Когда мы вышли на площадь, один из мужчин заметил меня. Ткнул локтем соседа, зашептал:

— Это он! Тот повар!

Шёпот прокатился по толпе. Люди начали поворачиваться, смотреть на меня. Сначала один, потом пятеро, потом вся толпа.

Угрюмый остановился, усмехнулся:

— Слава идёт впереди тебя, Александр.

Люди начали подходить. Сначала робко, потом смелее. Окружили нас неплотным кольцом. Смотрели на меня с любопытством, надеждой, отчаянием.

Один из мужчин — худой, в латаном тулупе шагнул вперёд:

— Мастер… это правда? Ты Гильдию победил?

Я кивнул:

— Правда.

Толпа загудела. Кто-то присвистнул, кто-то хлопнул соседа по плечу.

Но тут же посыпались вопросы — громкие, перебивая друг друга:

— А трактир правда откроешь⁈

— Когда начнём⁈

— Работа будет⁈

Я поднял руку, и толпа затихла. Затем оглядел их всех внимательно:

— По порядку. Да, трактир открою. Здесь, в Слободке. Начнём как только куплю здание.

Широкоплечий мужчина протиснулся вперёд:

— Мастер, я плотник. Иван зовут. Двадцать лет в артели проработал — и дома ставил, и крыши крыл, и резьбу делал. Хозяин разорился, нас всех распустил. Вот уже год без дела сижу. Возьмёшь?

Я посмотрел на его руки. Да, это руки мастера — пальцы искривлены от работы с инструментами, шрамы.

— Возьму, Иван. Плотники мне нужны.

Иван выдохнул, будто гора упала с его плеч. Кивнул благодарно.

Женщина с ребёнком на руках протиснулась вперёд. Лицо исхудавшее, но глаза горят:

— А мой муж каменщик, мастер! Николаем зовут! Руки золотые, клал печи и стены по всему Посаду! Только в Слободке каменщики никому не нужны — тут всё дерево да глина. Вот уже полгода без работы!

Я кивнул ей:

— Каменщики мне тоже нужны. Пусть приходит, когда начнём.

Старик с седой бородой, согнутый, но крепкий, подошёл ближе:

— Я печник, мастер. Фёдором кличут. Сорок лет печи клал — и в богатых домах, и в трактирах. Знаю, как тягу правильную сделать, чтоб дым не шёл, чтоб жар держался. Но спину сорвал три года назад, тяжести таскать не могу. Никто не берёт. Говорят — старый, негодный, но руки-то помнят, мастер! Я ещё могу!

Я посмотрел ему в глаза. Видел гордость, отчаяние, надежду.

— Фёдор, мне нужен печник. Не грузчик, а именно печник. Чтоб печь сложил правильную, чтоб кухня работала как надо. Справишься?

Старик выпрямился, глаза засветились:

— Справлюсь, мастер! Клянусь!

Подросток лет пятнадцати, худой, в рваной шапке, выкрикнул:

— А я таскать могу, мастер! Сильный! Вот, смотри! — он согнул руку, показывая небольшую, но крепкую мышцу.

Толпа засмеялась — не зло, а по-доброму.

Я усмехнулся:

— Как зовут?

— Гришка!

— Придёшь, Гришка. Грузчики нужны.

Ещё один мужчина протиснулся вперёд:

— Мастер, я поваром работал! В трактире «Медный Кабан» на Посаде, три года! Могу и мясо рубить, и суп варить, и тесто месить, и соусы делать! Потом хозяин помер, а наследники закрыли заведение. Всех выгнали. Возьмёшь на кухню?

Я прищурился:

— Как зовут?

— Пётр.

— Что лучше всего умеешь готовить?

Пётр замялся, потом сказал честно:

— Бульоны. Меня в «Кабане» на бульоны ставили. Хозяин говорил, что у меня рука лёгкая.

Я кивнул:

— Пётр, приходи. Попробую тебя на кухне.

Вопросы снова посыпались один за другим:

— Мастер, а когда точно начнём⁈

— Сколько платить будешь⁈

— А чужих возьмёшь или только слобожан⁈

— Правда, что с Белозёровым воюешь⁈

— Гильдия не помешает⁈

Я снова поднял руку. Толпа затихла.

— Начнём, как только куплю здание и осмотрю его. Платить буду справедливо — по работе. Кто работает хорошо, получает больше. Возьму всех, кто умеет работать — хоть слобожан, хоть посадских. Мне всё равно, откуда ты. Главное — чтоб руки золотые были.

Я сделал паузу, посмотрел на них серьёзно:

— С Белозёровым я действительно воюю. Гильдия может попытаться помешать, но я не отступлю и если вы со мной — я не дам вас в обиду.

