— Вот так, Александр. Вот так их.

Я посмотрел на павильон «Золотой Гусь». Пусто. Ни одного посетителя. Столы накрыты белыми скатертями, жаровни дымятся, жареные гуси лежат на подносах, но никого нет. Все ушли к нам.

Управляющего не было видно — он скрылся внутри павильона, но я знал — он там. Смотрит. Видит и бесится.

Я усмехнулся. Битва продолжалась.

Система мелькала перед глазами короткими сообщениями:

Вы успешно применили блюдо Огненный Язык к новой цели

Получено +15 ед. опыта.

Вы успешно применили блюдо Пламенное Сердце к новой цели

Получено +25 ед. опыта.

Вы успешно применили блюдо Огненный Язык к новой цели

Получено +15 ед. опыта.

Сообщения сыпались одно за другим. Я не обращал внимания и работал дальше.

Люди приходили с дальних концов площади. Даже лоточники подходили и брали на пробу. Я видел краем глаза — торговец пирожками, колбасник, даже пекарь. Все стояли в очереди.

Музыканты на помосте прекратили играть — смотрели на нас, переговаривались.

Вся ярмарка смотрела на нас.

А мы работали.

Солнце уже клонилось к закату. Тени удлинялись. Площадь начинала пустеть. Другие торговцы сворачивали лотки, уходили, но наша очередь держалась. Пятьдесят человек. Сорок. Тридцать.

Я жарил последние порции. Мясо заканчивалось снова — Маша резала последние куски. Овощи тоже на исходе. Мука — Фрол месил последний ком.

Двадцать человек в очереди. Пятнадцать. Десять. Я собрал последний Огненный Язык. Передал Стёпке.

Пять человек.

Последнее Пламенное Сердце. Передал.

Три человека.

Еще два Огненных Языка. Последние овощи. Последнее тесто.

Один человек — пожилой торговец, усталый, но довольный. Купил Огненный Язык. Откусил, улыбнулся, ушел жуя.

Очередь кончилась.

Я выпрямился. Снял сковороды с Драконьего Горна. Вытер пот со лба — рука дрожала от усталости.

Посмотрел вокруг. Площадь почти пустая. Солнце село за дома — сумерки сгущались. Фонари зажигались один за другим.

Все молчали. Слишком устали, чтобы говорить.

Стёпка подошел ко мне, протянул деревянный ящик — тяжелый, края потемнели от копоти:

— Александр… посмотри…

Я взял ящик обеими руками, почувствовал вес. Заглянул внутрь.

Монеты. Много монет.

Медяки лежали горами — тусклые, потертые, но их было много. Между ними блестели серебряные — яркие пятна среди меди, ловящие отблески огня от факелов.

Я медленно закрыл ящик. Посмотрел на команду.

Варя стояла у стола, оперевшись на край — лицо грязное от копоти, волосы выбились из косы, глаза красные от усталости. Матвей и Тимка сидели на земле, прислонившись спинами к столу. Фрол стоял у своей тележки, вытирал лицо тряпкой — дышал тяжело, грудь вздымалась. Маша держала нож в руке, смотрела на меня — глаза горели, но руки дрожали от напряжения. Волк с Гришкой стояли чуть поодаль — молчаливые, грязные, но довольные.

Все молчали. Смотрели на ящик. Ждали.

Я выдохнул медленно:

— Собираемся. Идем домой. Там посчитаем всё, разделим по-честному.

Никто не возразил. Слишком устали, чтобы спорить или спрашивать.

Мы добрались до дома, когда стемнело совсем.

Луна взошла над крышами — полная, яркая, заливала улицы серебристым светом. Звезды высыпали густо на небо, мерцали холодно. Воздух остыл, пахло вечерней прохладой и дымом из труб.

Слободка спала — окна темные, двери закрыты.

Мы загнали тележку во двор тихо, стараясь не шуметь. Занесли припасы в дом — пустые корзины, доски, ножи. В доме было тепло — ребятки топили печь.

— Наши пришли! — крикнула Маша, которая первой нас увидела. — Наши! Ну что⁈ — она подскочила ко мне, глядя на наши уставшие лица. Дети, которые оставались дома, бежали к нам со второго этажа чуть ли не кубарем.

— Мы победили, — улыбнулся я. — Сделали этих козлов.

— Ура-а-а! — заверещала и запрыгала Маша вместе с остальными.

