Я разбегаюсь, прыгаю и всей массой с двух ног влетаю в здоровяка!

Н-н-н-а! Толчок приходится в грудную клетку.

А дальше его стопы в ботинках отрываются от пола, туша летит назад с тянущимися ко мне руками.

Пальцы растопырены, будто всё ещё надеётся схватить меня.

Обезумевшие глаза, чуть приоткрытый в оскале рот. Лицо искажено страшной гримасой гнева.

Жуткий грохот! Гоша впечатывается в гэдээ́ровский шифоньер с глухими полированными дверками.

Они не выдерживают силы удара, массы его тела и разламываются к хрёнам собачьим.

Всё происходит так быстро, что в то же мгновение из гардероба в комнату выстреливает туча пыли.

А туловище и голова моего соглядатая скрываются под рушащимися полками, обломками дверей, одеждой.

Видно только торчащие из-под завала подошвы обуви и чёрные штаны.

Гоша барахтается.

Я тоже опрокидываюсь на спину, но страхуюсь ладонями и удачно приземляюсь.

Из шкафа раздаётся рёв, похожий на медвежий. В сторону отлетает клетчатая рубашка, закрывавшая ему голову и обзор.

Гоша удивляет скоростью. Он проворно выбирается из шкафа и уже стоит на ногах раньше меня.

Прекрасно вижу движение плеча, он хочет сбить меня с ног ударом правой.

Чуть смещаюсь вправо, и Гошина кувалда разрезает пустоту. Мало места. За спиной стенка.

Громила собирается вторым ударом вбить мою голову в бетон. Размозжить череп.

Снова смещаюсь, на этот раз влево, ныряю подмышку. Кулак Гоши с отвратительным хрустом прилетает в стену.

Он мычит, глаза яростно сверкают, боль заставляет его стремительно развернуться.

— А может, тебя просто убить, и дело с концом? — цедит он сквозь сжатые зубы, а потом бросается на меня и обхватывает двумя руками борцовским захватом.

Я не успеваю увильнуть от его «братских» объятий. Гоша тяжелее меня килограмм на тридцать.

Он отрывает моё тело от пола, больно сжав под рёбрами.

Я упираюсь руками ему в подбородок и изо всех сил толкаю его свиную голову от себя.

Но он силён как бык. Придётся с ним повозиться! На его шее вздуваются толстенные вены.

Он раздувает щёки, как штангист, тяжело дышит. Пытаюсь давить на глаза, но он вертит головой.

Крепко сцепившись с Гошей, теряем равновесие, падаем на обеденный стол, который противно трещит и тут же разваливается под тяжестью наших тел.

Просто складывается под нами, как карточный домик.

Это даёт мне небольшой шанс, рядом валяется опрокинутая керамическая ваза.

Хватаю её и разбиваю о голову Гоши.

Его объятия тут же ослабевают. Я изворачиваюсь. Вот я уже на боку, ужом выскальзываю из захвата.

Встаю. Потрачено много сил. Дышать тяжело. Позвоночник нещадно ноет.

Собираюсь с мыслями. Надо бежать.

Оглядываю раскуроченную комнату. Деньги, документы и одежда находятся в спортивной сумке в противоположном конце комнаты.

За спиной стонущего на полу здоровяка. Он трёт глаза. Я всё-таки сумел немного его ослепить во время падения.

Если буду пробовать пройти за сумкой, то он снова меня схватит. Решаю валить без документов и денег.

Больше не оборачиваюсь, выскакиваю из квартиры в подъезд и запираю за собой дверь на замок. Это должно немного задержать Гошу.

Смотрю на связку ключей, подбрасываю в руке и лечу вниз по широким сталинским лестничным пролётам, громко прыгая через две ступеньки.

Громила уже барабанит в дверь так сильно, что, кажется, будто сотрясаются не только стены, но и кровля у всего жилого дома.

Между первым и вторым этажом бросаю связку в щель почтового ящика.

Вылетаю на Беговую улицу. Сначала бегу, потом оглядываюсь по сторонам.

Ловлю на себе встревоженные взгляды бабок на скамейках и мамаш на детской площадке.

Перехожу на быстрый шаг.

