Выйти из братства было довольно легко — нужно лишь предупредить заранее и дождаться, когда на твоё место в отряде кого-то пришлют. Обязательно дождаться. В противном случае уход считался дезертирством. Впрочем, были и такие, кто уйти не мог — те, кто получил шанс службой или кровью искупить какую-либо провинность. Эти служили либо до почётной гибели во славу Владыки, либо до конца назначенного срока, который определялся в зависимости от проступка.

Вообще, бывший директор советского завода развернулся в этом мире по полной. Он сумел создать общество, где страх и уважение переплелись так тесно, что одно подпитывало другое. И именно это делало Север особенным. И порядок здесь был образцовый. По словам Николая, преступности у них почти не существовало: ни краж, ни убийств. Воров, насильников и убийц ловили и публично казнили на площадях. Для устрашения, чтобы другим неповадно было.

Владыка был суров и беспощаден, но при этом построил лечебницы, куда мог прийти любой житель Севера и бесплатно получить помощь лекаря. Он построил для своих подданных родильные дома и детские приюты. Даже детские сады пытался сделать, но не прижилось. И я бы не удивился, если бы он по советской традиции и санатории выстроил.

А вот что он не стал строить категорически, так это школы. Меня это удивило, но Николай пояснил, что социальная поддержка — это одно, а образование — совсем другое. Сказал, что школы на Севере — лишнее. По крайней мере, пока. Если появится много шибко умных людей в обществе, которое к этому не готово, будет беда. Возможно, он был прав — с его-то опытом работы с людьми он явно разбирался в вопросе.

Работать подданным Владыки Севера полагалось десять часов в сутки и шесть дней в неделю. Всем без исключения. И все, кроме братьев, должны были отдавать четверть своего дохода — деньгами или товарами в казну. Для меня, человека двадцать первого века, это были жуткие условия, но Николай сказал, что никто не жалуется. Наоборот — не все до сих пор ещё поняли, почему один день в неделю можно не работать.

Конечно, тунеядцы и бездельники тоже находились, но их быстро отправляли на принудительные работы. Ну и понятно, что богатых на Севере не было как класса. Зажиточных — единицы. Хотя и бедных почти не было. От голода умереть на Севере было невозможно: если случался неурожай, можно было получить зерно или деньги из запасов Владыки. Безвозмездно на всю семью.

Такой вот странный феодализм с социалистическим лицом организовал в своих владениях бывший красный директор. Удивительное сочетание. И конечно же, всё это невероятно контрастировало с Девятикняжьем, где люди жили совсем иначе — в массе своей намного хуже.

Время шло к обеду, и я понял, что не прочь уже перекусить. И только я об этом подумал, раздался глухой, уверенный стук в дверь. Я лишь голову успел поднять, как дверь распахнулась и в покои вошёл слуга. Он поклонился и произнёс:

— Господин, прошу тебя следовать за мной.

И тут я вспомнил, что накануне Николай обмолвился о каком-то сюрпризе. Видимо, настал момент. Я быстро оделся и вышел вслед за провожатым.

Мы шли по длинным коридорам замка Владыки Севера — сначала по одному, потом по второму, по третьему. Наши шаги отдавались гулким эхом, теряясь под высокими сводами, и в какой-то момент мне показалось, что меня водят кругами. Либо мы направлялись куда-то очень уж далеко.

Слуга вёл меня уверенно, не сбавляя шага, и в итоге мы оказались совсем уж в узком и довольно странном коридоре: на его стенах не было ни картин, ни гобеленов, ни каких-либо ещё украшений — лишь небольшие магические светильники, чей неяркий свет освещал путь.

Наконец впереди показалась массивная дверь, обитая тёмным металлом — коридор прямо в неё и упирался. Не дойдя до этой двери метров двадцать, слуга резко остановился, повернулся ко мне и произнёс:

— Дальше мне идти запрещено. Дальше ты должен идти один.

Тронный зал утопал в полумраке: высокие своды уходили под потолок, узкие окна пропускали минимум света, а магические светильники не справлялись с тем, чтобы полностью осветить помещение. Свету можно было легко добавить, но Браноборскому князю нравилось так.

