— Что в обозе, как там дела?
Раз уж пришел, придется тебе поведать о творящемся.
— Да, как, господарь. — Он дернулся. — Да что мы во дворе-то, я же тут уже и ужин сготовил и банька топится, вы проходите. Все накрыто уже.
— Гостей мы ждем. На них хватит?
Он вздохнул, задумался на секунду пока мы вдвоем поднимались по ступеням крыльца в терем.
— Да, думаю да, господарь. Накрою. А много ли будет?
— Человек десять.
Ванька занервничал, считал что-то в голове. Видимо, прикидывал. Но потом резко закивал. Скорее всего, прикажет слугам еще что-то сделать или сам подсуетится. Он в этом деле не промах. Из любой ситуации выход найдет.
— Так, что в обозе? — Зашли в пустующий приемный покой.
Здесь горела пара свечей, и слуга мой сразу начал разжигать еще.
Запах от пищи стоял невероятный. Слюнки потекли в один миг.
Последние дни мой рацион состоял преимущественно из сухарей да вяленого мяса. По-походному питался, как и все. А тут вкусности всякие наготовлены специально для меня. Не царский стол, конечно — больше такой, крепкий, купеческий, обычный. Каша, соленья какие-то.
— Пока ем, ты рассказывай.
И он поведал мне о своих злоключениях и приключениях.
Поначалу, ничего особо-то интересного. Я часто пропускал откровенно мимо ушей, потому что знать, что какой-то Петруха бился об заклад перед всем десятком, что сможет утку на лету сбить. А вместо утки тетерев был и потом судили, и даже сотника звали — считается это или нет. И кто прав, кому заклад давать кто должен. А таких историй было в изобилии.
Но и интересное из быта, настроения и слухов в обозе кое-что имелось.
Самым первым и главным являлось то, что Григорий Неуступыч Тарарыков — мой зам. по делам снабжения и на время отсутствия главный в обозе, день ото дня все злее становился и ворчливее. С сотниками ругался, требовал охранение лучше ставить. Читал на ходу какие-то бумаги, писать пытался, но из-за тряски не выходило ничего. Ругался. Все время в делах был, учет вел.
Бойцы ворчали, что дюже додельный, слишком все учитывает и мимо него не прорвешься. Лишнего не выдаст, сам всех, кто снабжением занимался проверял, спрашивал с них строго. И хотя люди ворчали, уважением этот человек пользовался невероятным. За попытку дать ему на лапу приказал выпороть человека служилого. Причем не раз такое было.
За малые попытки преступлений говаривал Григорий, что мне пожалуется, и люди тогда в страхе чуть ли не ниц падали.
О как. Оказывается, пресекал назначенный мной главный каптенармус армии мздоимство и всяческие хитрости. А мне и не говорил. Так-то понятно. Такие вещи искоренить невозможно. Люди всегда договориться пытаются, что-то себе выкроить получше да поинтереснее. Нарушить субординацию и наладить более выгодные экономические взаимоотношения. И мое воинство от этого не избавлено было. Но бывший подьячий держался жестко и создал вокруг себя ореол человека неподкупного.
Отлично!
Дальше Ванька вывалил слух о Марине. Сам он ее видел несколько раз. Требовала она, двигаясь с нами в обозе, и конных прогулок и пеших. Возмущалась, говорила слова бранные на их этом шипящем языке ляшском. Шляхтянка вела себя неподобающе, по мнению служилых людей. Видом своим оскорбляла сам облик христолюбивого царского войска.
Вот прямо так и сказал. Замер, осекся, глаза округлил. Рот ладонью прикрыл.
— Царского? — Я пристально уставился на слугу своего.
— Так это. — Он дернулся, глаза забегали. — Так люди-то…
— Ясно. И много так в войске считает?
— Так, господарь… Считай, все.
— Да?
— Говорят промеж себя государь наш, царь-батюшка, пока поход идет, пока врага бьем, шутейку затеял, затейку, хитрость.
— Это какую? — Не понял я.
— Да, служилым то лучше знать. Я-то, не очень понял, как оно так у них складывается, господарь, хозяин мой. — Он говорил, нервничал. — Говорят, что ты, господарь, чтобы врагов запутать так говоришь всем. Но войско-то твое все знает, за что они воюют и за кого. И, когда придет срок на Земском Соборе говорить…
Он побледнел, осекся.
