Я сел и набрал номер Бренды Рэндольф. Она не ответила. Я оставил сообщение, что нам нужно поговорить до пяти часов. При всех сомнениях насчёт Колтонов я предполагал, что Бренда откажется от предложения. Эта мысль меня радовала больше, чем возможность сообщить о её «нет» Маркусу Мейсону.

Но на случай, если я ошибался в Бренде, я не хотел тратить время на вступительное заявление и остальную подготовку по делу «Тайдалвейва». Я встал от стола и подошёл к приставному столику, на который Лорна положила папки по делу Сноу. Она разложила сделанные в подвале суда копии по шести папкам с заголовками: «СТЕНОГРАММЫ», «ПОЛИЦЕЙСКИЕ ОТЧЁТЫ», «ХРОНОЛОГИЯ», «РЕНТГЕНЫ», «ПСИ/ПРИГОВОР» и «АПЕЛЛЯЦИИ».

Сейчас меня интересовали рентгеновские снимки. Хотя я понимал, что рано или поздно нужно будет прочитать и отчёт о предварительном расследовании — там было краткое изложение дела и психологическая оценка Дэвида Сноу вскоре после осуждения. Это был быстрый способ снова войти в дело и вспомнить его структуру. Но пока я взял со стола только папку «РЕНТГЕНЫ».

Это была самая тонкая папка среди остальных. В ней находились фотокопии тринадцати рентгеновских снимков костей Кассандры Сноу. Переломы были зафиксированы в течение первых двух лет её жизни. В нижних углах снимков значились номера вещественных доказательств. Были изображения сломанных плечевой и локтевой костей, большой берцовой кости левой ноги, нескольких пальцев, рёбер и повреждённого позвонка. Из-за этого позвонка врач детской «скорой» вызвал полицию. С самого начала и до вынесения приговора отец утверждал, что перелом произошёл, когда девочка перевернулась через край коляски и упала. Однако эксперты обвинения настаивали на том, что это не могло произойти так. Они утверждали, что перелом стал следствием сильного удара или пинка в спину. Кроме того, имелся список других не пролеченных переломов, есть свидетели, которые слышали постоянный плач ребёнка, а также предыдущие обвинения в насилии. В результате присяжные быстро вынесли обвинительный приговор, а судья, готовясь к переизбранию, назначил наказание дольше, чем у некоторых убийц детей.

Качество фотокопий меня удивило. Они были не такими ясными, как оригиналы на смотровом экране, но линии старых переломов ещё читались, а перелом позвонка T12, из‑за которого Кэсси стала парализованной, был виден отчётливо.

Я достал блокнот, куда записывал во время недавнего обеда с Кэсси имена и телефоны врачей, лечивших её после свежей автокатастрофы. Нашёл нужную страницу и набрал номер ортопеда, который первым заподозрил у неё несовершенный остеогенез и направил к генетику для подтверждения диагноза.

Клиника на выходные была закрыта, звонок ушёл на автоответчик. Я оставил сообщение, что я адвокат Кассандры Сноу и мне срочно нужен разговор с врачом.

Пока я ждал, перезвонила Бренда.

— Простите, — сказала она. — У меня был выключен телефон. Я был… была на сеансе терапии.

— Ничего страшного, — сказал я. — У нас новое предложение от «Тайдалвейва». Мне нужно обсудить его с вами.

— Обязательно?

— Да. Но, возможно, вам стоит его хотя бы выслушать.

— Ладно, слушаю.

Тут завибрировал стационарный телефон, и на экране высветилось имя врача Кассандры Сноу.

— Бренда, мне нужно прерваться, — сказал я. — Это важный звонок, я его ждал. Останьтесь на связи. Я вам перезвоню.

Я отбил вызов Бренды и успел взять трубку, прежде чем звонок ушёл на голосовую почту.

— Это Микки Холлер.

— Доктор Шелдон. Чем могу помочь?

— Доктор, спасибо, что так быстро перезвонили. Я представляю интересы вашей пациентки Кассандры Сноу. Я…

— Если это о страховке, я…

— Нет, не о страховке. Это касается несовершенного остеогенеза. Вы поставили ей предварительный диагноз.

— Я лишь заподозрил его и направил её к генетику. Что вам нужно?

— Я хотел бы, чтобы вы посмотрели копии её рентгеновских снимков, сделанных, когда Кассандре было два года. Тогда многие из переломов, которые вы видели на свежих снимках, были только что получены. Включая перелом двенадцатого грудного позвонка.

