— И этот мимо, — процедил я сквозь зубы.

Штырь повел дальше, петляя в узких переулках.

Четвертый склад встретил тишиной. Глухой двор-колодец, заваленный пустыми ящиками. Деревянный пристрой к каменному дому. Окна темные, ставни закрыты наглухо.

Достав связку, перебрал ключи на ощупь. Третий профиль подошел с первой попытки. Просунул стержень в скважину, повернул.

Щелчок.

Открыто.

Дверь поддалась бесшумно. Внутри пахло затхлостью, мукой и чем-то сладковатым.

— Штырь, свечу, — шепнул.

Огарок вспыхнул, высветив горы мешков. Серые, грубой мешковины, они громоздились до потолка. Воздух внутри был тяжелым, пыльным. С каждым вдохом в легкие набивалась взвесь.

Сивый подошел к первому мешку, развязал узел. Посыпалась серая крупа — перловка или еще что, не разобрать в полумраке. Раскрыли второй — там дешевая мука грубого помола. Третий — сушеный горох.

Кремень возбужденно повернулся ко мне.

— Берем, Пришлый! — зашептал он возбужденно. — Жрать можно! Да и продать тоже!

Однако я отрицательно покачал головой.

— Это дешевый товар. Мешок весит три пуда, стоит — хорошо если рубль. Мы надорвемся, как ломовые, а навара — пшик.

— Но это же еда! — не унимался атаман.

— Мы интерес блюдем, Кремень, — отрезал, глядя ему в глаза. Продать не можем — не берем. Если надо будет на харчи — всегда сможем прийти и взять, что надо. А так просто, чтобы было — нахрен надо! Нет, тут брать нечего. Кладите все обратно.

Сивый недоуменно застыл, но Кремень с досадой кивнул. Подчинился.

Уже развернулся к выходу, когда взгляд зацепился за дальний угол. Там, отдельно от груды серых мешков, стояли небольшие тюки. Плотные, джутовые, с иностранными буквами на боках.

Подошел ближе, подняв свечу.

Понюхал осторожно, не прикасаясь носом к ткани.

И ощутил резкий позыв чихнуть. Глаза мгновенно защипало, слезы выступили. Рот наполнился слюной, словно от лимона.

Черный перец. А рядом, судя по запаху, мешки с цикорием. Это уже поинтересней…

— Что там? — подошел Кремень.

— Пряности, — ответил я ему, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Дорогое?

— Дорогое и легкое. Но главное…

Посмотрел на мешок, потом на банду. В голове мгновенно вспомнились слова Кости студента. Ин-те-ресно!

— Так, Сивый, бери один мешок. Самый маленький. Остальное не трогать.

Сивый взвалил тюк на плечо. Легкий, не больше десяти фунтов. Цена на рынке — рублей пять-шесть. Мы, конечно, так продать не сможем. Ну да ладно — тут ценность была не в деньгах.

— Все остальное на место, — скомандовал я. — Чтобы следов не осталось.

Пока Сивый возился, я вышел наружу. Осмотрелся. Двор пуст. Окна темные.

Закрыл дверь, вставил ключ, повернул. Замок щелкнул, встав на место.

— Пусть ищут, кто был, — усмехнулся. — Следов нет. Товар почти на месте. А кто хватится мешка перца? Решат, завалился куда-то. Или свои тайком сперли.

Кремень хмыкнул, но в глазах плясало недоумение.

Мы растворились в темноте переулков, унося добычу. Сивый шел впереди, неся мешок на плече, как знамя.

Город спал. А где-то там, на Сенной, толкучка готовилась к новому дню. Торговцы, маклаки, барыги — все они еще не знали, что завтра их ждет о-о-о-очень большой сюрприз.

Возвращались мы крадучись, прижимаясь к стенам. Сивый нес мешок на плече, словно трофейное знамя. Кремень шел следом, то и дело оборачиваясь — не идет ли кто по пятам.

Когда до чердака оставался один квартал, атаман не выдержал:

— Пришлый, а что с перцем делать будем? — В голосе его сквозило недоумение. — С салом, что ли, жрать его? Ты же сам говорил: что не можем продать — то не берем.

Не оборачиваясь, я усмехнулся.

— Это сюрприз, Кремень. Для барыг на Сенном.

— Какой такой «сюрприз»? — не понял атаман.

— Узнаешь. Скоро!

Больше Кремень не спрашивал, хоть и косился на мешок с подозрением.

Вернувшись на чердак, Сивый бережно опустил добычу в углу, у печной трубы. Остальные расселись на тряпье. Огарок свечи высветил усталые лица огольцов.

