‎После ухода тёти Вали и Лизы осталась только их троица — она, он и тишина, которая уже не давила так, как раньше. Марина, обложенная подушками, вдруг заговорила о том, что давно не могла спокойно спать: детский дом, насмешки в школе, работа в садике, где детские слёзы стали для неё ударом по самим краям души.

‎— Я всегда думала, что если смогу помочь хотя бы одному ребёнку — всё стоило того, — сказала она, и пальцы её дрогнули, как будто вычерчивали знакомые слова. — Но это выгорание… получается, я просто не успела вдохнуть.

‎Он слушал молча. В его глазах не было театрального сожаления — только наблюдение, как у человека, привыкшего разбирать сложные случаи на полях диаграмм. Это не мешало вниманию.

‎Потом она уткнулась взглядом в окно, туда, где снег стал похож на тонкую пелену, и спросила вслух, будто сама себе:

‎— А вы? Почему вы так строго говорили на работе в тот раз?

‎Вопрос застал его врасплох. Он положил нож, вытер руки, сел ближе, но не слишком. В его жестах не было стремления к сентиментальности — только собранность. Он отложил чашку, тяжело выдохнул и сказал коротко, без многословия:

‎— В детстве у меня была сестра. Мы жили в маленьком доме, и я думал, что берегу её. Некоторое время он молчал, собирая фрагменты. — Однажды я был за рулём после дежурства. Был снег, усталость — и я задремал на секунду. Мы не доехали. Я не забыл этот звук нигде. Он звучит в голове так, что иногда трудно перевести дыхание. С тех пор я не даю слабости месту. Я учил себя не пропускать ничего важного.

‎Он не просил прощения и не искал сочувствия — просто сказал факт, который, как ему казалось, объяснял многое: его требовательность, неумение замедлиться, жесткость.

‎Марина слушала, не задавая вопросов. В её лице не было обвинения — только понимание, что каждая жизнь приносит свои груз и свои инструкции по выживанию. Они сидели рядом и, будто ученые, рассматривали две карточки с диагнозами: один — выгорание и одиночество, другой — вина и страх потерять. Никаких пафосных признаний, только признание фактов.

‎Бытовые мелочи продолжали мерцать вокруг: чайник, хруст яблочной кожуры в миске, старенькие часы тёти Вали. В какой-то момент Марина тихо спросила:

‎— И что теперь? Что вы делаете с этим?

‎Он задумался, посмотрел на руки: сухие, немного вмятые ногти, следы от работы.

‎— Учусь не отмахиваться, — ответил наконец. — Иногда это просто значит — быть рядом. Без слов. Без решений.

‎Она улыбнулась, не потому что это было красиво, а потому что это было честно и практично — и она знала, как ценны такие вещи в длинной ночи.

‎Позже, Александр помог убрать посуду. Это были простые действия: промыть чашку, поставить на сушилку, вытереть стол. В каждом движении — привычка к порядку, к тому, что управляет хаосом. Но теперь эти привычки начали касаться не только работы: они касались жизни другого человека.

‎Когда он прощался, Марина сказала тихо:

‎— Я не привыкну к тому, что кто-то остаётся рядом по собственному выбору. Спасибо.

‎Он кивнул, не ответил словами; промолчал, а в его молчании было ровное, неловкое согласие.

‎Вечер опустился мягко. В коридоре квартиры тихо скрипнули шаги тёти Вали, за окнами всё сильнее засверкал иней. Они оба остались в своих мелочах: он — со списком задач в телефоне и привычкой держать порядок, она — с одной большой мыслью, что иногда можно попросить помощи. Разговоры о детстве больше не были испытанием — они лежали теперь, как вещи, которые можно вытащить и положить на стол, осмотреть, а потом — не спеша — начать чинить.

Утро.

‎Александр уже несколько часов сидел за компьютером, разбирая отчёты.

‎Накануне сорвался подрядчик, а новый проект с военным ведомством требовал срочной корректировки.

‎Он почти не замечал, как прошёл день: кофе остывало, телефон звонил без остановки.

‎В приёмной секретарь подняла голову — у входа появился мужчина, высокий, в чёрной куртке, с кожаным портфелем в руке.

‎— Константин Викторович? — уточнила Лиза.

‎— Он самый. Александр у себя?

‎— У себя, но совещание. Можно подождать в холле.

