тебе кофе?

Несмотря на то, что он был ближе, чем обычно подходят гости, она все еще делала вид, что ничего не происходит.

Тот разговор — на офисной кухне. Про активное согласие.

Она говорила, что спросить, можно ли ее поцеловать — это заводит.

Но ему не шли эти слова на язык. Детский сад какой-то.

— Можно мне его еще раз попробовать? — зато шли вот эти.

Потому что ее губы пахли горьким кофе.

И ему невыносимо сильно хотелось узнать, будет ли он таким же странно глубоким, если пить его не из чашки — а с них.

— Можно.

В привычной утренней рутине — крошечный сбой.

Насыпав кошкам корм и нарезав улитке яблоко, я открыла посудомойку, чтобы достать любимую чашку, и вздрогнула, увидев, что их там две.

Мозг как будто выкинул из оперативной памяти вчерашнего гостя.

Свою чашку я поставила в кофемашину, вторую убрала в шкаф — и обыденное течение времени восстановилось.