— И зачем мне на них смотреть?

— Кассандра наняла меня, чтобы попытаться вытащить её отца из тюрьмы. Он там уже двадцать лет. Его осудили за то, что он сделал с ней. Я был его адвокатом и тогда, и сейчас. Если бы диагноз несовершенного остеогенеза ей поставили тогда, мы могли бы доказать то, что он повторяет все эти годы: что она сломала позвоночник, падая с коляски, а не от его побоев.

В ответ была тишина. Я подождал.

— Доктор, вы ещё здесь? — спросил я.

— Здесь, — ответил он. — Думаю, хочу ли я вообще в это ввязываться.

— Дэвид Сноу умирает, — сказал я. — У него рак. Тюремные врачи дают ему девять месяцев. Кэсси хочет вернуть его домой. Она никогда не верила, что он сделал то, в чём его обвинили. Он тоже никогда не признавался. Даже тогда, когда признание могло бы помочь ему получить условно‑досрочное.

Я опять дал ему помолчать.

— Ладно, присылайте снимки, — сказал он наконец. — Я посмотрю и скажу, что думаю.

— Спасибо, доктор, — сказал я.

Я повесил трубку и сразу перезвонил Бренде.

— Я точно не хочу идти на сделку, — с этого она начала.

— Я это понимаю, — сказал я. — Но я обязан вам её изложить. Адвокатов лишают лицензии за то, что они не передают клиентам предложения об урегулировании. К тому же они сильно подняли сумму. Я бы на вашем месте хотя бы подумал.

— Я не соглашусь, но продолжайте, — сказала она. — Что именно?

— Я сейчас просто прочту вам письмо, слово в слово, чтобы не упустить ни одной детали.

Я начал читать. Когда добрался до части про деньги, Бренда перебила громким:

— Нет!

— Дайте дочитать, — сказал я. — Потом обсудим.

— Я не хочу это обсуждать, — сказала она.

— Ладно, но вы хотя бы дослушайте. Я обязан изложить полное предложение.

— Давайте. Только я всё равно не возьму деньги.

Через полминуты я дочитал.

— Бренда, — сказал я, — я знаю, что вы уже сказали «нет». Но я обязан попросить вас подумать ещё раз. Это большие деньги. Вы могли бы сделать с ними много хорошего. Основать фонд имени Ребекки. Стать силой, которая будет защищать других. И надо помнить: в суде может случиться всё. Я считаю, мы в хорошей позиции. Но гарантии нет.

Я умолчал о том, что мы, возможно, потеряли ключевого свидетеля — Наоми Китченс. Я не собирался этим делиться, пока не исчерпаю все попытки её вернуть.

— Даже если мы проиграем, всё равно победим, — сказала Бренда. — В суде. И это для меня важнее денег.

— Вы правы. СМИ будут за этим процессом следить.

— Вы говорили с Колтонами? Уверена, Брюс за деньги.

— Да. И вы правы — он хочет их взять. Но решаете вы, Бренда. Как вы решите, так и будет.

На линии наступила долгая пауза.

— Не думаю, что смогла бы с этим жить, — сказала она. — Даже с фондом. Вся эта история для меня — про одно: привлечь компанию к ответственности. Публичной. А это… это всего лишь откуп. Пятьдесят миллионов за то, чтобы я закрыла рот и приняла то, что случилось с Беккой. Я не могу. Как я буду жить на эти деньги? На её крови.

— Я и не ожидал, что вы сможете, Бренда, — сказал я. — Но обязан был это вам донести.

— Вы злитесь на меня? — спросила она. — Вы бы сами много заработали. Могли бы основать тот же фонд.

— Может, приют для заблудших адвокатов, — сказал я. — Нет, Бренда, я не злюсь. Я вами горжусь. Горжусь тем, что вас представляю. И не подведу вас на следующей неделе. Мы вытащим их на свет.

— Спасибо, Микки.

— Я позвоню вам завтра, — сказал я. — Сегодня я не готов, но нам нужно обсудить ваше выступление и то, как оно будет построено.

— Я буду дома.

После разговора я взял папку с рентгеновскими снимками и вышел в клетку. Лорна и Циско были там. Протискиваясь сквозь медную сетку, я сказал:

— Только что говорил с Брендой Рэндольф, — сказал я. — Она отвергла предложение. Мы идём в суд. Циско, мне нужно, чтобы ты вылетел в Сан‑Франциско и установил наблюдение за дочерью Наоми.