‎Не чувство — скорее привычка не оставлять недосказанного.

‎Больница встретила полутёмным холлом и запахом антисептика.

‎Медсестра узнала его сразу — кивнула, пропустила без лишних слов.

‎Он зашёл в палату.

‎Марина сидела на кровати, облокотившись на подушки.

‎Бледная, но глаза живые.

‎На коленях — раскрытая книга, на тумбочке — чашка с остывшим чаем.

‎— Добрый вечер, — произнёс он тихо.

‎Она вздрогнула, потом улыбнулась:

‎— Я не ожидала. Думала, вы больше не придёте.

‎— Проверяю дисциплину, — с лёгкой иронией ответил он, опускаясь на стул. — Ваш больничный — уже почти нарушает план.

‎Она тихо рассмеялась, но смех сорвался в кашель.

‎Он машинально потянулся к бутылке воды, налил, подал.

‎— Осторожнее.

‎— Спасибо, — прошептала она, и на мгновение их пальцы соприкоснулись.

‎Оба чуть замерли — на секунду, не больше.

‎— Как самочувствие?

‎— Лучше. Хотя голова всё ещё тяжёлая.

‎— Врач сказал, что пневмония идёт на спад. Так что… можно считать, вы отделались малой кровью.

‎Она кивнула, не поднимая взгляда.

‎— Я даже не помню, как сюда попала.

‎— Прохожий вызвал скорую. Телефон нашли — там мой номер был первым в списке.

‎Она удивлённо посмотрела:

‎— Странно. Почему именно вы?

‎Он пожал плечами.

‎— Возможно, потому что я всегда заставляю всех оставлять свои контакты. Служебная привычка.

‎Повисла пауза.

‎Она погладила край одеяла, словно ища, куда деть руки.

‎Он откинулся на спинку стула, глядя в сторону окна.

‎Снег медленно оседал на стекле, как будто за окном не город, а тихая безмятежность.

‎— Как работа? — спросила она, чтобы хоть что-то сказать.

‎Он усмехнулся:

‎— Хаос. Но управляемый.

‎— Опять всё на вас?

‎— Как обычно. Хотя теперь есть кого винить за сбои в графиках.

‎Она прищурилась, но уголки губ дрогнули — лёгкая улыбка.

‎— Значит, я всё-таки полезна даже в отсутствии.

‎— Именно. Без вас все поняли, что делать чужие задачи — не такое уж удовольствие.

‎Он говорил спокойно, но глаза выдавали усталость.

‎Всё это время он держался, будто всё под контролем.

‎Но Марина уловила — где-то в голосе мелькнуло что-то другое.

‎Не раздражение. Скорее тень одиночества, усталого человека, который давно не позволял себе остановиться.

‎Они разговаривали ещё немного — о погоде, о том, что в больничной еде почти нет соли, о случайных мелочах.

‎Иногда смолкали, и тогда тишина становилась странно уютной.

‎Когда он поднялся, она посмотрела на часы.

‎— Уже поздно.

‎— Да. Мне ещё разгрести отчёты.

‎Он поправил воротник, собираясь уходить.

‎У двери обернулся:

‎— Завтра заеду. Если будет необходимость — передам врачу список лекарств, которые он просил.

‎— Не нужно, — тихо возразила она. — Я справлюсь.

‎— Не спорьте, Крылова, — сухо сказал он, но без нажима. — Это не просьба, а распоряжение.

‎Она улыбнулась уголком губ.

‎— Поняла.

‎Он кивнул, вышел.

‎В коридоре задержался у окна. Снег падал всё гуще.

‎И вдруг подумал: зачем он действительно приходит?

‎Обязанность? Забота о подчинённой? Или просто тишина рядом с ней кажется спокойнее, чем его собственная квартира?

‎Ответа не было.

‎Он лишь выдохнул, достал телефон, написал короткое сообщение секретарю:

‎«Завтра приду позже. Перенеси планёрку».

‎Потом посмотрел на экран, будто хотел стереть это, но не стал.

‎Просто убрал телефон в карман и вышел в ночь.

‎Дома у Марины пахло варёными яблоками и старым пледом.

‎Она была выписана на прошлой неделе — лёгкая бледность ещё не сходила, но вид был другой: спокойный, как после шторма.

‎Квартира встретила её обычной тишиной; на столе — миска с яблоками, готовая к пирогу, а на кресле — вязанный платок тёти Вали. Всё — как прежде, только теперь руки дрожали меньше.

