— Ну как кто?

— А вот так. Вор не виноват, а виноват фраер. Не светил бы он бабками, и пиджак не бросал бы где попало, глядишь, остался бы при тугриках своих. Ясно?

— То есть, по-твоему, тот, кто в чужом пиджаке лазил, не виноват?

— Конечно, не виноват! У него профессия такая, как ты не понимаешь. Дворник убирает на улице всё, что плохо лежит, а вор — то, что в кармане, ну или в квартире.

— Интересно у тебя получается, если я у тебя что-то украду, то, значит, ты виноват.

— А как же. Если украдёшь, то значит, это я лоханулся. Все воруют, только не признаются в этом себе.

Тут вмешалась Алиса, молчавшая до этого.

— На украденном счастья не построишь.

— Э-э-э, травушка-муравушка, дурья головка моя, философия не твоё, маруха. Знаешь, что такое счастье?

— Нет, и что же такое, по-твоему, счастье?

— Изначально это слово означало: «сия часть есмь моя», то есть свой пай при дележе уже добытого, а сворованного или награбленного это уже, как говорится, нюансы.

— Рашпиль, что-то не пойму, как твоё счастье связано с воровством?

— А очень просто. Воровство — это и есть истинный «закон божий», данный нам природой или Богом. А «не укради…» — закон, который в Библию богачи вписали, чтобы честных пацанов пугать. Воровство — закон жизни. Даже государство ворует у вас. Оно делает вид, что платит зарплату, вы отвечаете тем же: делаете вид, что работаете. Социализм — это свободные рабы плюс электрификация всей страны. Такая вот диалектика.

— А ты у нас кто?

— Я честный арестант. Устроит?

— Насчёт честный не знаю, а арестант… Хоть ты мне и не нравишься, я надеюсь, что ты бывший арестант. Так как насчёт «умри ты сегодня, а я завтра»?

— Ну это тоже закон жизни. Это же не ко всем относится, только к лохам. Воруешь — живёшь. Нет? Тогда ты просто лох. Ходячий труп, недостойный жизни. А арестант арестанту такого не пожелает.

— Что-то типа арестантской дружбы мешает?

— Не бывает никакой дружбы, запомни. Бывает только выгода. Это тоже закон жизни.

— Неужели ты никогда и никому бескорыстно не помог?

— Неа. Человек человеку волк! В одной стае все вместе идут, потому что им выгодно. Так легче добычу загнать. А бескорыстие бывает или у слабака, или у пацана, который свои планы глубоко внутри себя скрывает и никому не показывает.

— И любви нет?

— Любовь есть, пока у тебя есть бабки. Баба любит мужика, пока у него «капуста» есть. А как только кончилась, она испаряется и исчезает на горизонте. Полные зоны мужиков, которых бабы бросили. Навидался я этой «любви». Нам такого не надо, да, Алиска?

Девушка ничего не ответила.

— Жаль мне тебя, Рашпиль. Ты так и не узнал, ни что такое настоящая мужская дружба, ни что такое любовь.

— Дружба? Забудь. Я же говорю, что молод ты ещё. Поживёшь с моё и увидишь, как твои дружки все разбегутся. А те, кто останутся, одно название, чуть что свалят в кусты. А главное, им вечно от тебя что-то надо. Бабы тем более — сегодня есть, завтра нет.

— Надеюсь, что с «твоё» мне жить не придётся. Другие у меня планы.

— Вот и вся благодарность, Алиска, — урка пожаловался на меня девушке, — да я тебе, Сантей, сейчас за два часа, считай, высшее образование дал. Этому в академиях не научат. Сказал бы спасибо, а он «другие планы».

Тем временем дорога привела нас к въезду в большой посёлок городского типа.

— Полезай обратно в укрытие, Рашпиль.

— Так, ментов не видно, — удивился беглый зек.

— Это прекрасно. Когда станет видно, будет поздно.

— В кабак бы, Сантей. Всё-таки жрать охота, — вздохнул урка и полез под сидение.

Въехав в густонаселённый посёлок, мы проехали по улице Ленина.

К моему удивлению, за памятником вождю мирового пролетариата на центральной площади мы обнаружили ресторан «Берёзка».

Я припарковался недалеко от входа:

— Посидите, я схожу посмотреть.

Алиса кивнула, а Рашпиль пробурчал что-то нечленораздельное.