Это даже в танцующем свете свечей было видно чувствовалось, что решил — взболтнул лишнего. Замолчал.
— И что же войско на Соборе скажет?
— Говорят, что… — Он икнул. — Что…
— Ну? — Я насупился. — Ты меня не зли, Ванька.
— Говорят, если кто из бояр против слово пикнет, на кол его. — Выпалил он, резко добавил. — То не я, то они. Люди, войско, все…
Ничего себе поворот! Я, признаться настолько сильной уверенности в действиях войска против бояр не ожидал. А люди сами организовались и уже активно, раз даже слуга мой знал, обо всем этом говорили. Понятно. Ну, может оно и к лучшему.
Игра, говорят.
Вздохнул я тяжело. Хотел как лучше, как правильнее. Собор, выборы, всей землей. А получается — земля-то со мной и идет. Все эти люди, что в войско мое прибывают. Здесь же весь юг, и рязанцы есть, и туляки уже тоже. Да и от Серпухова добровольцев будет. А еще и Северская земля, казаки с Дона, да и много кто еще. Нижегородцы придут, так они же то же самое от моих людей услышат. Узнают про чудеса и, скорее всего, того же мнения будут.
Север?
Новгород, Псков и прочие земли — что там, за Москвой? С ними сложнее будет, но уверен, огромное число людей, имеющих мнение, которое озвучил мне Ванька перевесят. И простые люди поймут все. Встанут не на сторону бояр, хитрых и жадных в их глазах. А за таких же, как они — простых вояк, руками которых я и Москву от Шуйского освобожу и с ляхами биться буду.
Дела.
— Так, ладно, Ванька. Считай, ты мне этого не говорил. Пускай дальше я… — Улыбнулся ему, сделав заговорщическую мину. — Как там ты сказал, поиграюсь еще.
Он резко закивал.
— Чего еще говорят? Как там пленные?
Торопиться надо было, скоро люди собираться начнут на военный совет, а еще банька впереди.
— Быстро давай, по существу.
Ванька сглотнул, почесал подбородок. Потом затылок, заговорил.
Поведал о том, что над Лжедмитрием посмеиваются. Едет он смурной, недовольный, усталый будто, хоть и не работает нисколько. И под охраной крупной всегда. Глаз с него не спускают, и близко никто не кладет ни ножа, ни какого иного предмета, чтобы не приведи господь не убился он. Помнят люди служилые наказ мой и сторожат как зеницу ока.
Мнишек с ним свидеться пыталась, не пустили. Ругалась, пригрозили, ну и смирилась эта дурная девка.
Остальные пленные, да не особо интересно-то все там было.
Новый этот князь, Долгоруков, что с охраной прибыл дюже злой. Ругается, ворчит, выпустить требует. Говаривали, что он сказки сказывал, что от самого патриарха. Ну и бойцы ему вопрос задали — от какого? От Гермогена, Филарета или самого, может, Папы Римского, или того, что в Царьграде сидит у турок в плену.
Чуть не рассмеялся Ванька, дальше второпях продолжил, видел, что я трапезничать уже завершаю.
Вновь про Мнишек жаловаться начал. Воинство на нее смотрит и плюется. Зла не чинят только потому, что я велел, так выходило. А была бы их воля — на суку повесили.
Про себя отметил я, что мыслей снасильничать эту высокородную даму у христолюбивого воинства не было. Не люба она им была и видели они ее грязной, замешанной в колдовстве и каком-то прочем непотребстве. Казалось людям простым, как я слова Ваньки понял, что уж слишком бесовского в ней много, чтобы связываться.
В чем-то они были правы.
Разговор с ней больше походил на дискуссию не с кроткой девой, а с распутной, желающей продать себя подороже представительницей одной древней профессии. Только очень и очень опытной в дипломатии и интригах.
Наконец-то я завершил прием пищи. Поблагодарил слугу.
Тот аж зарделся. Белизна на щеках от сказанного про Царя сменилась румянцем.
Быстро вышел во двор, добрался до бани, принял водные процедуры. Переоделся в подготовленные Ванькой одежды, вернулся. К этому моменту здесь уже была большая часть приглашенных. Не хватало буквально пары человек.
