Пустота.

Мироздание даже не удосужилось соврать для приличия.

Новый год сулил ему то же самое, что и старый.

…если бы он умел толковать знаки, он бы понял, что значило его предсказание.

Только из пустоты рождается новое.

Но почти десять месяцев следующего Матвей провел в уверенности, что его жизнь не изменится уже никогда.

Молчание в машине становилось все напряженнее.

Вика позвонила глубоко за полночь и позвала покататься.

Для матери двоих детей в начале учебного года, с которой помимо стирки, готовки, уроков и прочих домашних обязанностей никто не снимал рабочие задачи, это было не самое типичное поведение.

Позволить себе покататься в буднюю ночь по городу могла себе я — незамужняя, одинокая воспитательница трех котов и улитки, к тому же на фрилансе.

Но Вика — одна из самых моих близких подруг. Она была со мной в самые черные дни жизни и всегда поднимала трубку, даже если я звонила в три часа ночи только чтобы поскулить от боли. Поэтому я приехала к ее дому, не спрашивая.

Даже если ей просто хочется подышать осенним воздухом и полюбоваться огнями ночной Москвы. Подруги — это самая большая ценность в жизни.

— Останови у магазина, — наконец нарушила она тишину. — Я выскочу ненадолго.

— Пить хочешь? — я протянула ей бутылку колы.

— Нет, сигареты куплю.

— Посмотри в бардачке, там Базиль оставил свой «Житан».

Вообще-то Вика не курила. Но я по-прежнему не задавала вопросов. Захочет — расскажет. Не захочет — пусть молча курит.

В конце концов, сегодня день психического здоровья, а не физического.

Держим кукушечку на месте всеми возможными способами, даже неодобряемыми Минздравом.

Вика выудила из бардачка чудовищно крепкие сигареты, которые мог курить только один человек из всех, мне знакомых, открыла окно и, щелкнув зажигалкой, глубоко затянулась.

А потом вдруг разрыдалась.

Я перепугалась до полусмерти. Вдавила тормоз, включила аварийку и прижалась к ограде набережной, наплевав на запрещающие знаки.

— Вик? Вика? Что случилось?! Что-то с мамой? С мелкими? У тебя рак?

Она мотала головой на каждый мой вопрос, захлебываясь плачем и давясь крепчайшим дымом. Согнулась пополам, выкашливая из себя рыдания. Протянула руку — я вложила в нее бутылку колы, молниеносно отвинтив крышку.

Выпрямилась она совсем другим человеком. Не той спокойной и доброжелательной Викой, которая всегда казалась мне по-настоящему взрослой — в отличие от меня.

Она подняла на меня опухшее заплаканное лицо с размазанной тушью и сдавленно прохрипела:

— Он меня не любит.

— Кто?.. — опешив, спросила я. — Даня? Вы разводитесь?

— Господи, да какой Даня… — тоскливо провыла она, снова сворачиваясь креветкой и утыкаясь в колени лицом. И глухо проговорила: — Матвей.

— К-к-какой Матвей?

У меня похолодели кончики пальцев.

Наверное, у всех к тридцати с лишним уже достаточно жизненного опыта, чтобы в такие моменты жопой… ну, ладно, сердцем чуять, к чему идет дело.

Я уже все поняла, просто не хотела верить.

Даже те женщины, кому повезло выйти замуж за первую любовь, знают этот холодок, пробегающий по позвоночнику. В тот момент, когда тот, кто ближе всех на свете, в очередной раз упоминает одно и то же женское имя. Когда отвлекается в момент разговора, а потом рассеянно просит повторить. Когда шутит совсем новую, несвойственную ему шутку или упоминает новое слово.

Те же, у кого в жизни было больше отношений, этот осенний холодок знают лучше всех.

Он появляется перед тем, как все становится очень плохо.

Когда в черном небе светит полная луна, ветер пахнет горькими травами, а ты ждешь момента, когда услышишь то, что слышать не хочешь.

Это страшно. Даже когда история не о тебе, как сейчас.

— Начальник. Матвей мой начальник… — сказала Вика то, что я ожидала. — Я влюбилась. Намертво. И не знаю, что делать, Марта, просто не знаю!

