— Помой руки, — прошу я, очищая лук. — И начинай.

Мажор подходит к раковине, моет руки, небрежно отбрасывает полотенце и садится за нарезку.

— Нельзя кусочки поменьше? — беру огромный обрубок огурца и кручу возле его лица. — Это не поместится в рот.

— Хорошо, буду делать гномьи куски. — злится он. — Почему не заказать еду? Деньги есть.

— Потому что не надо. Сейчас поужинаем, и я продолжу уборку. А ты можешь пойти в свою квартиру и отдохнуть.

— Я останусь со своей женой.

— Перестань. — краснею я. — Не неси чепуху.

Иду в комнату, развешиваю на сушилке вещи, которые не успели бомжи продать. Сразу скажу, их немного осталось.

Застилаю свежевыстиранное постельное. И для психа комплект достаю, раз уж выгнать его никак.

— Если ты остаешься здесь, то будешь спать на матрасе на кухне. Там папа спал.

— Я буду спать с тобой. В твоей комнате.

— Тут места мало. Мы не поместимся на моей кровати вдвоем. И вообще… Я не хочу спать с тобой.

— Ясно.

Плечом облокотившись о проем, следит за тем, как я засовываю подушку в наволочку.

— Я помыла для тебя матрас. Мне осталось помыть только прихожую. Ты дорезал салат?

— Да.

— Отлично. — выхожу на кухню. Выключаю плиту. Раскладываю спагетти и сосиски с яйцами по тарелкам. Кладу перед ним, и приборы тоже, без лишних разговоров.

Не хочет, пусть не ест. Мне все равно. И все же…

Со смущением наблюдаю, как он берет вилку накручивает на нее спагетти. Как закидывает их в рот. Пережевывает.

Встречаемся глазами. Его бровь виртуозно взлетает.

Моя вилка зависла в моей руке, не донесенная до рта. А еще, я нежно улыбаюсь.

Ну, просто так романтично и уютно на душе стало.

— Вкусно? — с надеждой спрашиваю.

— Офигенно.

Блин.

Краснею еще сильнее. Вот мажор, умеет же очаровать.

Тоже начинаю есть.

Слезки из глаз бегут. Пересолила, писец.

Сосиски подгорели. Яйца не похожи на яйца. Скорее, на пересохший пластилин.

— Я не умею готовить. — трагическим голосом произношу, пытаясь пережевать. — Это всегда делал папа.

— Я же сказал: офигенно. — повторяет псих, закидывая половину горелой сосиски в рот. Она хрустит у него на зубах, но он дожевывает до конца и с невозмутимым видом проглатывает.

Все это делает, не отрывая от моего лица несокрушимого взгляда.

Глаза черные, будто угли, наблюдают за мной хищно. Мурашками меня покрывают.

— Ладно, тогда чай? — пытаюсь совладать с эмоциями. Отодвигаю несъедобную еду от себя, но кладу ложку вкуснейшего огуречного салата в рот. — Домою полы в прихожей, и спать. Завтра трудный день. Первая пара — экономика. Надо же, я надеялась, что мы разбредемся по разным аудиториям, и вот, все еще вместе. Какая незадача.

Издаю ироничный смешок.

— Ты же спать будешь на ней.

— Не буду.

— Будешь. Ты всегда на ней дрыхнешь.

— На информационных технологиях. А на экономике стараюсь слушать.

— Не замечал.

Разливаю по кружкам чай. Думаю, стоило купить шоколадку или печенье, но уже поздно.

Ставлю кружки на стол, и сажусь, пью пустой. Голодная осталась, только салат удался. Грустно, как-то.

Мажор поднимается, моет посуду… Он съел все. Как бы живот не заболел… И все же, мне это льстит.

Спокойно очищает и нарезает яблоки, кладет их в вазочку и пододвигает ко мне.

Хрустим яблоками и пьем чай с лимоном. От психа вкусно пахнет моим цветочным мылом, он уже успел принять душ.

За окном продолжает капать с крыши, капель бьется о подоконник. Дома тепло, несмотря на легкий сквозняк, но я вся в морозящих мурашках.

— Ты замерзла? — вкрадчиво интересуется.

— Нет, — вскакиваю из-за стола и бегу за матрасом и постельным бельем. Возвращаюсь, подаю ему. — Застелешь сам? Уже половина первого ночи, я хотела бы выспаться.

