Тот дикий, обнажённый, почти детский больной взгляд.

Я поднимаю руку, чтобы постучать… но застываю.

Что, к чёрту, я здесь делаю?

Мы с Призраком не друзья. Мы едва ли союзники. Мы здесь вместе только потому, что так захотел Совет. И всё же…Я никак не могу забыть его глаза. Как его огромная фигура будто бы сложилась внутрь, словно удар пришёлся прямо по рёбрам.

Я видела Призрака в бою — видела, как он вырывает людям жизни голыми руками. Но тогда… он выглядел таким человечным.

Неожиданно мое сердце сжимается от боли.

Я знаю, каково это — когда тебя предают те, кто должен был защищать. Когда доверие дробится в пыль. Когда тебя бросают там, где ты должна была быть в безопасности. Такую боль я не пожелала бы никому.

Даже альфе.

Я собираю волю и уже готова постучать…

Но прежде чем костяшки касаются дерева, дверь распахивается.

Я моргаю, ошеломлённая, и оказываюсь лицом к лицу с Призраком. Он всё ещё в маске — даже в одиночестве. Мы просто стоим и смотрим друг на друга.

Я внезапно понимаю, что задержала дыхание. Сердце грохочет. И что он может обо мне подумать? Я торчу у его двери посреди ночи, как сталкер-дурак.

Но, к моему удивлению, на его лице нет ни злости, ни подозрения. Только смущённая, тихая… растерянность. Голова наклонена чуть набок, бровь нахмурена — как у огромного зверя, который пытается понять, что я хочу.

И под его взглядом я чувствую себя… обнажённой. Будто он видит каждую трещину, каждую дыру в моей броне.

Это пугает.

Я привыкла скрываться. Прятаться под масками, внутри себя. Никого не пускать. Но с Призраком я почему-то… не чувствую потребности врать. Может потому, что он видел меня на самом дне — слабой, дрожащей, от боли. И не воспользовался этим.

Он сделал то, чего не делал никто. Даже когда я была маленькой. Он позаботился обо мне.

Я всю жизнь заботилась о других — даже о собственной матери. И я… не знаю, что делать с тем фактом, что мне это понравилось. Что впервые за много лет мне было просто… легче дышать. И, может быть, потому что он сам выглядит таким же потерянным и поломанным, как я.

Особенно сейчас.

Я открываю рот — но слова застревают. Что я могу сказать? «Мне жаль»? «Я понимаю»? Все эти фразы звучат настолько бессмысленно, что мне хочется стыдливо сморщиться.

Поэтому я делаю единственное, что могу: смотрю ему в глаза. Пытаясь сказать взглядом то, чего не могу вымолвить. Что он — не один. Глаза Призрака чуть расширяются. А потом он медленно отступает назад — и без единого слова приглашает меня войти.

Я переступаю через порог, и дверь мягко закрывается за моей спиной. Комната Призрака погружена в полумрак; тени на стенах двигаются, будто беспокойные духи. Я замираю прямо у входа, внезапно не зная, что делать. Воздух кажется густым, тяжёлым — полным несказанных слов и сдержанных чувств.

Призрак садится на край кровати; его огромная фигура почти поглощает мебель. Он поднимает на меня взгляд и ждёт. Тишина между нами натягивается, словно живая.

Я глубоко вздыхаю, собираясь с духом.

— Ты… в порядке? — слова звучат неуклюже, слишком мелкими для того, через что он прошёл.

Он кивает — медленно, обдуманно. Потом его руки движутся, складывая единственное слово:

Почему?

Меня захлёстывает облегчение. Этот знак я помню — один из немногих, которые я стабильно удерживаю в памяти со времени наших уроков. Маленькая победа… но сейчас она кажется огромной.

Я колеблюсь, подбирая слова.

— Я… волновалась о тебе. После собрания. После того, как ты узнал о своём отце.

Голос срывается почти на шёпот. Тяжесть сказанного наваливается сразу — кто я такая, чтобы утешать альфу? Мужчину, повидавшего и сотворившего такое, чего мне лучше никогда не знать?

Брови Призрака хмурятся, и снова в ярко-синих глазах появляется непонимание. Он ещё раз повторяет жест:

Почему?

— Почему что? — спрашиваю я, и вдруг до меня доходит. — А… почему я волновалась о тебе?