— Погоди… — севшим голосом сказала я.

Мне тоже хотелось закурить, но я давным-давно обещала себе этого не делать.

Точно не в этой машине.

Я откинула голову, глядя на подсвеченную фонарями желтую листву сквозь панорамный люк на крыше машины и спросила, заранее зная ответ:

— Ты изменяешь мужу?

— Нет… — ответила Вика едва слышно. И меня чуть отпустило. Ненадолго. Потому что она добавила: — Но хочу.

Не скажу, что мне как-то жестоко изменяли.

В основном, была какая-то детская ерунда. Ну, в школе мальчик провожал меня домой, а потом дарил шоколадку другой. Ну, в институте парень признавался в любви, а через месяц уже звал в поход мою подругу.

Ну, замечала у мужика, с которым жила, переписки с якобы коллегами. Почти невинные, в серой зоне морали, просто рабочий флирт, оставляющий легкое ощущение брезгливости.

Такого, чтобы любимого всем сердцем мужчину застукать в постели с другой — нет, не было. Даже если мне кто-то всерьез изменял, они хорошо это скрывали.

Но при этом каждый намек на такой вариант, каждая измена в кино или книге, каждый развод подруг из-за «появилась другая женщина» заставляли меня чувствовать этот осенний холодок по спине и беспомощную слабость в мышцах.

Кстати, всегда изменяли только мужчины. Несмотря на то, что статистика говорит — женщины делают это ненамного реже. Может быть, они просто лучше скрывают? Или считают за измену любую фантазию о другом? Не знаю. Правда, не знаю.

Да и Вика пока мужу не изменила.

Пока.

— Ты хочешь, но не можешь? — уточнила я.

— Да.

— Потому что он тебя не любит?

— Да.

— Так это… может, все не так страшно? — ухватилась я за последнюю надежду. — Я при живых любовниках тоже на корейских айдолов дрочила, это нормально. Красивый он? Начальник? Как его — Матвей?

Вика выкинула в окно бычок от сигареты и тут же подожгла новую, глубоко затягиваясь.

И коротко сообщила:

— Он женат.

— Отлично! Может, хоть у него мозги на месте остались!

— Неа, не остались. — Вика уже перестала плакать, и в ее тоне появилась какая-то отчаянная озлобленность. — Он всех подряд трахает, жена ему не помеха.

Видимо, на моем лице довольно отчетливо отобразился вопрос.

Потому что она бросила на меня быстрый взгляд и уточнила:

— Всех, кроме меня.

— И… что же заставляет его быть столь избирательным?

Я сжала пальцы на руле. Крепко. Еще крепче.

Какой-то хренов абсурд, а не разговор. Еще пара фраз — и я начну ее утешать.

Потому что это возмутительно — мою любимую Вику игнорирует какой-то блядун! Она охренительная, между прочим!

— Он сказал, что я… — сухой смешок и сразу кашель. — Слишком… настоящая для него. Слишком демонстрирую свои чувства. Слишком открыта. А он любит играть. «Иначе в чем смысл адюльтера?» — вот так говорит.

— В чем смысл адюльтера… — повторила я медленно, вновь откидывая голову. — Знаешь, очень хороший вопрос. Очень.

— Он абзац какой умный, — кивнула Вика. — И абзац какой интересный. И абзац какой красивый.

— Господи, нарцисс, что ли? — нахмурилась я.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Наверное. Все красивые мужики немного нарциссы.

— Я в другом смысле. Хотя неважно. Тебе очень повезло, Вик, что он не нашел тебя интересной. Считай, в лотерею выиграла.

— Думаешь? — с сомнением спросила она.

— Уверена. Нарциссы сжирают своих жертв без остатка, поверь мне, без шансов. Я не знаю, почему он решил от тебя отказаться, но…

— Надо просто научиться играть с ним, да? В настоящий адюльтер? Чтобы ему было интересно?

Я резко повернула голову, уловив новые интонации — и ужаснулась.

Только что рядом со мной была убитая, разлетевшаяся на осколки потухшая женщина.

А сейчас у Вики блестели глаза и светилась в полутьме белоснежная кожа обнаженных рук. Словно она намазалась ведьмовским кремом Маргариты.