Я правда собираюсь взять себя в руки и учиться, потому что у меня все больше недоверия, что папа мне в будущем как-либо поможет. Мне нужно суметь закончить университет, найти нормальную работу.

И даже сейчас, закончить первый курс, перейти на второй — это будет огромный шаг для меня. Я жду возращения отца, потому что скучаю, но должна научиться жить самостоятельно.

— Конечно. — когда он берет стопку белья, наши пальцы соприкасаются, и меня ударяет током.

Я торопливо одергиваю руку, замираю, потом отмираю…

— Так теплее будет, — тараторю, пододвигая матрас к батарее. — Папа всегда так делал. У нас дует с каждого угла.

Пока мажор спокойно заправляет одеяло в пододеяльник, я домываю полы в прихожей, игнорируя сильно стучащее сердечко.

Почему-то все происходящее так волнительно. В груди просто шар смущения и волнения раздулся, и никак не сдувается…

Потом иду сама мыться. Долго стою под горячими струями душа, а когда выхожу, в квартире уже везде выключен свет. Прохожу к себе в комнату на цыпочках, чтобы Матвея не разбудить.

Время — начало третьего, поэтому перевожу будильник с шести, на шесть тридцать, надеясь, что эти полчаса спасут от дремы на парах.

Ложусь, накрываюсь одеялом, вздыхаю с облегчением — наконец-то я дома. Только прикрываю глаза — слышу, крадется. И сердечко то реагирует стразу же, мурашки ведь тоже крадутся…

— Вот неугомонный придурок! Ты все равно не поместишься со мной! Не смей меня трогать! Дай отдохнуть!

Мажор расстилает матрас рядом с моей кроватью на полу и молча на него ложится. Я вижу его огромную фигуру в сумраке комнаты.

Хлопаю потеряно ресничками, пытаясь ни то совладать с диким очарованием, что он все же явился, ни то с диким разочарованием, что не посмел приставать.

В дрожь лютую бросает.

— Зачем ты это делаешь?

— Затем. Хочу быть рядом со своей женщиной.

— Со своей женщиной? Тебе самому не смешно? Цирк.

— Почему цирк?

— Потому что нельзя играть с людьми. Карма настигнет.

— Не понял. — приподнимается на локтях. — Ты сомневаешься в моих чувствах, Рыжая?

— Чувствах? — шепчу с надломом, пытаясь разглядеть его лицо в темноте. — Я думала, ты использовал меня, чтобы насолить деду.

— Зачем ему солить? Я хотел тебя.

— Меня?..

— Если бы мне нужен был спектакль, я бы просто подкупил более покладистую девушку, а не рыжую идиотку.

— Я не пойму… Ты… Ты что, типа все это время ухаживал за мной?

— Дошло? У нас уже медовый месяц прошел, долго же ты соображаешь. — откидывается обратно на подушку.

— Медовый месяц?! В смысле… Тот номер для новобрачных был для нас?

— Ага. Пришлось залечь на дно. Но куда без романтики.

— Псих.

Лежим молча. Я растеряно пялюсь в темный потолок, нервно искусывая собственные губы. Вспоминаю, как билась о пуленепробиваемую дверь того злачного номера.

Предложения руки и сердца мне не поступало. И даже приглашения на свидание… Меня просто нагло взяли в заложники.

Ну до чего же придурок. Почему нельзя было просто признаться, зачем было обманывать и мучить?

И все же…

— Значит… Давно… Хотел?.. Меня…

— Хотел. Хочу. И получу.

— Утро доброе! — с улыбкой на пол лица восклицаю, начищая зубы.

Матвеюшка смеряет меня таким взбешенным взглядом, будто я в жизни ничего тупее не говорила.

Дверь в ванную распахнул. Высокий, достает почти до потолка. Моргает сонно-пресонно. Такая лапочка.

А злой, писец.

Грубо вырывает у меня из рук щетку.

Возмущенно, чуть приоткрыв рот, смотрю, как он на нее выжимает зубную пасту и чистит свои зубы. Моей щеткой. Свои зубы.

— Ой. — кривлюсь, не веря в происходящее. — Это не гигиенично.

— И что ты предлагаешь? — всматривается проникновенно в мое лицо.

— Ну… — румянчиком покрываюсь от внимания его дерзких глазок, скользящих по моей пижаме. — Поехал бы домой и почистил своей?

— Идиотка. — делает он заключение специалиста.

— Тебе все равно надо за учебниками…