Я сделал вид, будто это обычная словесная перепалка. Но что‑то в его сарказме задело меня. Убедившись, что презентация настроена, я вышел через створки в коридор — найти Наоми Китченс.

Я обнаружил её на скамейке у входа, рядом с ней сидела дочь.

— Лили, не возражаешь, если я поговорю с твоей мамой наедине пару минут? — спросил я.

Лили посмотрела на мать, та кивнула. Девочка встала и ушла обратно в зал суда. Я сел на её место.

— Похоже, братья Мейсон не слишком переживают из‑за твоих записок и писем, — сказал я.

— Это хорошо или плохо? — спросила Китченс.

— Возможно, и то и другое. Но я боюсь, что у них что‑то есть, — ответил я.

— Например?

— Что‑то на тебя, Наоми. Я уже спрашивал, но скажи ещё раз: есть ли что‑нибудь, о чём ты мне не рассказала, что они могут использовать, чтобы разрушить твою репутацию?

Китченс покачала головой.

— Ничего, — сказала она. — Теперь ты знаешь всё.

— Ты сказала, что не имеешь никакого отношения к преступлениям Квентина Холгарда, — напомнил я. — Это должно остаться в силе, Наоми. Иначе нам конец.

— Во‑первых, — сказала она, — я уже вчера вечером и сегодня говорила тебе, что не хочу давать показания. Это ты меня уговорил.

— А во‑вторых? — спросил я.

— Это правда. Я не лгу.

Я вглядывался в её лицо, ища хоть малейшую трещину в решимости. Ни тени. Она даже не моргнула.

— Ладно, — сказал я. — Надеюсь, у нас всё в порядке. Я постараюсь растянуть твоё время на трибуне.

— Что это значит? — спросила она.

— Я оставлю тебя на свидетельском месте до конца дня. Если у них есть что‑то, чего мы не знаем, Мейсоны не смогут использовать это до завтра. Тебя это устраивает?

— Устраивает. Но у них ничего нет. Если только не придумают — сказала она.

— Думаю, скоро узнаем, — ответил я.

Судья Рулин отсеяла мои документы с двенадцати штук до четырёх. Сказала, что остальные повторяются, и двух меморандумов и двух писем будет достаточно, чтобы передать суть позиции истцов. Я ожидал подобного исхода — с того ещё заседания по раскрытию информации. Судьи любят играть в царя Соломона и делить ребёнка пополам всякий раз, когда появляется такая возможность.

Я формально возразил и сделал вид, будто её решение серьёзно бьёт по моему делу. Но внутри я был доволен тем, что хотя бы четыре документа попали в доказательства.

Когда присяжные вернулись, я использовал Наоми, чтобы ввести эти материалы в протокол и зачитывать ключевые отрывки по мере их появления на экране. Я хотел, чтобы присяжные услышали её слова её же голосом.

Все четыре документа объединяла одна тема. Я шёл по ним в хронологическом порядке. Первым был меморандум, который Китченс направила руководству проекта «Клэр».

— Вы были новичком в проекте, когда отправили это письмо, верно? — спросил я.

— На тот момент я проработала там семь недель, — ответила Китченс.

— Кому был адресован этот меморандум?

— Джерри Мэтьюзу.

— Кто он?

— Руководитель. Главный менеджер проекта «Клэр».

— Он вас нанял?

— Нет. Меня нанял отдел кадров.

— И назначил вас на «Клэр»?

— Верно.

— Прочитайте, пожалуйста, выделенный абзац, — сказал я.

— Там написано: «Я чувствую, что теперь в курсе проекта „Клэр“, и вы попросили меня изложить в служебной записке вопросы, которые я подняла на нашей встрече. Больше всего меня беспокоят предвзятости, заложенные в программу обучения. Все наши программисты — мужчины. Это создаёт предвзятость при обучении женщины‑помощницы ИИ. Возможно, ещё важнее то, что, насколько я понимаю, данная модель разработана и рассчитана на рейтинг тринадцать+. Честно говоря, это кажется неуместным. Это окончательное решение или можно его пересмотреть?»

Когда Китченс закончила, Лорна вывела на экран весь текст записки.

— Спасибо, Наоми, — сказал я. — Вы получили на этот меморандум ответ?

