— Вот делать мне нечего, твои оскорбления переводить!

Встаю, отряхиваю полотенце на попе от гравия. Мое настроение при мысли о Женечке улучшилось.

— You are beautiful. I want you.

— Да пошел ты со своим английским!

— Это уровень начальных классов, Рыжая. Неужели, ни слова не поняла? — со снисходительной усмешечкой на губах.

— Я от тебя ухожу, — озвучиваю, и с чувством собственного достоинства шагаю за ворота.

Слышу, как он выходит следом и шагает за мной. Гордо вздергиваю подбородок.

— You're crazy and I like it.

— Думаешь, будешь оскорблять меня на английском, а я не смогу ответить!? — повернувшись, толкаю его раздраженно в грудь. — Ю смазливая козлина, псих и придурок! Понял?!

— Понял. И как тебе это? — дергает ротик в ухмылке.

— Что?

— Нравится это во мне?

— Мне в тебе ничего не нравится!

— Врешь.

— Пф. — разворачиваюсь и иду дальше. Прямо в экзотическое поле.

— Далеко собралась?

— Домой.

— Пешком?

— Да.

— А как же пицца?

— Не люблю пиццу.

— Опять врешь. — идет по пятам. — Я видел, как ты в буфете универа по три штуки за раз уплетала.

— Нашел за чем следить, маньячина недоделанная! Уже даже поесть спокойно нельзя! Оставь меня в покое! — ускоряюсь. — Это были мини пиццы! И я не обжора!

— Я так не говорил.

Спотыкаюсь. Падаю на что-то острое. Издаю страшный визг на всю округу.

Стрекотня кузнечиков и цикад испугано замирает.

— Идиотка.

Мажор вытаскивает иголки из моих ног. И из щеки тоже.

Мы удобненько сидим посреди поля. Я у него на верзильих коленочках, вытянув ножки на травку. Цикады снова завывают. Луна над нами сияет. Романтично.

— Дурацкие кактусы. — сетую я. — Самый неудачный день сегодня! С самого пробуждения непонятно что происходит!

— Это тебя из-за лимонада так колбасит. — вытирает мне слезки на щечках. — Может тебе лучше травяным чаем питаться?

— Не твое дело, чем я питаюсь! И не смотри на мое лицо! Это не слезы! Это просто роса от кактуса.

Псих издает смешок в свой огромный кулачок.

— Слушай, Рыжая, — берет верзильими пальчиками мое лицо, пока я мечтательно пялюсь на луну, сидя на его коленочках. Поворачивает к себе. Так что мы взглядами сталкиваемся. — I want to kiss you. Можно?

Долго на него пялюсь, хлопая ресничками. В глазах его черненьких с золотой каемочкой утопаю. Размышляю.

Что-то явно нехорошее сказал, но я не поняла. Быстро так протараторил, как будто специально. Еще и хитро так переспросил: Можно? Когда ему требовалось мое разрешение? Издевается, козлина.

— Делай, что хочешь, придурок. — цежу зло сквозь зубы.

После чего псих присасывается к моим губам в сладком страстном поцелуе. С ЯЗЫКОМ. Блин.

— Ауф, — псих бредет вслед за мной, держась огромной ладошкой за небритую щечку. — За что? Ты же разрешила.

— Ты воспользовался моей слабостью. — яростно шагаю по экзотическому полю, придерживая края полотенца на груди и сильно хмурясь. Я зла, озадачена, и слегка смущена его поступком.

— В чем заключается твоя слабость? Ты же сказала, что знаешь английский, — хитро усмехается. — К тому же… Тебе явно понравилось.

Видимо, мало было пощечины рукой. Надо было влепить с ноги.

Останавливаюсь. Задумчиво смотрю на свои босые ножки. Они все исколоты иголочками кактусов.

— Отдай свою обувь. — безапелляционно требую я.

— С чего бы? — встает рядом со мной, продолжая наглаживать свою смазливую покрасневшую щетинку. — Кроссы четыре тысячи стоят.

Перевожу очумевшие глаза на его отполированные дорогие кроссовки. Псих-то переоделся, а я то в тапочках, то вообще босая.

— Четыре тысячи рублей на кроссы? Ты псих.

— Нет. Не рублей.

Мне становится дурно. Я готова упасть замертво на рядом стоящий величественный итальянский кактус.

— А мне штанишки всего за триста долларов купил? Вот ты жмот!

