Руслан покачал головой, его выражение лица стало серьезным и немного отстраненным.
— Допуск в эту лабораторию имеют только несколько особо проверенных медработников и санитаров, а также пара уборщиц, которые прошли всевозможные проверки. Остальные сотрудники института даже не подозревают, что именно происходит за этой бронированной дверью. Им известно лишь то, что я веду здесь некие «закрытые исследования».
Он сделал паузу, подошел к одному из мониторов и провел рукой по его холодному корпусу, нажимая кнопку питания.
— И да, все мои исследования, — его голос стал тише, но приобрел металлические нотки, — курируются спецслужбами и строго засекречены. Так что, — он обернулся ко мне с легкой, но безжалостной улыбкой, — добро пожаловать в самое сердце государственной тайны. Теперь ты ее часть.
— Ну что ж, — я вздохнул, и шевельнул левой кистью в знак согласия, — так тому и быть.
— Подожди минутку, — произнёс он, глядя на свои жутко престижные котлы, — сейчас тобой займутся и устроят. А после мы с тобой поедим и немного отметим наше обоюдовыгодное сотрудничество.
Не прошло и пяти минут, как в палату бесшумно вошли двое — женщина в белом халате с невозмутимым, почти ледяным лицом и мощного вида санитар, с внимательными умными глазами. Они не суетились, двигаяськак хорошо отлаженный механизм, без лишних слов.
Меня быстро и профессионально переложили на функциональную кровать, ловко переодели в новую больничную пижаму и подключили к части аппаратов, которые тут же начали тихо гудеть и выводить на экраны зеленые кривые моих жизненных показателей. Руслан тем временем куда-то исчез, оставив меня на попечение этой предельно компетентной пары.
Медсестра, представившаяся Анной, тут же начала брать у меня кровь на анализы. Пусть я ничего и не чувствовал, но видел, что ее действия были точными и быстрыми — никакой суеты. Санитар, представившийся Петром, между делом поправил подушки и проверил подключение какого-то датчика.
— Не переживайте Владимир, здесь с вами всё будет в полном порядке, — произнесла Анна, и в ее голосе звучала железная уверенность в собственных словах. Видимо, репутация у Руслана среди обслуживающего персонала была неимоверно высокой.
Когда все процедуры были завершены, они так же бесшумно удалились, оставив меня наедине с мерцающими огнями и тихим гудением техники. Я лежал и вновь смотрел в потолок, пытаясь осознать весь абсурд происходящего со мной. Из глубокой ямы отчаяния я каким-то фантастическим образом угодил в эпицентр какой-то новой невероятной и строго засекреченной реальности.
Вскоре вернулся Руслан, с ещё дымящейся горячей пиццей в картонной коробке.
— Ну что, обживаешься? — весело спросил он, ставя коробку на выдвижной столик у моей кровати. — До обеда еще далеко, поэтому маленький перекус нам не помешает. Аппетит есть?
Я утвердительно кивнул
Он достал из карманов своего белого халата две банки какого-то энергетического напитка (всё-таки он типичный «зуммер», несмотря на все свои достижения), и мы начали наш странный завтрак в сверхсекретной подземной лаборатории. Это было так сюрреалистично, что даже перестало удивлять.
— За тебя, Владимир! — Дав мне откусить пиццы, а после устроив рядом на подушке банку с трубочкой, которую он мне ловко засунул в рот, поднял свою банку Руслан. В его глазах плясали веселые чертики. — Теперь ты — тоже частица гостайны и мой самый ценный актив! Вместе мы устроим настоящий прорыв в науке!
Я хмыкнул, посасывая шипучий энергетик через трубочку. Моя новая жизнь начинала мне нравиться. Та ненависть, которая постоянно глодала меня месяц за месяцем, наконец-то разжала свои бульдожьи челюсти. Не факт, что она меня надолго отпустила, но на данный момент в моей жизни появился какой-то смысл.
После небольшой трапезы и короткого отдыха, позволившего мне немного освоиться в новой обстановке, Руслан вновь появился в палате в сопровождении уже знакомых мне санитаров.