Он кивает, не отводя взгляда. Его пристальность должна бы меня смутить… но не смущает. Наоборот — хочется шагнуть ближе, сократить расстояние.

Я открываю рот, но слова не идут.

Почему я волновалась?

Правда в том, что я не знаю. Это противоречит каждому убеждению, каждой защите, которую я выстраивала годами. Противоречит моему опыту, моей боли.

— Наверное… потому что ты мне небезразличен, — тихо признаюсь, сама поражаясь услышанному.

Глаза Призрака расширяются. По его лицу — над жёсткой линией противогаза — пробегает что-то: шок? недоверие? Он смотрит так долго, будто пытается разобрать мои слова на составляющие, проверить на ложь.

Сердце грохочет так, что я уверена — он слышит.

Я никогда раньше не была настолько открытой с кем-то. Тем более — с альфой.

Но это правда.

Незаметно, без моего согласия или осознания, я начала… заботиться о нём. О них всех. Альфы, которые должны были быть врагами, тюремщиками, угрозой… стали чем-то другим. Тем, чему я пока не хочу давать имя.

Слишком опасное имя.

Руки Призрака снова поднимаются, но теперь движения неторопливые:

Почему?

Я нервно смеюсь, звук получается хрупким и ломким.

— Почему ты мне небезразличен? — повторяю эхом.

Вопрос повисает между нами, тяжёлый, полный смысла, которого я боюсь касаться.

Но когда я смотрю на Призрака — по-настоящему смотрю, — меня накрывает волна тоски. В его глазах, обычно яростных и пронзительных, сейчас лежит ранимость, от которой сжимается грудь. Взгляд, который я слишком хорошо знаю.

Недоверие к тому, что кто-то может искренне заботиться.

— Тэйн заботится о тебе, — тихо говорю я, сама удивляясь уверенности в голосе. — Я вижу это.

И это правда. Я замечала его позу рядом с Призраком, жесты, взгляд. Сдержанное, но постоянное братское беспокойство.

Призрак слегка пожимает плечами. Слишком маленький жест для такой огромной фигуры. Потом его руки снова складывают буквы — медленно, будто тяжело:

М-О-Н-С-Т-Р.

У меня перехватывает дыхание.

Не успев подумать, я подхожу ближе и сажусь рядом с ним на край кровати. Матрас прогибается, и я вдруг осознаю, насколько мала рядом с ним.

— Ты не монстр, — говорю я, низко, но твёрдо.

И прежде чем понимаю, что делаю, кладу ладонь ему на плечо. Под пальцами — тёплая кожа и сталь мышцы. Его бицепс напрягается от неожиданности.

— Я встречала монстров, — продолжаю, глядя ему в глаза. — И поверь, я бы узнала.

Призрак замирает. Полностью. Как будто перестаёт дышать. И только теперь до меня доходит: я трогаю альфу. Не в течке. Не под действием инстинкта. Добровольно.

Это должно бы напугать меня до дрожи. Должно заставить отдёрнуть руку и убежать. Но вместо этого… Я чувствую тепло под кожей, его силу, его сдержанность — и не могу заставить себя отстраниться.

Ко мне слишком давно никто не прикасался так… мягко. И слишком давно я сама не позволяла себе касаться кого-то без страха.

Взгляд Призрака метается между моим лицом и моей рукой на его плече, словно он не может поверить, что это происходит.

Не могу его винить.

Я и сама едва верю.

— Я видела монстров, — продолжаю я едва слышно. — Я чувствовала их… их жестокость, их равнодушие к боли.

Непрошено в голове вспыхивают образы Центра. Холодные глаза кураторов. Лёгкая, будничная жестокость. Я отбрасываю воспоминания, вцепляясь в настоящее.

— Это не про тебя, Призрак.

Он качает головой, и глаза затуманиваются чем-то болезненным — стыдом, глубинным, давним. Его руки снова двигаются, формируя слова, жесты — рвущие, ломящие, указывающие на маску. Мне не нужно знать язык, чтобы прочитать то, что написано у него на лице.

Он ненавидит себя.

— Я знаю, ты делал вещи, — произношу я осторожно, подбирая слова. — Ужасные, возможно. Но это не делает тебя чудовищем. И то, что под этой маской — тоже. Нас определяет то, какие решения мы принимаем сейчас.