— И твой долг для депутата оплатил, напомнить сумму?

— Не надо. Я помню. — останавливаю его жестом протестующей ладошки. Не хочу вспоминать злостного бу-бу-бу, из-за которого я так встряла. — Я босая спокойно вернусь в психиатрическую клинику. Нет проблем.

— Я тебе помогу. — заявляет бессовестно богатый и наглый мажор.

Берет меня одним легким движением руки на ручки.

— Меня не надо нести. Я не сбегу. — смущаюсь отчего-то. — Мне некуда бежать.

— Я переживаю за твои гномьи пяточки. — смотрит на меня нежным демоническим взглядом. До мурашек пробирает.

— Так, может, дашь мне одежду?

— Конечно, Аннушка. — улыбается хищно. — Твоя полуживая маечка и штаны за триста долларов ждут тебя в палате. Можешь и пуховик дырявый накинуть, если замерзла.

— Вот придурок жадный. А обувь?

— Меховые тапочки Жорика, — напоминает он.

Пока я громко сиплю и предательски млею от его беспардонных поглаживаний моей попы через полотенце, он доносит меня до палаты.

— Одевайся.

— Я спать, — бормочу, валясь без сил на кушетку.

— Мы улетаем.

— Домой? — ошарашенно подскакиваю.

— Загорать.

— А зачем улетать? — не пойму я.

— Здесь прохладненько. Мне нужен идеальный загар.

Ну да, ну да. Прохладненько. В Италии.

Натягиваю на себя обрывки майки и любимые штанишки, пока псих терпеливо ждет, оперевшись грациозно о стеночку. Нацепив тапочки, кисло улыбаясь, смотрю на своего рабовладельца.

Да. Я тоже себя не узнаю. Это что же получается? Я сдалась? Я героиня тряпочка? Моим хрупким рыжеволосым тельцем можно протереть грязные полы, и я не буду сопротивляться? О, нет…

— Будут еще указания?

— Мне нравится твоя послушность. Ты заработала на кексик, Рыжая.

— Кексик? — натянутая улыбка сходит с моих губ. Мне снова послышалось? Но даже это не останавливает меня. Я следую к двери, выжидающе останавливаясь возле него. — Идем?

Мажор вздергивает удивленно бровку.

— Идем.

Возвращаемся в личный самолет богатого психа. Я без вопросов сажусь напротив него на одиночное удобное кресло.

— Так что насчет кекса? — ухмыляется он.

— Не хочется, — из последних сил выдавливаю из себя. У меня такое чувство, что если он будет настаивать, я соглашусь. Мое состояние близко к критическому. И даже sos сирена в голове не звучит. Я не пойду искать выход, я не стану выламывать дверку в кабину пилота… Да. Все очень плохо, ребят. Мир в серых красках.

— Я при смерти. — шепчу, вглядываясь в окошечко. Мы взлетели. Не видно ничего. Только черная беспроглядная тьма, как и в моей одинокой, никем не понятой душе…

— Так может кексик?

Мажорик улыбается, берет откуда ни возьмись, и смачно откусывает огромное пирожное с воздушным кремом и ягодами. Я бы пару дней назад это пирожное увела из-под его смазливого носа, но…

— Я не голодна, — говорю, глядя на свое бледное отражение с побелевшими губками.

Псих откладывает пирожное и недовольно хмурится, глядя на меня. А я засыпаю, в надежде, что утром мой истинный дух воспрянет, и отважная сердцем, храбрая и никогда не сдающаяся рыжеволосая дева, снова завладеет моим хрупким телом.

Но нет.

Утро меня встречает жарой, палящим солнцем и ужасным настроением. Стоя на бархатном песочке пляжа, глядя мрачно на морскую пену, накрывающую меховые тапочки на моих ножках, я ясно понимаю, что моя душа стремится к облачкам мягким.

— Красота, — взмахивает верзильей ладошкой мажор. — Нравится?

Улыбается широко, разглядывая сильно кислую меня.

— Не нравится.

— Да, мне тоже не нравится, — улыбка сходит с его зеленоусого личика. Кстати, усы поистерлись совсем, я вижу лишь призрачные очертания. И то, если сильно прищуриться.

А вот девушки с модельными фигурами в соблазнительных купальниках и вовсе никаких изъянов в лице психа не замечают. Уже пятый раз проходятся возле него, покручивая надутой пятой точкой. Хихикают и бесят.