‎Константин кивнул, снял перчатки, бросил взгляд на часы.

‎В этот момент мимо прошла Марина — в пальто, с кружкой в руке.

‎Она заметила его, остановилась.

‎— Здравствуйте. Вы, кажется, не из наших?

‎— Пока нет, — усмехнулся он. — Но, может, скоро буду.

‎— По работе?

‎— Да. К Александру Сергеевичу. Мы раньше вместе работали, теперь вот — пересекаемся снова.

‎— Тогда я позову, как освободится.

‎Он кивнул, сел на диван у окна.

‎Марина вернулась через пару минут с новым кофе.

‎Поставила перед ним:

‎— Тут кофе получше, чем из автомата. Попробуйте.

‎— Спасибо. Значит, вы здесь за всех заботитесь?

‎Она пожала плечами:

‎— Просто не люблю, когда люди сидят с пустой кружкой.

‎Константин улыбнулся.

‎— Вас зовут Марина, правильно?

‎— Да.

‎— Слышал о вас. — Он отпил кофе. — Говорят, вы тот человек, кто здесь всё держит в порядке.

‎— Скорее, тот, кто всё подбирает, когда падает, — сказала она с лёгкой усмешкой. — Но это неофициальная должность.

‎Он коротко рассмеялся.

‎— Хорошее определение.

‎— А вы?

‎— Я врач. Реабилитолог. Пытаюсь убедить вашего начальника, что нам пора объединить усилия.

‎— Убедить Александра Сергеевича — дело не из лёгких.

‎— Знаю. Поэтому пришёл лично. По телефону он обычно говорит «я подумаю» и пропадает.

‎— Похоже, у вас общий язык с остальными. — Она прищурилась.

‎— А вы — исключение?

‎Марина улыбнулась краешком губ.

‎— Я уже не пытаюсь его переубеждать. Просто делаю, что могу.

‎Пауза.

‎Константин откинулся на спинку дивана, смотрел на неё внимательно, без намёка на флирт — просто с интересом.

‎— Знаете, вы похожи на тех, кто держится спокойно, но внутри у вас целая буря.

‎— С чего вы взяли?

‎— У меня глаз набит. Я с военными работаю. Там по глазам видно, кто что тащит.

‎Она чуть приподняла брови:

‎— У нас здесь не легче. Только форма другая.

‎Он кивнул.

‎— Понимаю.

‎— А вы давно с ним знакомы?

‎— С Александром? Со студенческих времён. Тогда он был самый упрямый парень, которого я знал. И, похоже, ничего не изменилось.

‎— Значит, не зря его боятся.

‎— Боятся? — усмехнулся он. — Он просто не умеет объяснять мягко. Но если уж взял кого-то под ответственность — не бросит.

‎Марина посмотрела в сторону кабинета, где за закрытой дверью шло совещание.

‎— Да, я это заметила.

‎Дверь открылась, Александр вышел, держа в руке папку.

‎Увидев Константина, поднял бровь:

‎— Ты всё-таки добрался.

‎— А ты всё ещё на ногах. Это уже достижение.

‎Они обменялись рукопожатием.

‎Александр повернулся к Марине:

‎— Спасибо, Марина. Я сам встречу гостя.

‎Она кивнула и ушла, но у двери на секунду обернулась.

‎Оба мужчины уже разговаривали — коротко, деловито, почти без эмоций.

В кабинете

‎— Что у тебя? — спросил Александр.

‎— Программа для военнослужащих после ротации. Хочу запустить цикл занятий с вашими специалистами.

‎— Финансирование есть?

‎— Будет. Я вышел на фонд. Им интересно объединить психоподдержку с реабилитацией.

‎Александр листал документы.

‎— Это рискованно. Ты понимаешь, у нас штат загружен.

‎— Поэтому я и пришёл. Я знаю, кто у тебя тянет половину дел.

‎— Ты про Марину?

‎Константин кивнул.

‎— Да. Я вижу, что человек работает не ради отчётов. Таких мало.

‎— Она не для твоих проектов, — сухо сказал Александр.

‎— Не волнуйся. Я не вербую. Просто говорю, что у тебя в команде редкий тип — с человеческим ядром.

‎Александр молчал.

‎Константин усмехнулся:

‎— Всё ещё держишь дистанцию со всеми?