Меньше чем за месяц войско мое от тысячи, с которой я отстоял Воронеж, да и то состоящей не только из служилых людей, но и казаков Чершенского выросло в двенадцать раз. Двенадцать! И это не предел. После боя я рассчитывал на переход ко мне примерно половины, а то и двух третей русского контингента.

Что до наемников — здесь было сложнее, все же их я рассчитывал бить нещадно, сломить гордость Делагарди и вынудить либо отступать, либо перенаняться ко мне.

Выиграть надо, а дальше, что-то решим.

Дальше? Москва, нижегородцы и поход на запад. Пока будет собираться Земский Собор — это же дело небыстрое, сложное и невероятно ответственное, войско должно громить ляхов. Опрокинуть их от Смоленска. А уж когда соберутся представители всей Земли Русской, то можно и возвращаться. Из похода, из воинства тоже часть представителей вольется в Собор.

И тогда уже выбирать Царя.

Меня или еще кого, здесь уже, как мир решит!

Наконец-то с севера на дороге появились вдали маршевые колонны московского войска. Начали разворачиваться для боя. Обоза с ними, как доложила мне разведка не было. Шли налегке, видимо, рассчитывали, что поле останется за ними и поживиться можно будет за счет моего снаряжения и фуража.

Наконец-то Шуйский действовал агрессивно, и это несколько удивляло.

Обычная пассивность московских сил сменилась новой тактикой. А не Делагарди там сейчас всем заправляет? Это мне даже на руку. Дмитрий же ранен и руководить сможет постольку поскольку. А боярская конница, да и большинство людей, что за Шуйских стоят, иноземца, слушать не будет. Не по месту ему ими командовать.

Кривая усмешка исказила мое лицо.

Если все выгорит, так даже лучше будет. Больше раздрая в рядах противника.

Смотрел во все глаза. И верно. Пехотные отряды стали разворачиваться прямо напротив редутов. Вначале произошла некоторая суета. Но чуть помедлив, конница большим числом двинулась против моего левого фланга. За ними потянулись облаченные в кирасы рейтары.

Далековато.

Думал, французы будут предвещать удар пехотных тысяч.

— Луи, твои солдаты прибыли. — Проговорил я, бросив взгляд на француза.

Тот тяжело вздохнул что-то пробормотал себе под нос.

Присматривать за этим человеком я приставил Григория. Ему я доверял как себе. Руководить войсками, когда мы с ним поговорили об этом, он как-то отказался. Не то чтобы наотрез, но… В своей манере вздыхал и говорил, что сотней-то он может и сможет, а большим числом… Он же больше по фуражу, снабжению, складскими делами занимается.

Не любят его люди, хоть и за порядок уважают. Да и в тактике — не силен.

В общем — не желал большим числом людей руководить, и я понимал его. Все же поднаторел он не в бою, а в бумажной работе. Потерять такого, как он… пожалуй, из всех, это была бы самая тяжкая потеря.

Как ни странно, но Григорий Неуступыч стал почти незаменимым человеком в войске.

Вот и нашел я ему очень важное дело. Десяток бойцов из уже привычной ему команды по сбору и охране инвентаря приставил. Им нужно встать там, где будут французы, разместиться вместе с Луи, куда будет направлен удар конных наемников.

Сделать важное и рискованное, чего уж там, дело.

Взглянул опять на разворачивающиеся силы противостоящего мне войска. Все же центр остался за шведами. Слева от него против Трубецкого и Чершенского вставали основные силы дворянской конницы. Видно, что там тоже есть снаряженные доспехами люди. Только не собраны они в сотни, а размазаны по всему войску. Бестолковое дело в тактических целях.

Там же приметил я карету, запряженную четырьмя лошадями.

Массивная, неказистая, скрывающаяся за рядами воинов.

Это еще что? Хм… Скорее всего, раненый Шуйский в ней. С битвы отъехать пока он не мог, а ввиду ранения перемещаться на коне, судя по всему, в силах не был. Понимал полководец — не явись он, часть войска просто разбежалась бы.

Зачем воевать за тех, кто не рискует своими жизнями наравне?

Взгляд на другую сторону бросил.

Против правого моего фланга, подпирающего лес, против братьев Ляпуновых и возглавляемых ими рязанцев строились преимущественно пехотные полки и незначительный по числу в сравнении с другим флангом отряд конницы. Тысяча где-то. Но здесь я приметил стрельцов. Их единообразно одетые сотни сложно было спутать с кем-то еще.

