Вину?

Невозможно. Я не чувствую вины.

— Расслабься, маленькая омега. С твоим напитком всё в порядке, — говорю я спокойно, ровно.

— Виски… он умрёт? — её голос срывается, поднимаясь выше.

Я не удерживаюсь от ухмылки.

— У меня не было столько яда.

Она начинает захлёбываться собственным дыханием, грудь судорожно поднимается. Я закатываю глаза и скриплю зубами:

— Я, разумеется, не убил его. Только потому, что ты явно… привязана к нему. По какой-то не понятной причине.

Смущение морщит её лицо. Я тянусь к ножу — она тут же дёргается, готовая сбежать. Вместо того чтобы напасть, я протягиваю нож ей, рукоятью вперёд.

— Быстрее. Время уходит, — бросаю, кивая на без сознания валяющегося Виски. — Я не знаю, насколько его вырубило и когда остальные твои… «бойфренды» вернутся домой.

— Что ты делаешь? — спрашивает она, нерешительно беря нож.

— Тебе нужно вырезать мой чип. Он в основании шеи, — я поворачиваюсь, обнажая затылок. — Мне нужно уйти. Я знаю, чем всё закончится — верёвкой на шее и камерой в тюрьме.

Я хмыкаю мрачно.

— И, подозреваю, Призрак выбил у меня что-то жизненно важное, когда я пытался отстоять твою честь. Если я не вырежу чип сейчас, он может продолжить выливать яд в кровь.

Что делает меня, вероятно, лицемером.

— Почему ты не можешь сделать это сам? — спрашивает она.

Я скалюсь натянуто:

— Я… своеобразно отношусь к своей шее. — Перед глазами вспыхивает верёвка, гнилые доски эшафота. — Поверь, я пытался. Много раз. Просто не могу.

Она просто смотрит на меня. Как оленёнок, застигнутый светом фар.

Я встречаю её взгляд.

— Если ты действительно хочешь сбежать — это твой единственный шанс. Нужно спешить. Я даже отвезу тебя в безопасную зону. Туда, где ты будешь по-настоящему свободна. И если после этого ты не захочешь иметь со мной ничего общего… — я пожимаю плечом. — Это будет твой выбор.

Когда слова слетают с языка, я понимаю: я не уверен, что способен отпустить её. Хотел бы думать, что способен. Хотел бы верить, что во мне есть хотя бы один бескорыстный поступок.

Возможно… она бы и не захотела уходить.

Я позволяю себе мгновение фантазии. Представляю Айви рядом со мной — как мы охотимся, как рвём этот прогнивший мир изнутри.

Если она действительно хочет изменить этот грёбаный порядок, её шанс — не с Тэйном. У того слишком болит сердце из-за папочки. Папочкиного верного песика узнаю издалека.

Но даже теперь, когда я предлагаю свободу, — я вижу колебание в её глазах.

Интересно.

Она думала, что хочет уйти… но столкнувшись с реальной возможностью, она сомневается. Её это потрясает. Я наблюдаю за ней, думая: может, её инстинкты омеги, связавшие её с нашей стаей, сильнее, чем голод по свободе.

Она знает, что здесь свободы ей не будет. Неужели не знает?

Потом её челюсть напрягается. Решение принято.

— Ладно, — шепчет она едва слышно.

Я нахожу бутылку водки на кухне, возвращаюсь к ней и оседаю на пол. Делаю большой глоток, затем опускаю голову вперёд, белые волосы падают на лицо.

— Давай, маленькая омега. Не промахнись.

Первое прикосновение лезвия отправляет по позвоночнику разряд электричества. Я сжимаю зубы, заставляя себя сидеть неподвижно, пока она начинает резать.

— Твою мать… — шиплю, делая ещё один глоток.

— Прости, — шепчет она, и её тёплое дыхание касается моей кожи.

И впервые за долгое время я не знаю, что именно жжёт сильнее — сталь в плоти или её близость.

— Не извиняйся. Просто сделай это.

Она думает, что мне больно. Отлично. Лучше так, чем если бы она узнала правду о том, что она делает со мной… даже — нет, особенно — когда держит нож у меня под кожей.

Она работает молча несколько секунд, затем спрашивает:

— Ты говорил… раньше… что вы с Призраком… что у вас общее прошлое. Что ты имел в виду?

Я напрягаюсь. Память накрывает волной — та, которую я годами пытался утопить в крови и водке.