Станислав Градомилович, холодный и мрачный, сидел на массивном троне и раздавал указания. Перед ним стоял Крепинский воевода, вытянувшись по струнке, за спиной воеводы — тысяцкий и несколько дружинников. Все слушали князя, ловя каждое его слово, будто от этого зависела их жизнь.

— Усиль посты, удвой дозоры, проверяйте всех и каждого, — медленно проговорил Станислав, глядя прямо на воеводу. — Каждый постоялый двор проверяйте, горожан допрашивайте. Каждый слух, каждую фразу, оброненную бабами на рынке — всё проверяйте! Вы должны их найти! Они прячутся среди нас и готовят восстание! Всех, кого поймали — пытайте! Пусть выдают сообщников!

— Будет исполнено, господин, — коротко ответил Воевода и поклонился.

— А к вечеру… — князь выдержал паузу и ударил кулаком по подлокотнику трона, да так, что тяжёлый звук разнёсся под сводами и все стоявшие в зале невольно напряглись.

Но узнать, что там должно быть к вечеру, никто не успел — в зал стремительно вошёл запыхавшийся тиун, практически забежал.

— Господин! — почти выкрикнул он и тут же припал на одно колено. — Прости, что ворвался, но очень уж важную весть гонец принёс, и я спешу тебя обрадовать.

Князь метнул на тиуна тяжёлый взгляд и недовольно произнёс:

— Говори.

— Князь Борислав убит, господин! — громко объявил тиун, поднимаясь.

Все в зале замерли, дружинники невольно переглянулись. Станислав Градомилович медленно поднялся с трона, его лицо озарилось жестокой улыбкой.

— Убит, говоришь? — спросил он. — Кем?

— Своими, господин! На престоле теперь Видогост.

— Это хорошо, это очень хорошо. Видогост против меня не пойдёт, — удовлетворённо произнёс князь и снова ударил кулаком по подлокотнику трона, но уже от злости, а от переполняющей его радости, после чего негромко, смакуя каждое слово, добавил: — Теперь никто не сможет помешать нам удавить речинского щенка в его же логове!

Станислав расхохотался — грубо, зло, так что даже дружинники отшатнулись. А потом в зале повисла тяжёлая тишина. Все понимали: радость князя означает новые походы, кровь и жестокие расправы.

Я осторожно положил ладонь на холодное железо и толкнул дверь. В лицо тут же ударил яркий солнечный свет. Я зажмурился, прикрыл глаза рукой, и только спустя несколько мгновений смог открыть их полностью.

Моему взору открылся дворик. Небольшой, но очень уютный: зелёная трава, аккуратно подстриженные кусты, по углам невысокие деревья с густой листвой. Двор был квадратный — метров по сорок с каждой стороны, и высокие гладкие стены полностью скрывали его от посторонних глаз. Это было словно отдельное укромное пространство, спрятанное в сердце сурового дворца. А может, и вообще за его пределами, не зря же мы так долго шли.

В центре двора стоял огромный деревянный стол из цельных дубовых досок. Вокруг него — несколько кресел, тоже деревянных, тяжёлых, с высокими спинками. Но этим меня было не удивить. А вот что стояло за столом — примерно в десяти метрах от него, это было неожиданно.

Мангал. Самый настоящий, массивный, кованый мангал из чёрного железа. Под ним лежала аккуратно сложенная стопка берёзовых дров и ещё корзина с углём. Рядом на деревянном помосте стоял широкий столик с железными шампурами. Всё это выглядело так знакомо и по-домашнему, что я непроизвольно присвистнул.

Я медленно прошёлся по лужайке, вдыхая запах свежей травы и деревьев. Тишина была полная, всё выглядело так, будто место приготовили к празднику, но забыли позвать гостей. Подойдя ближе к столу, я обошёл его кругом, затем выбрал одно из кресел и опустился на него. Дерево приятно скрипнуло подо мной. Я откинулся на спинку и осмотрелся ещё раз.

— Неплохо, — сказал я себе под нос. — Очень неплохо.