Не хочу привлекать к себе внимания. Интересно, через сколько времени Гоша выбьет дверь?

Ведь ему не хватит мозгов найти второй комплект ключей и отпереть замок изнутри.

Гоша хотел меня придушить просто потому, что я не собирался его брать с собой в Пермь. Такая вот петрушка.

А всё из-за нежелания оставаться в дураках во второй раз.

Он был хвостом, приставленным ко мне моими врагами, и я уже избавлялся от его «опеки».

Его тогда морально обсмеяли, растоптали, можно сказать, деклассировали.

До этого Гоша был водителем и телохранителем босса.

Но мне его брать с собой в такую ответственную поездку категорически нельзя. Это не каприз. Ставка — смерть.

Он клинический идиот. Пока он может видеть меня в окно, но ещё десять шагов, и я заверну за угол, а там — в подворотню и в «Продуктовый».

Вот и угол, где-то во дворе за спиной раздаётся стук громко хлопающей двери. Видимо, Гоша всё же выскочил.

Быстро он. Надо отдать ему должное. Для своей комплекции он очень шустрый.

Маршрут побега я продумал заранее. В продуктовом магазине меня хорошо знают и даже любят.

Сложно объяснять непосвящённому, что значит любовь к покупателю в советском магазине.

На дворе восемьдесят второй, Москва, едва затронутая эпохой дефицита, пока ещё выгодно отличается в этом плане от большинства других городов необъятной страны.

Все работники торговли стали неожиданно уважаемы. Почти каждый гражданин имеет знакомого продавца, заведующего, товароведа и даже грузчика, которые «отпускают» покупателям по «блату».

Прикольное словосочетание «отпускать товар». Есть в нём что-то барское. Разрешительное.

Граждане ждут дефицита и деликатесов, обращаются с запросами к своим торгашам, которых в глубине души презирают.

Но при этом улыбаются и заискивают.

Торгаши же вовсю наслаждаются властью над своими покупателями. Могут и не отпустить, убрав дефицит под прилавок.

Или отпустить с неохотой, делая одолжение.

В этом смысле «любить покупателя» означало предлагать ему все имеющиеся товары без торгашеского высокомерия.

Ничего не скрывая и не подсовывая «худшие» куски.

Работники торговли в магазине меня «любили», потому что я часто заглядывал к ним, но никогда ничего у них не просил.

Всегда был приветлив и считался парнем «при деньгах», что почему-то позволяло им меня вносить в разряд «своих».

Всё общение с работниками магазина сводилось к юмору, добрым маленьким бытовым разговорам, комплиментам с моей стороны.

Я никогда не относился к ним с презрением. Люди есть люди, даже испорченные советской торговлей.

Такое лёгкое общение позволяло мне иметь, к примеру, дефицитные мясные деликатесы.

А уж яичница с нежной ветчиной и отличный индийский кофе на завтрак того сто́ит.

Хотя я считаю, что брюхо не главное в жизни. Главное, что в сердце.

Торгаши чувствовали, что, в отличие от других, они ничего мне не должны, и это вызывало у них симпатию.

— Санька, привет! — обратился ко мне худой и низкорослый грузчик лет шестидесяти, в чёрном халате с необычным именем Гималай. Вот уж не знаю, что было в голове у его родителей, когда они ему выбирали имя.

— Сегодня завезли краба камчатского в консервах, осетрину. Брать будешь?

Он дружелюбно протянул ладонь для рукопожатия.

— Нет, Гима, спасибо. В другой раз, — я пожал ему руку.

Ещё вчера мы болтали с ним о погоде и хоккее.

Тут ко мне обратился женский голос:

— Санёчек, может, финскую салями? Сыр швейцарский? — продавщица колбасного отдела Зинаида стояла за прилавком с витриной.

Внутри за стеклом были разложены горы сарделек. Зинаида — полная противоположность Гималая, дородная и крупная.

Сама, как лоснящаяся сарделька, она была одета в белоснежный халат и такой же чепчик на голове.

Зинаида была неотличима от десятков тысяч советских толстощёких работниц прилавка с крашеными блондинистыми волосами и обильной косметикой на лице.

— Здравствуйте, тёть Зин. Нет, спасибо.