— Так, Сивый, — скомандовал я, — лезь к вьюшкам. Видишь прочистные дверцы в трубах? Набери золы, сажи. Сухой, летучей. Несколько горстей надо. Наберешь — тащи сюда. Не наберешь — дуй на улицу, там поищи, где печную сажу кухарки вытряхают!

Пацан кивнул и юркнул к ближайшей трубе.

Тем временем Кремень высыпал перец на расстеленную мешковину. Горка черных горошин, пахнущих остро и едко.

— В общем, все это надо растереть в пыль. Толките. Мелко! Чем мельче, тем злее будет, — велел я. — Кремень, у кого есть табак — тоже в дело. Крошить, смешивать.

Бекас нашел два булыжника, принялся растирать перец между ними. Шмыга подсел рядом, работая осколком кирпича. Звук — скрежет камня о камень — заполнил чердак.

Не прошло и пяти минут, как началось.

Рыжий чихнул. Потом еще раз. Потом закашлялся, утирая лицо рукавом.

— Глаза щиплет! — заскулил он сквозь слезы. — Не могу!

— Трите! — отрезал жестко.

Шмыга сморщился, но продолжил. По его щекам текли черные от сажи слезы, оставляя грязные дорожки. Бекас работал молча, зажмурившись, дыша через рукав.

Воздух на чердаке становился тяжелым. Едкая взвесь висела облаком, першило в горле, глаза слезились у всех.

— Рыжий, иди окна глянь, можно ли открыть, — приказал я, и парень тут же метнулся. Начал шарить, и спустя минуту на чердак ворвался свежий воздух.

Кремень, растиравший табачную крошку, вдруг остановился.

— Пришлый, — хрипло спросил он, — зачем столько отравы? Кого травить будем?

Огарок свечи высветил лица, обернувшиеся ко мне в ожидании.

— Толкучку. Там сидят барыги, маклаки, фонари-наводчики. Помните студента, которого они в грязь втоптали? Поможем ему немного и себе много. В общем, есть наш интерес.

Кремень медленно кивнул, сжимая кулаки.

— Завтра мы их всех угостим. Устроим шухер. Ослепим толпу этой пылью, и пока они сопли жевать будут — пощиплем жирных котов.

Шмыга присвистнул восхищенно. Бекас оскалился.

— А сами не задохнемся? — осторожно спросил Упырь. — Ветром же на нас понесет.

— Есть такое, — усмехнулся я и прошел к одному из узлов, откуда достал кусок тряпки. Миткаль, дешевый, но плотный.

Разорвал полотно на полосы. Раздал каждому.

— Вязать на лицо. Туго. Нос и рот закрыть. Дышать через тряпку, — показал, как сложить платок треугольником и завязать на затылке. — Как дело начнется, на лица наденем. И нам не помешает, и лиц не запомнят.

Пацаны принялись повязывать маски. В свете огарка лица исчезли, остались только глаза — злые, решительные. Перемазанные сажей, с платками на лицах, они выглядели как банда чертей.

Работа продолжилась. Еще час мы терли, смешивали, просеивали через пальцы перец. Затем перемешивали с золой и прочей дрянью. Итогом стала адская серо-бурая пудра, от которой даже на расстоянии першило в горле.

Рассыпали смесь по кулькам из газетной бумаги. По три на брата.

Рыжий, утирая черные слезы, спросил сипло:

— Когда, Пришлый?

— Поспим да пойдем.

Пацаны завалились на тряпье, не снимая масок. Выглядели жутко. Как отряд диверсантов перед вылазкой.

Огарок дотлевал. За окном чердака темнота медленно разбавлялась серым рассветным светом.

— Завтра Сенная узнает, кто такие «Волки», — тихо произнес в пустоту.

Кремень хмыкнул из темноты:

— «Волки»…

Название прилипло само собой. Уже не мальцы. Не шпана. «Волки».

— Подъем. Пора за гонораром, — негромко произнес я, поднимаясь с рогожи. Тело ломило, но в голове была звенящая, холодная ясность.

Шли молча, кутаясь в обноски. Мешки с «гранатами» и масками были надежно спрятаны под куртками.

Оставив основную группу в глухом, провонявшем кошачьей мочой проулке за Таировым, я кивнул Штырю:

— Пошли. Только рожу сделай попроще, не светись.

Мы вышли на площадь. Пыжов уже был на месте. Жирный, как откормленный боров, он восседал на складном табурете, по-хозяйски озирая свои владения. Перед ним на колченогих столах и прямо на земле громоздились горы барахла: шинели с пятнами крови, заношенные сюртуки и те самые связки яловых сапог.