— Не в письменной форме, — ответила Китченс. — Джерри пригласил меня в университетский кафетерий на кофе. Там мы и поговорили. Это и был ответ.

— Он пообещал предпринять действия по вашим опасениям? — спросил я.

— Он сказал мне…

Маркус Мейсон вскочил и возразил, заявив, что всё, что, по словам Китченс, сказал ей Мэтьюз, подпадает под правила о показаниях с чужих слов. Судья поддержала его, и мне пришлось искать обходной путь к тому же результату.

— Хорошо, Наоми, — сказал я. — Ваша записка привела к встрече с начальником в кафетерии. После этой встречи были ли внесены изменения в обучение «Клэр» — ИИ‑компаньона, которого собирались предлагать тринадцатилетним детям?

— Нет, — сказала Китченс. — Никаких изменений.

И так далее. Мы проходили по каждой записке и каждому письму. По мере того, как экраны сменяли друг друга, я видел, как выстраивается картина: «Тайдалвейв» игнорировал многократные предупреждения собственного специалиста по этике в проекте «Клэр».

Я закончил письмом, которое Китченс направила Джерри Мэтьюзу в день своего увольнения.

— Прочитайте, что вы написали мистеру Мэтьюзу, узнав, что вас увольняют из «Тайдалвейв», — попросил я.

— «Джерри, в последний раз: я не могу не подчеркнуть, какую ответственность понесёт компания, если „Клэр“ скажет, что‑то не то или подтолкнёт ребёнка‑пользователя к ненадлежащему поведению или действию. Я рада, что не буду работать в компании, когда это случится», — прочитала Китченс.

Я выдержал паузу, глядя в блокнот, давая словам осесть в сознании присяжных.

— «Подтолкнуть к ненадлежащему поведению или действию ребёнка‑пользователя», — повторил я. — Наоми, вы могли, когда‑нибудь представить, что этим «ненадлежащим действием» окажется убийство…

— Возражаю! — выкрикнул Маркус Мейсон.

— …совершённое ребёнком‑пользователем? — закончил я.

— Мистер Холлер, вы должны были знать, — сказал судья. — Присяжные проигнорируют этот вопрос.

— Извините, Ваша честь, — сказал я. — Одну минуту. Я почти закончил с доктором Китченс.

— Быстрее, — отозвался Рулин.

Я бросил взгляд на часы в зале. Было 16:05. Я считал, что рассчитал всё правильно. Мой финальный отрезок должен был вывести нас к последнему звонку.

— Наоми, вы ушли из «Тайдалвейв» по собственному желанию? — спросил я.

— Нет. Меня уволили, — ответила Китченс.

— Уволили. Вам объяснили причину?

— Меня вызвали в кабинет мистера Мэтьюза и сказали, что увольняют за действия, наносящие ущерб проекту.

— Вы просили объяснить подробнее?

— Просила, но объяснений не получила. Зато меня раньше уже предупреждали, что мои докладные и опасения относительно проекта рассматриваются как наносящие ущерб.

— Эти предупреждения были в письменном виде? Вошли в ваше личное дело?

— Нет. Они никогда бы не зафиксировали это письменно, потому что знали — это неправда.

Маркус Мейсон возразил и добился того, что ответ Китченс был формально удалён. Но смысл присяжные уже услышали.

Я снова взглянул на часы. Было чуть больше четверти пятого. Нужно было задать ещё несколько вопросов, чтобы подвести прямой допрос к нужной точке.

— Наоми, после увольнения вы испытывали трудности с поиском новой работы? — спросил я.

— Я вернулась в академическую среду, — сказала Китченс. — Я нигде в Кремниевой долине не могла даже получить приглашение на собеседование на должность специалиста по этике.

Маркус возразил, заявив, что ответ слишком общий. К моему удивлению, судья оставила его в силе.

И тут я допустил одну из самых крупных ошибок не только в этом процессе, но, возможно, во всей своей карьере. Я не попросил судью отложить вопрос о том, закончил ли я прямой допрос Китченс, до утра. Я решил, что всё прошло настолько хорошо, а времени осталось так мало, что я уже и так «пуленепробиваем».

— У меня больше нет вопросов к доктору Китченс, — сказал я, в последний раз напоминая присяжным об её учёной степени.

— Очень хорошо, — сказала судья. — Тогда мы прервёмся на…