Толпа замолчала на секунду. Потом кто-то выкрикнул:

— Мы с тобой, мастер!

— Мы за тебя горой!

— Ты Гильдию умыл, ты наш!

Иван-плотник наклонился ближе, сказал тихо, чтобы слышал только я:

— Мастер, мы не забулдыги какие ты не подумай. Мы мастера. Просто жизнь нас придавила. Дай шанс — не подведём.

Я посмотрел ему в глаза и кивнул:

— Верю.

Толпа начала расходиться — медленно, оглядываясь, но расходилась. Люди переговаривались, обсуждали.

Мы пошли дальше. Матвей, который шел рядом, тихо сказал:

— Александр… они смотрят на тебя как на героя.

Я покачал головой:

— Да будет тебе. Героя нашёл. Скорее они смотрят как на возможность. И винить их за это нельзя.

— Это не одно и то же?

Я не ответил.

Мысли крутились в голове: Получается. я теперь не просто торговец или повар, который выиграл пари.

Я каким-то образом умудрился стать надеждой Слободки. Они верят, что я изменю их жизнь. Дам работу. Еду.

Мы свернули в узкий переулок между покосившимися сараями и впереди, в конце улицы, я увидел здание. Оно выбивалось из общего ряда так резко, что казалось чужеродным.

Оно стояло особняком, отдельно от изб, на довольно широкой площади. Высокое, мрачное. Стены серые, из тёмного камня. Окна узкие, как бойницы. Крыша острая, покатая, покрытая красной черепицей. Над входом виднелась статуя горгульи, кажется, но половина морды откололась.

Я остановился, глядя на него с удивлением. На массивную дубовую дверь, на ливневки в виде тех же маленьких горгулий. Здание выглядело чужим. Мрачным. Словно маленький замок, затерянный среди нищеты.

Мы подошли ближе. Матвей рядом присвистнул тихо:

— Вот это да…

Тимка поёжился:

— Страшное какое.

Угрюмый усмехнулся:

— Вот она. «Гнилая Бочка». Красавица, правда?

У входа топтался мужичок. Невысокий, худой, в потрёпанном тулупе. Лет сорока, может сорока пяти. Лицо серое, усталое. Он увидел нас, вздрогнул, отступил на шаг.

Угрюмый подошёл к нему, кивнул мне:

— Это владелец. Зовут… как тебя там?

— Семён, — пробормотал мужичок, не глядя на Угрюмого. — Семён Кривой.

Он действительно косил одним глазом — левым.

Я подошёл ближе, протянул руку:

— Александр. Я хочу купить это здание.

Семён посмотрел на мою руку, потом пожал её быстро, нервно. Ладонь влажная, холодная.

— Купить? — переспросил он недоверчиво. — Вы… вы правда хотите купить?

— Правда.

Семён облизнул губы, посмотрел на здание, потом на меня:

— Вы знаете, что это место… проклято?

Я пожал плечами:

— Слышал. Расскажи подробнее.

Семён замялся, потом вздохнул:

— Здание старое. Его строил… приезжий. Лет тридцать назад, может больше. С Запада он приехал, говорят из-за моря. Богатый был и странный. Говорил чудно, одевался не по-нашему. С дочкой приехал — девочка лет десяти, болела какой-то хворью. Кашляла кровью, кожа белая как у мертвеца.

Он замолчал, сглотнул.

Угрюмый хмыкнул, добавил:

— Я тогда пацаном был, но помню. Народ его боялся. Говорили, что он колдун, что дочь его — не живая, а мертвая.

Семён кивнул:

— Он построил этот дом за полгода. Сам рисовал, сам камень выбирал. Нанял каменщиков, плотников. Платил золотом, но работать было тяжко — он орал на всех, требовал чтоб всё было как на его рисунках. Окна узкие, стены толстые, дверь тяжёлая. Словно крепость строил.

— Чтоб спрятать дочь от смерти, — тихо сказал Угрюмый. — Так говорили.

Семён кивнул снова:

— Он её не выпускал. Держал в комнате наверху, за запертой дверью. Никого не пускал кроме лекарей. Сам ухаживал, сам кормил, но она всё хирела, хирела… А потом умерла. Зимой.

Он замолчал. Ветер свистнул между домами, поднял снежную пыль.

— И что потом? — спросил я с интересом.

Семён поёжился:

— Потом отец сошёл с ума. Он не хоронил её. Держал тело в комнате, запер дверь, никого не пускал. Говорил соседям, что она спит. Что скоро проснётся. Говорят, по ночам ходил по дому, бормотал что-то. Говорил, что слышит её шаги. Что она зовёт его.