— Ну что, Владимир, готов к небольшой экскурсии? — спросил он, подкатывая ко мне коляску. — Пора показать тебе, ради чего всё это затевалось. Надеюсь, твое состояние позволит немного покататься?
Я кивнул, и санитары ловко перекинули моё парализованное тело из кровати в инвалидное кресло. На этот раз Руслан повез меня через жилую зону вглубь лаборатории, в самое ее сердце.
Мы миновали ряды стеллажей с аккуратно уложенными пробирками, проследовали мимо мощных серверных стоек, от которых шел ровный низкочастотный гул, и свернули в сектор заставленный приборами, назначения которых я пока не мог даже предположить. Воздух здесь пах озоном, стерильной чистотой и чем-то едва уловимо металлическим.
И вот тут мой взгляд упал на объект, который казался абсолютно инородным в этом царстве высоких технологий. В углу, вмонтированная прямо в бетонный пол, стояла огромная массивная чугунная ванна с облупившейся местами краской. Она была накрыта сверху угловатым и уродливым металлическим колпаком. Из-за клёпанных швов и люка, ведущего внутрь, колпак был похож на башню танка времен Первой мировой войны.
От уродливого допотопного экспоната, прямо-таки режущего глаз, отходили пучки каких-то шлангов и проводов, соединяющих эту архаичную форму с ультрасовременной начинкой лаборатории. Сочетание было настолько нелепым и пугающим, что я невольно указал на нее кивком головы.
— Руслан, а это что за монстр такой? — спросил я, не в силах отвести взгляд. — Это тут для чего? Для контраста? Чтобы подчеркнуть, как далеко ты ушёл вперед от своих предшественников?
— Нет! — весело рассмеялся Гордеев. — Это камера сенсорной депривации, изолирующая человека от любых ощущений. Если сказать по-простому — это бак, который сделан так, что внутрь него не проникают звуки, свет и запахи. Он заполняется раствором высокой плотности, чаще всего — английской соли в воде. Температура раствора должна соответствовать температуре человеческого тела. Человек, помещённый в жидкость внутри этой камеры, ощущает себя пребывающим в невесомости. С этой камерой депривации работал еще мой дед — Родион Гордеев с самого момента основания НИИ разведывательных проблем.
— Вот же — не узнал её в гриме, — весело рассмеялся я, пошутив, наверное, впервые после ранения. — Не думал, что эта камера может выглядеть вот так монументально…
Конечно, как любой уважающий себя нейрохирург, я знал о подобных инструментах. Правда, сам никогда не использовал. Но временами почитывал литературу, касающуюся экспериментов с физической изоляцией. В одно время в нейрофизиологии остро стоял вопрос о том, что требуется мозгу для работы и откуда он берёт энергию.
Одна из точек зрения состояла в том, что источник энергии является биологическим и внутренним, то есть не зависит от внешней среды, другая, что если все стимулы убрать, то мозг уснёт. Вот для проверки гипотезы о связи сознания с мозгом и была создана среда, полностью изолированная от внешних воздействий.
Руслан подкатил меня поближе к этому странному монстру. Его пальцы с нежностью погладили шершавую, холодную поверхность чугуна.
— Видишь ли, Владимир, для меня это не просто бак… Это своего рода… — Он на мгновение задумался. — Своего рода примитивный «аналоговый[1]» интерфейс. Мой дед обнаружил, что в состоянии полной сенсорной депривации, когда мозг, лишенный внешних стимулов, начинает генерировать их сам, открывается своеобразный канал. Не метафорический, а самый что ни на есть реальный. Канал для связи.
Я вопросительно поднял бровь, не понимая, о чём он говорит.
— Связи с кем или с чем? С собственным подсознанием?
— Глубокое заблуждение всех первых исследователей, — покачал головой Руслан. — Нет, вернее, не только… Сознание в этой камере при определённых обстоятельствах погружается не внутрь себя, а выходит вовне. Оно… как бы просачивается… Находит другие такие же точки входа: другие камеры депривации, людей, находящихся в подобном же состоянии… А может, и не только в нем, — он многозначительно замолчал, давая мне осознать услышанное. — Отец называл это «коллективным нейтральным полем». Сеть, невидимая и неосязаемая, существующая только тогда, когда кто-то к ней подключается.