‎Александр приезжал по вечерам — сначала коротко, затем дольше. В этот вечер он задержался: её лечащий врач Демидов позвонил с вопросом по таблеткам и посоветовал ещё одну неделю покоя. Александр, так и не научившийся отпускать контроль, оставил в аптеке список и вернулся с пакетами: тёплые носки, бальзам от кашля, лимон и мёд — всё как по списку врача. Он поставил пакеты на стол, не глядя на её руку, которая непроизвольно потянулась, чтобы расправить пакет с лекарствами.

‎— Спасибо, — сказала Марина тихо и, как будто стараясь выполнить простое домашнее действие, достала из пакета коробку с чаем. — Я думала, ты уже не приедешь.

‎Он откашлялся, поправил воротник.

‎— Работа. Разобрался с делами на сегодня. — Слова были короткие, будто выбранные из служебного лексикона. Он сел рядом и, не спеша, начал чистить яблоки — привычный, почти механический жест. Нож скользил ровно, кожура ложилась спиралью на разделочную доску.

‎В это время в дверь позвонила Лиза — секретарь. Она пришла с папкой и бутербродом «на дорожку»; её взгляд был встревоженный и деловитый одновременно.

‎— Как вы? — спросила она, войдя, стараясь улыбнуться в тон обстановке. — Док сказал, что вы уже лучше?

‎— Лучше, — Марина улыбнулась в ответ. — Но всё ещё слабая.

‎— Вот, привезла вам документы по проекту, лучше теперь просмотреть хотя бы вкратце. Я могу помочь.

‎Она поставила папку на стол, попрощалась: «Если что — звоните», и ушла, хлопнув дверью чуть громче, чем надо: смесь заботы и деловой спешки. Пустота коридора вновь напомнила, что жизнь течёт и без драм.

‎Когда они остались вдвоём, Александр минуту сидел молча, съеживаясь в кресле, как будто внутренний теплообмен восстановил привычный режим. Потом заговорил не о работе, а об яблоках: как любил их в детстве, в каком доме мама пекла пироги. Это было странно — он не рассказывал о себе обычно; сегодня же одна строчка бытовой мелочи зацепила другую, и разговор потихоньку скатился к детству.

‎— Ты любишь яблоки? — спросил он, глядя на её аккуратно очищенные дольки.

‎— Всегда любила. В детдоме они были редкостью, — сказала она, и голос её слегка сжался. — Мы их делили на троих с братом, берегли, как сокровище.

‎Она не хотела вдаваться в подробности, но с каждой ложкой чая слова становились легче. Она рассказала, как попала в детский дом: «мама ушла», «брат старше, он учился в колледже», как по ночам писала записки учителям, чтобы не выглядеть пустой. Никакого драматизма — только факты, которые лежали в ней годами, как наслоившийся мел.

‎Александр слушал и, главное, не прерывал. Он не выражал сочувствия штампами; он просто подавал яблоки, наливая чай, подбирал салфетку, когда она кашлянула. Каждый его жест был прагматичен и, тем не менее, не лишён внимания.

‎— Ты никогда подробно не рассказывала, — сказал он спустя время. — Почему?

‎Она опустила глаза:

‎— Потому что не каждый хочет слушать. И ещё — потому что некоторые вещи легче держать при себе. Чтобы не быть вечной жалобой.

‎— Понимаю, — ответил он коротко.

‎Пауза. Дверной звонок. На пороге — тётя Валя, принесла суп в термосе и пару варежек, давно уже не новых, но аккуратно постиранных. Она вошла, обняла Марину так, будто не было между ними врачей и капельниц, и стала расспрашивать по хозяйству: «Куда положила полотенце? Как спалось?». Её присутствие разрежало атмосферу, вносило бытовую простоту: разговор о том, какой лучше хлеб, как сохранить варенье. Тётя Валя наложила суп в тарелку, помогла Марине сделать первый тёплый глоток — и в этот момент Марина заплакала: тихо, без слов, как будто долгожданное тепло пробило тонкую корку усталости.

‎Александр встал, поставил поднос, попытался взять тарелку: неловкий жест — он не знал, как правильно себя вести в такой сцене. Тётя Валя взглянула на него с лёгким удивлением, но не спросила ничего лишнего — она обладала навыком, редким в городских квартирах: молча разделять заботу.