Я сделал единственное, что мог в такой ситуации: закрыл глаза и изобразил крепкий сон в надежде, что меня будить не станут и уметутся обратно. Василькова же подошла к моей кровати и… преспокойно уселась рядом на стул, не желая никуда уходить! Через пару минут сидеть просто так ей надоело, и Маша обратилась к служителю:

— А чего вы так громко бубните? Не видите, что ли: человек спит! Можете и в коридоре помолиться, если вам так надо.

Служитель сделал вид, будто ничего не услышал, и продолжил читать молитву, не обращая внимание на требование наглой девчонки.

— Эй, я к вам обращаюсь! — повысила голос Василькова.

Её опять показательно проигнорировали.

— Да что это такое? — начала заводиться Мария, и мне волей-неволей пришлось исполнить театральную миниатюру «мучительное пробуждение прооперированного человека от громкого голоса наглой посетительницы».

— А, это ты, — тихо произнес я, старательно изображая умирающего лебедя. — Зачем ты так громко кричишь? Я ведь только-только смог заснуть.

— Это не я, это он тебя разбудил! — тут же попыталась перевести стрелки Василькова, тыкнув пальцев в сторону служителя.

— Как тебе не совестно? — я посмотрел на девушку с укоризной. — Молитва всегда помогает мне успокоиться и расслабиться. И мне-то лучше знать, что именно вырвало меня из объятий сна. Я проснулся из-за твоих громких претензий в адрес служителя Всесоздателя. Не делай так больше.

— Но при нем даже поговорить нормально не получится, — раскапризничалась Маша.

— И не надо. Оставь все разговоры до моего возвращения в Академию. А сейчас мне нужен покой, чтобы восстановить силы после ночного нападения.

— Тогда я буду охранять тебя, — тут же решила девушка и передвинула стул еще ближе к моей кровати.

— Маша, во-первых, в этом нет нужды. Во-вторых, это неприлично, я ведь не одет, — попытался я достучаться до мозга Васильковой, но тот, похоже, или напрочь отсутствовал, или был выключен за ненадобностью.

— Это совершенно не страшно, ведь я твоя невеста.

Вот тут я едва не взвыл в голос. Вроде же несколько раз уже обговаривали с ней этот момент, так нет же, она опять за свое!

— О вашей помолвке с княжичем Валерьяном Изюмовым даже не было объявлено. А с графом Валерьяном Птолемеевым тебя и вовсе ничего, кроме знакомства, не связывает. И я категорически настаиваю, чтобы так было и впредь. Иначе мне придется жестко ограничить наше с тобой общение.

Насупилась, нахохлилась. Можно, конечно, попытаться промыть ей мозги, но я ведь уже выяснил в свое время, что на мои влияния она не слишком поддается. Видимо, сказывается ее Иная природа. Да и Карп Матвеевич с дедом могут заметить, что я без особой на то надобности опять запретным даром пользовался.

— Я, между прочим, все дела бросила, чтобы к тебе приехать, — с легкой укоризной бросила мне Василькова.

— Если бы ты потрудилась заранее списаться со мной, то выяснила бы, что в этом не было ни малейшей надобности. Я вообще сейчас открыт только для деда и представителей спецслужб. К тому же напоминаю: здесь больница. Не цирк, не театр или музей с интерактивной программой. Для тебя эта поездка сродни развлечению, а для меня — мучению. Потому что я чувствую себя слабым, хочу отдохнуть, не одет нормально, в конце-то концов! И попросту не готов ни к какому общению. Всё, что мне требуется сейчас — безмятежный сон под звуки молитвы.

Мы еще некоторое время вяло препирались, после чего Маша наконец-то вымелась прочь, и я с облегчением вздохнул. Не знаю почему, но общение с ней стабильно меня раздражало. Даже в те редкие моменты, когда она не пыталась заявить на меня свои права. И думать не хочется, что было бы, если нас с ней каким-то образом все-таки умудрились поженить. Да мы бы разругались уже к концу первой недели семейной жизни!

Дед, как и обещал, заехал ко мне после обеда с сумкой, полной вещей, и я немедленно облачился в труселя и футболку взамен больничной распашонки, которая успела мне надоесть до крайности.