Прикрывали их копейщики. Обычная русская пехота. Не особо толковая и плохо воюющая без гуляй-города.

По-хорошему сейчас моей легкой коннице следовало бы еще на подступах выдвинуться вперед и осыпать противника стрелами, пока не построились в порядке. Но, цель-то моя была в ином и по этой причине такой маневр я совершать не показал.

Врага это не отбросит, а только разозлит, раззадорит.

Время шло безмерно медленно. Люди вокруг смотрели во все глаза на своих противников. Слышен был все нарастающий гул молитвы.

Я тоже резким движением припал на колено перед знаменем. Пантелей аж дернулся. Многие уставились на меня. Недоумевали. Бережно взялся рукой за его полотно, поцеловал, голову склонил. Сделал вид, что произношу слова молитвы. Все же ненабожный я человек и из речей божьих, церковных знал только «Отче наш» да и то, скорее всего, в неверной его формулировке.

Зато Серафим, увидев такой мой ход, заговорил громко.

— Помолимся, братья!

И вместо единоличных обращений к господу над войском разнеслась единая молитва громкая и растекающаяся от центрального редута к флангам. Люди склоняли головы, подхватывали речи и начинали говорить один за другим.

Сам же батюшка моего воинства, как настоящий боевой жрец, несущий слово божие, стоял рядом со мной, крестился.

Тем временем войско московское наконец-то построилось.

Я поднялся, перекрестился, вгляделся на север. Реют знамена, кони роют копытами землю, фыркают. Расстояние-то приличное, но масса такая большая, что видно все. Покачиваются пики пехотные, словно лес против нас выстроился настоящий.

Дух захватывало.

И чувство ответственности за то, что здесь и сейчас решится все давило нестерпимо.

Считай, двадцать пять тысяч человек под этим небом и солнцем, будут решать судьбу Руси. Дальнейшее ее существование. Станет ли она сильной и независимой державой, выберет ли могучего, достойного Царя всей силой своей, Земским собором или погрязнет на годы в еще большей пучине Смуты. И, как вариант, ведь история уже прилично изменилась, станет частью Речи Посполитой.

Ставки слишком велики, проиграть нам нельзя. Нет у нас такого права.

Здесь и сейчас устоять надо!

Взвыли трубы, развернулись знамена над рядами наемников Делагарди. Всадник вылетел перед ними, пронесся перед строем, что-то крича. Якоб. Кому же еще это быть. Точно он. В кирасе, марионе, размахивающий палашом.

Ударили барабаны.

Пикинеры и мушкетеры двинулись на наши редуты.

Как того я желал. Ловушка захлопывается, только тут… Для кого она ловушка — для них или для меня. Решит бой!

— Сила та какая. — Стиснув зубы, проговорил стоящий рядом Серафим. — Господь, отец небесный, оборони нас, дай сил не дрогнуть и совладать с врагом.

— Надеюсь, всех их хоронить нам не придется. — Процедил я сквозь зубы, накидывая ерехонку и застегивая под подбородком ремешок.

Заорал громко.

— К бою! Собратья! За Землю Святую! За Русь великую! За собор Земский! За царя грядущего! Бить, братья, только когда увидите их глаза. Не раньше!

От моего редута к флангам понеслись гонцы с указаниями к действию.

Луи де Роуэна подняли, повели налево. Двигался он без какого-то явного желания, но спуску ему давать никто не собирался. Слово дал, исполнить должен. А раз не хочешь, так тебе помогут специально обученные товарищи.

Именно в стык редутов и конного войска, прикрытого гуляй-городом, судя по тому, что я видел, планировался удар французской кавалерии. Этакий заводной бой. Попытка вытянуть наши силы на сражение.

Но, карту будем бить их же козырями.

Вглядывался я в ряды московской поместной конницы — пока что движения там не было. Это радовало. Стояли кони спокойно, ровно. Трубы не трубили там. Тишина и спокойствие. А вот против моего правого фланга, прикрываемые наступающими по центру наемниками неспешно, чуть отставая за гордо марширующими пикинерами и аркебузирами, двинулись стрельцы и пехота. Позади двигалась конная тысяча, готовая к маневру.