Дети собрались вокруг стола мгновенно — все, кто остался дома. Маленькие, большие. Петька, Антон, Стёпка, еще трое младших. Смотрели на нас широко распахнутыми, любопытными глазами

Фрол, Маша, Волк с Гришкой тоже зашли следом. Расселись на лавках вдоль стен, у очага. Молчали, ждали.

Я поставил ящик на стол. Открыл. Перевернул.

Монеты высыпались с грохотом. Зазвенели, покатились по столу. Дети ловили их с радостными визгами. Медяки звенели глухо, серебряные — звонко, чисто.

Все ахнули разом. Глаза расширились.

Даже Фрол присвистнул тихо:

— Ну и ну…

Маша замерла, глядя на гору монет, не моргая.

Варя прикрыла рот рукой:

— Это… — голос сорвался. — Это всё мы сегодня заработали?

— Да, — кивнул я коротко. — Все мы заработали своим упорством и трудом.

Сел за стол, придвинул монеты ближе и начал считать.

Раскладывал медяки стопками — по десять штук в каждой. Десять стопок — сто медяков. Откладывал в сторону. Снова считал. Еще десять стопок. Еще сто.

Потом считал серебряные — поштучно, внимательно. Стопки по десять. Раз, два, три…

Все молчали. Даже не дышали, казалось. Смотрели, как растут стопки монет, как серебро блестит в свете очага.

Я закончил считать. Выпрямился. Посмотрел на них всех.

— Двести восемнадцать серебряных, — сказал я медленно, чеканя каждое слово. — Плюс шестьдесят два медяка.

Повисла мертвая тишина. Никто не шевелился и, казалось, не дышал. Варя открыла рот. Закрыла. Снова открыла — но слов не нашлось. Просто стояла, глядя на монеты с лицом белее мела.

Матвей медленно, очень медленно опустился на лавку — ноги подкосились, не держали. Уставился в стол, не моргая.

Тимка прикрыл лицо руками, плечи затряслись. Он плакал — тихо, сдавленно, стараясь не издавать звуков.

Фрол побледнел, губы задвигались беззвучно:

— Две… две сотни… — прохрипел он наконец. — За один гребаный день…

Маша стояла как вкопанная, глядя на серебро с открытым ртом. Нож выпал из руки, звякнул о пол.

Волк за моей спиной выдохнул тихо, с благоговением:

— Угрюмый… Угрюмый не поверит, когда расскажу…

Я дал тишине повисеть. Пусть осознают и почувствуют свою победу.

Потом заговорил — спокойно, деловито:

— Фрол.

Старый мельник вздрогнул, посмотрел на меня.

Я начал откладывать монеты — отсчитывал по одной, клал стопкой перед ним:

— Пятнадцать серебряных за муку. Хорошую муку, которая приехала вовремя. — Отложил три монеты. — И еще семь за работу сегодня. Ты месил тесто как мастер.

Отложил еще семь. Двадцать два серебряных лежали перед Фролом. Он молча протянул руку, взял монеты — пальцы дрожали. Сжал в кулаке. Кивнул, не находя слов.

— Маша, — продолжил я.

Мясничка подняла голову, встретила мой взгляд.

Я отсчитал двадцать семь серебряных:

— Двадцать за мясо. Лучшее мясо, какое я пробовал. И семь за работу — ты резала быстрее всех нас вместе взятых.

Протянул ей монеты. Маша взяла, сжала в кулаке так, что костяшки побелели:

— Спасибо, повар, — голос хриплый, низкий. — Спасибо, что веришь.

— Волк, — позвал я. Он шагнул ближе.

Я отсчитал двадцать серебряных:

— Семь тебе. Семь Гришке. — Протянул ему. — За помощь сегодня. За овощи, за дрова пять серебряных Угрюмому передай.

Волк взял монеты, спрятал за пазуху. Усмехнулся криво:

— Спасибо, Александр. Детишкам сладкого куплю.

Я посмотрел на оставшиеся деньги. Медленно обвел взглядом детей — Варю, Матвея, Тимку, Петьку, Антона, Стёпку, младших. Все смотрели на меня не дыша.

— Это наше, — сказал я тихо, но чтобы каждый слышал. — Прибыль, заработанная честным трудом. Нашими руками и потом.

Варя смотрела на монеты, губы шевелились беззвучно:

— Двести… серебряных… за один день… — прошептала она, словно не веря. — Это… это невозможно…

Матвей тяжело выдохнул, голова упала на руки:

— Я никогда… никогда не думал, что можно столько заработать… — голос дрожал.