— Ну что, крысу, вернее, крысенка одного мы-таки вычислили, — сообщил мне Игорь Семенович, когда увидел, что я готов его слушать. — Не удержался, спер карточку с трупа, когда увидел, что она на предъявителя.

— Хм, — задумался я. — Тогда не бьется. Я-то считал, что Ноябрь успел ее припрятать где-нибудь в тайнике с тем, чтобы воспользоваться, когда переселится в новое тело. А он ее с собой таскал. Не понимаю зачем.

— Может, затем, что денег на ней уже и не было? — подмигнул мне Семеныч. — В банке уверяют, что все, что там хранилось, было снято за пять попыток в пяти разных банкоматах. А поскольку наличных при Косыгине не обнаружено, это означает, что в его тайнике лежат наличные, а не карточка. И это серьезно осложняет нам задачу его будущей поимки, поскольку пропала последняя возможность хоть как-то отследить его транзакции.

— Вот хитер, зараза! — невольно восхитился я.

— Но крысенка, что его карточку подрезал, мы все равно с волчьим билетом выставляем. Такие сотрудники нам не нужны, — припечатал дедуля.

— Как вычислили-то, если не секрет? — поинтересовался я.

— Да я как раз в банке с предписанием был, когда служащий говорит: о, по вашей карте только что зафиксирована попытка выяснить баланс на счете. И выводит адрес банкомата и картинку с камеры над терминалом. А там один из молодых прямо в форме. Так что даже не пришлось к полиграфу прибегать или над душой у всей команды стоять. Само по себе всё выяснилось.

— Редкостный недоумок, — покачал я головой.

— О том-то и речь, — ворчливо подтвердил Игорь Семенович. — Лютый непрофессионализм налицо. Мог бы подружку какую об одолжении попросить, к примеру. Так нет, мало того, что сам поперся, еще и форму переодевать не стал. Вот о чем только думал?

— А по артефакту какая-нибудь ясность появилась?

— Пока нет. Работаем. Нам и самим такой специалист очень бы пригодился.

— Октябрина Косыгина знает уже, что ее сын погиб?

— Знает. Сам ей сказал. Решил, что негоже миссию скорбную на других людей спихивать. Жуткое дело. Она после этого вообще говорить с окружающими перестала. Ни на что не реагирует. Оно и понятно: единственный любимый ребенок был. Только для него и жила.

— А Изюмов слил одновременно и ее саму, и Ноября. У меня такое чувство непонятное, что Николай Алексеевич будто отомстил им таким образом. Видимо, за то, что она в свое время очень удачно его на деньги развела после рождения младенца, и князь все эти годы чувствовал себя обиженным. Он вообще терпеть не мог, когда кто-либо брал над ним верх, даже если это был шутливый спор.

— Вот чего только Оксанка в нем нашла? — вздохнул Семеныч. — Ну да, князь. И что? Можно подумать, у нас этих князей мало. Некоторые графья даже познатнее будут, да и побогаче. Но нет же, затуманил он девке голову похуже дурман-травы. Паук в паутине. Всё-то ему контролировать надо было, и чтоб ни шагу вправо, ни шагу влево. Дико раздражался, если кто-то ему перечить начинал. А я как раз с ним языками схватился, когда Оксана его ко мне знакомить привела. Хотел было запретить ей отцовской волей замуж за него выходить, а потом думаю: к чему мне такой позор? Она ведь всё равно уйдет к нему, там на лице всё написано было. Ну и благословил. А сам в тот день так горькой накушался, аж перед Богданом стыдно было наутро.

Мы немного помолчали. Я по понятным причинам мать Валерьяна совершенно не знал, но мог понять чувства деда. Да и к Изюмову симпатии не испытывал ни на грош, особенно после того, как выяснилось, что его дух способен вселяться в тела своих кровных родственников.

А еще меня тревожило то, что я по-прежнему не понимал логики происходящего. Да, Николай Алексеевич решил освободиться от проблемного с точки зрения закона тела своего бастарда Ноября Косыгина — это непреложный факт, который подтверждается хотя бы тем, что он успел снять все деньги с подаренной карты. Но вселиться в меня ему вновь не дали. Емельян тоже под защитой. И отец должен был это предвидеть. Однако он всё равно сделал то, что сделал. Так на что он рассчитывал?