Войдя в большой зал со столами, накрытыми скатертями, я увидел скучающего официанта.

Ресторан был окутан налётом провинциальности.

Цветные занавеси с цветами на окнах, нехитрое декоративное панно колхозницы с засохшими хлебными колосьями на стене, берёзовые поленья, приклеенные к стене, навивали ту самую среднерусскую тоску и безнадёгу.

— Добрый день. Вы открыты?

Официант в великоватом пиджаке с чужого плеча посмотрел на меня, смерив с головы до ног, будто оценивая мою платёжеспособность, затем кивнул.

— На первое, борща и солянки нет, на второе, из мяса только бефстроганов.

— Отлично.

— Заказывать будете?

— Я сейчас вернусь с коллегами.

Рашпиль уже вылез и крутился возле машины на улице. Алиса виновато обратилась ко мне:

— Я ему сказала, чтобы он не вылезал, но разве он послушает.

— Ничего страшного, ты не виновата. Всё в порядке.

— Ну что там с харчами? — Рашпиль подставил лицо солнцу и лыбился, — есть что пожрать, Сантей?

— Пошли.

Сидя за столом, Рашпиль и Алиса читали меню, набранное на печатной машинке. Официант стоял рядом с ручкой в руках и ожидал.

— Так, человек, давай-ка нам водочки, — уголовник повернулся ко мне, — будешь?

Я посмотрел на него как на больного. Какая водка за рулём?

— Понятно, ну извини, думал, ты захочешь расслабиться, — он перевёл взгляд на девушку, — а ты?

Алиса тоже отрицательно покачала головой.

— А вот я выпью. Принеси грамм сто. Нет, двести! Огурчиков солёных.

Официант записывал заказ в блокнотик.

— И пожрать нам сообрази. Бабками не обижу. Первое там, второе. Бабе мороженое.

— Будет сделано, что-то ещё?

— Всё, давай, побыстрее. Жрать охота.

— Попрошу кухню ускориться. Водочку сразу?

— Валяй.

Официант кивнул и удалился.

— На зоне я мечтал, что выйду и пойду в кабак. Пожру по-человечески, набухаюсь водяры и кому-нибудь начищу рыло. Жаль, что в кабак попали в полдень. Народу совсем нет, некому настучать.

— Да уж, наоборот. Хорошо, что никого нет.

Минут через пять официант принёс графин с водкой и соленья, а затем удалился на кухню.

После трёх выпитых друг за другом рюмок Рашпиль довольно быстро опьянел.

Он начал нетерпеливо ёрзать на стуле в ожидании блюд.

— Ну где они там? Заснули, что ли?

Его глаза наливались кровью.

— Пойду посмотрю, взбодрю общепит, так сказать.

Он встал и шаткой походкой направился в рабочую зону ресторана.

Рашпиль скрылся за ширмой, ограждением, из-за которой должны были подаваться блюда.

Его всего не было минуту, но меня охватило дурное предчувствие.

— Возьми ключи и жди в машине, сможешь завести?

Она закивала:

— Я умею водить.

— Отлично, заведи и жди на переднем сидении.

Я встал из-за стола и быстрым шагом направился на ресторанную кухню.

Стоило мне зайти за ширму, как я увидел официанта с расквашенным носом и Рашпиля, державшего того левой рукой за грудки.

Уголовник замахнулся ещё раз, но ударить не сумел.

Уголовник замахнулся ещё раз, но ударить не сумел.

Я перехватил его руку и остановил удар.

— Ты совсем сдурел? — шикнул я на него и тут же обратился к официанту:

— Прошу прощения, мой коллега сегодня немного не в себе.

— Это я-то не в себе? Это они не в себе! — заорал во всю глотку Рашпиль.

Мне пришлось ткнуть его локтем под рёбра, чтобы он заткнулся.

Из кухни выскочили повара, кто-то заверещал и стал звать милицию.

— Не надо милицию, граждане. Милиция уже здесь. Мы уходим, просим прощения за инцидент.

Я запустил руку за пазуху Рашпилю и извлёк из кармана две пятидесятирублёвки. Одну сунул верещащей женщине, а вторую — в руку официанту.

— Это за заказ, — показал на первую купюру, — а это за беспокойство. Ещё раз прошу прощения, у парня горе.

Последняя фраза произвела впечатление на работников общепита.