Но, возможно, разговор отвлечёт меня от боли. Удержит от того, чтобы сорваться. Или, что куда хуже… возбудиться.

— Меня выращивали во Вриссии для программы суперсолдат, — начинаю я, чувствуя, как от наплыва воспоминаний акцент густеет. — Отбирали лично. С рождения экспериментировали.

— Как ты сбежал? — спрашивает Айви, прижимая лезвие глубже.

Я усмехаюсь мрачно:

— В свой сладкий шестнадцатый день рождения. Лаборатория взорвалась. Я бежал, пока ноги не отказали.

Вспышки огня, запах горелой плоти, крики. Я отбрасываю память.

Фокус — на настоящем.

— Я иногда думаю, сколько ещё беглецов выжило, — продолжаю. — Маловероятно, но, возможно, это единственное объяснение безумной силы Призрака. И его… внешности. Что бы с ним ни делали — было неестественно.

Руки Айви ненадолго замирают.

— Что ты имеешь в виду?

Я помню тот мимолётный взгляд на его разрушенное лицо, когда на операции маска Призрака соскользнула.

Как он мгновенно напал на меня, щёлкая зубами.

— Он похож на другой эксперимент, — слова вырываются сами, прежде чем я успеваю остановить себя. — На того, кто сидел в камере напротив меня.

Айви снова принимается за работу, теперь ещё осторожнее.

— Другой эксперимент?

Я киваю, морщась от боли.

— Он не был похож на человека. Ни внешне, ни по поведению. Гораздо агрессивнее Призрака. Громадная, изуродованная тварь, известная лишь под номером 3686. — Я делаю глоток водки. — Его называли Рыцарем.

Живые, чёткие картины встают перед глазами.

Гигантский, намного выше любого учёного, даже несмотря на то, что был моим ровесником. Мышцы перекатывались под кожей, испещрённой шрамами — гротескным гобеленом хирургической точности и самонанесённых увечий. Густые белые волосы спадали на железную маску с узкими синими прорезями глаз. Правая рука — механическое чудовище из почерневшего металла и жестокой инженерии.

Звук цепей.

Клацанье железа при каждом движении — а двигался он мало. Он мог часами стоять, как статуя, уставившись сквозь коридор на мою камеру. Толстые цепи на шее, руках и ногах удерживали его у укреплённой стены.

Я встряхиваю головой, отгоняя образ.

— Когда лаборатория взорвалась, Рыцарь ушёл в хаосе. Последнее, что я видел — как он рвёт учёных на части. Ломает стены, двери. Ревёт в огне, как железный демон из ада.

Нож Айви натыкается на что-то твёрдое — меня пронзает резкая боль.

— Это ужасно, — шепчет она.

— Для Рыцаря или для учёных? — спрашиваю я, заранее зная её ответ.

— Для Рыцаря, очевидно.

Я тихо фыркаю.

Её бесконечное сострадание к чудовищам и изгоям — вроде меня — всегда будет удивлять и… очаровывать.

— Аккуратнее, — бурчу, чувствуя, как острие что-то нащупывает. Вполне может быть мой позвоночник.

— Кажется, я нашла чип… — говорит она.

— Хорошо, — выдыхаю. Уже немного кружится голова. — Теперь обрежь вокруг него. Осторожно.

Пока она работает, Айви продолжает:

— Почему ты стал… серийным убийцей? — тихо спрашивает. — Ты… причинял вред омегам?

Я застываю. Потом смеюсь — резко, горько.

— Нет. Я не трогаю омег. И девушек. Ни невиновных. В этом мире они всегда невиновны по определению. Всё, что они делают, — ради выживания. — Делая ещё глоток, добавляю: — А вот шестерёнки этой машины обязаны получить самые мучительные смерти, которые можно им подарить.

— Но почему? — настаивает Айви, голос дрожит между страхом и любопытством.

Я закрываю глаза.

Иголки.

Скальпели.

Боль.

Крики.

— Потому что они заслужили, — рычу. — Заслужили хуже любой естественной смерти.

Нож Айви срывается — резкая вспышка боли заставляет меня рыкнуть. Рука сама тянется за оружием, которого здесь нет.

— Прости! — она вскрикивает, отдёргивая нож.

Я заставляю себя расслабиться, разжимая кулаки.

— Всё нормально. Продолжай.

Она медлит, затем спрашивает: