Рашпиль уверенно направился к двери одной из квартир на втором этаже.

Он взялся за ручку, каким-то хитрым образом поддел её вверх и отворил.

Кивнув мне, он прошёл внутрь.

— Вот располагайся, чувствуй себя как дома.

Я оглядел роскошную лепнину на потолке, контрастирующую с остальным хаосом и разрухой.

На двери сохранились замки, и Рашпиль запер их изнутри.

— Отель «Атлантик», к вашим услугам, — пошутил беглый зэк.

Я вопросительно посмотрел на Рашпиля.

— Это и есть твой наблюдательный пункт?

— Он самый. Что смущает? Не боись, здесь нас кроме мышей и бомжей никто не найдёт. Есть чо похавать? А то жрать охота.

Мы позавтракали тем, что захватили с собой из деревни. Я прилёг поспать, а Рашпиль сел на подоконник у окна и стал наблюдать за входом в посольство сквозь щели.

Мне показалось, что я спал всего секунду, когда услышал возбуждённый голос Рашпиля:

— Вот он, Сантей, я побежал, жди меня здесь, запри дверь. Условный стук: три — пауза — два, три — пауза — два.

Я выглянул в окно и через некоторое время увидел, как Рашпиль разговаривал на улице с темноволосым мужчиной лет тридцати пяти. Тот стоял в дорогом сером костюме с идеально выглаженной белой рубашкой и галстуком.

За спиной раздался шорох, я резко обернулся и увидел, как под половицу шмыгнула здоровенная крыса.

Когда я перевёл взгляд обратно на улицу, Рашпиля с собеседником уже не было.

Так быстро поговорил? И, действительно, минут через пять раздался условный стук.

Я открыл дверь и опешил, потому что обнаружил на пороге того самого темноволосого собеседника Рашпиля.

— Бонджорно, — он едва заметно поклонился и растерянно улыбнулся, будто извинялся за непрошенный визит.

Смотри-ка, и вправду итальянец.

— И вам не хворать.

Из его спины донёсся голос Рашпиля:

— Проходи, сеньор-помидор. Чего встал?

Только сейчас я увидел, что пистолет зэка упирается в спину «гостя».

Я отступил в сторону, освобождая проход.

Итальянец бросил на меня быстрый взгляд и вошёл в квартиру.

Рашпиль — вслед за ним.

Заперев дверь, мы втроём прошли в пыльный зал.

Рашпиль поднял опрокинутое кресло и указал стволом на него иностранцу.

— Прошу, сеньор.

Гость мельком осмотрелся и, не обращая внимания на грязь и беспорядок, принял предложение.

Он сел, не моргнув глазом, на запылившийся стул с явным чувством собственного достоинства.

Это произвело на меня впечатление, потому что, по крайней мере, его костюм заслуживал лучшего.

— Ручки за спину, — Рашпиль теперь стоял со шнуром с х/б обмоткой — то ли от утюга, то ли от электрического самовара.

Итальянец молча свёл руки за спиной.

Видимо, он был неплохо осведомлён о ремесле Рашпиля и решил не спорить.

— Слушай сюда, Миха! — Рашпиль улыбался, — я съезжу, заберу то, что ты мне обещал. А ты здесь посидишь и подождёшь.

— Микеле, моё имя Микеле, — вежливо поправил итальянец уголовника.

— Микеле и Майкл — одно и то же? — Рашпиль недоумённо мотнул головой.

— Да.

— Майкл и Михаил тоже одно имя, значит, по-нашему ты — Миха.

— Как будет угодно.

Рашпиль удовлетворённо кивнул после того, как обвязал гостю запястья и туго затянул последний узел.

— Ты меня понял? Сидишь и ждёшь, и без фокусов, Микеле!

— Он, — Рашпиль указал в мою сторону, — из КГБ. Шевельнёшься — тут же пристрелит, а труп вывезет и утопит в озере на карьере. Оно тебе надо?

Итальянец в ответ спокойно помотал головой.

— Нет.

Я немного обалдел от такого «представления», но промолчал.

Рашпиль тем временем кивком указал мне в сторону двери. Я отправился за ним.

— Глаз с него не своди. Дёрнется — выруби, — Рашпиль говорил шёпотом, — но смотри не прибей. Я видел, ты умеешь «будь здоров» махать кулаками. Справишься, немаленький. Он помогает нам с бабками, оружием и машиной.

— Надолго?

— Если до шести не вернусь, то решай сам, что делать. Значит, меня или повязали, или грохнули. Не ссы, Сантей.

— Типун тебе на язык. Удачи.

Рашпиль передал мне свой «Браунинг», хлопнул меня по плечу здоровой рукой и вышел.

Заперев за ним дверь, я вернулся в зал. Убрал пистолет и уселся на подоконник напротив итальянца.

Некоторое время мы просто молчали.

— Вы работаете в кэгэбэ? — спросил он с мягким южным акцентом.

— Я просто водитель.

Мне не хотелось врать и напускать на себя важности. Мой ответ полностью удовлетворил его, он кивнул.

— Любите автомобили?

Теперь пришла моя очередь кивать.

— Знаете итальянские «Альфа Ромео», «Ламборгини», «Мазерати», «Феррари»?

— Я даже знаю «Де Томасо», «Зиггаррини», «Загато»…

— Брависсимо, не будь мои руки связаны, я бы поаплодировал вам. Не могли бы немного расслабить верёвку?

— Вы неплохо говорите по-русски. Но расслабить не могу.

— Грациас, спасибо за честность.

— Не за что.

— Я в некотором смысле ваш коллега. Откуда вы так хорошо знаете итальянские машины? Водили ли вы что-то из этих марок? Кстати, меня зовут Микеле Джордано.

Он говорил всё без особого напряга. Немного протяжно. Расслабленно, словно лежал на покачивающемся матрасе на море, а не на пыльном стуле в заброшенном здании со связанными за спиной руками.

— Нет, не довелось. Но, может быть, когда-нибудь у меня появится такая возможность. А меня зовут Александр.

— Прекрасное имя. Я верю в то, что у вас это получится. «Феррари» уно белля маккина. «Феррари» — прекрасный автомобиль!

— Да, я в курсе.

— Вы никогда не хотели поехать на Запад, в Европу, в Италию?

— Не особо.

— Многие хотят уехать. Знаете почему?

Вот гад, пытается меня тихонько вербовать.

— И почему же?

— Дело в том, что мы на Западе свободны. Там у нас совсем другая жизнь, не такая, как в Советском Союзе.

— И какая другая?

— Мы можем ездить куда хотим в любое время, можем слушать любую музыку, какую захотим, можем читать любые книги. И никто не вправе нам запретить это делать. А ещё не хочу вас обидеть, но уровень жизни у нас, у наших граждан, несравненно выше, чем у вас. Любой может позволить себе джинсы, а если трудится, то и машину. А если очень упорно трудится, то и хорошую машину типа «Феррари». Вы бы хотели иметь собственный «Феррари»?

— Ого! Да у вас там просто рай! — я усмехнулся.

Итальянец продолжил, не обращая внимания на мою иронию:

— Александр, вы ещё молодой. У вас вся жизнь впереди. Если вы поедете на Запад, то сумеете свободно заниматься всем, чем угодно. Можете стать художником, поэтом, писателем, композитором!

— Или таксистом, а может, грузчиком? Как наши беглые советские эмигранты. Несчастные люди. Хотя в Италии меня, пожалуй, даже в таксисты не возьмут. Там своих водил хватает.

— Но наши таксисты всё равно зарабатывают больше, чем профессор в вашем университете. Разве так должно быть? Разве это справедливо?

Судя по тому, как хорошо он говорил по-русски, Микеле давно находился в нашей стране.

— Ваша проблема в том, что вы много лет работаете в нашей стране и ничего про нас не поняли.

— Чего же я в вас не понял, по вашему мнению?

— Вот вы бы оставили свою Италию и переехали в социалистическую страну, если бы вам предложили выплачивать до конца жизни самую высокую зарплату? Выше, чем у всех ваших итальянских или даже американских коллег?

— Конечно, любой разумный человек согласится.

— Вот этого вы и не можете понять. Этим мы и отличаемся. Возможно, это будет звучать смешно или пафосно, но мы Родиной не торгуем. У нас не все такие, как ваши приятели, торгующие иконами.

Итальянец неожиданно снова улыбнулся. Это была какая-то неловкая, призрачная улыбка.

— Вы молоды, Александр, если бы знали, сколько человек готовы продать не только иконы, Родину, но и душу, лишь сбежать из СССР.

Улыбка скользнула по его лицу, а потом исчезла без следа.

Я смотрел ему прямо в глаза, наставив на него пистолет.