В доме было много комнат, ведь изначально он был рассчитан на проживание не менее двести человек. Но теперь повсюду было так тихо и пусто, что Мейбелл не верилось, будто такое большое колличество людей могло могло проживать в этом особняке на самом деле. Многочисленное семейство Фичанов пало жертвой одной из эпидемий беспощадной чумы, и теперь по обширным коридорам их родового дома большей частью разгуливали сквозняки.
Девушка открыла дверь из столовой, где она позавтракала в одиночестве, вышла в коридор, и принялась бродить, повинуясь внезапно пришедшим ей в голову желаниям. Это был длинный коридор, из которого шли другие; ей пришлось подняться на несколько ступенек, потом еще на несколько. Повсюду были бесконечные двери, а на стенах висели картины. Иногда на них были изображены старые темные ландшафты, но по большей части это были портреты мужчин и женщин в старинных пышных костюмах из атласа и бархата.
Мейбелл осмотрела несколько комнат, потом еще несколько. Она видела столько комнат, что почувствовала усталость, и ей подумалось, что их было не менее тридцати на этаже, хотя она их не считала. Во всех комнатах были древние картины или потрепанные тканые обои со странными изображениями химерических существ, и почти в каждой комнате была старинная мебель с искусной резьбой. В одной комнате, похожей на дамский будуар обои были бархатные, а в ореховом шкафчике стояло несколько десятков фарфоровых фигурок животных и людей. Все они были различной величины, и искусно раскрашены в яркие цвета. Мать маленькой Арабеллы подумала о том, как обрадуются дети при виде таких игрушек, пробуждающих неуемную фантазию. Она сама, как ребенок, немного поиграла фарфоровыми статуэтками слонов и их погонщиками, получая искреннее удовольствие от возни с ними, а затем аккуратно поставила их назад в шкафчик.
После еще одного дня осмотра Мейбелл остановилась на нескольких уютных комнатах, близких к общей столовой. Она сразу послала письмо экономке Таллайт и гувернеру мальчиков Жермонту с указанием места, куда следует привезти детей, и занялась уборкой комнат. С помощью дворецкого Эванса девушка дополнительно взяла для уборки нескольких служанок в близких к Филдхиллу деревнях, и нанятые женщины принялись чистить, мыть и выколачивать пыль в покоях, выбранных молодой леди Уинтворт. На следующий день новая хозяйка Филдхилла поехала вместе со своей горничной Летти в Аберистуит и там приобрела красивые разноцветные ковры, новые занавеси, покрывала, зеркала и туалетные принадлежности. Перед своим бегством из Лондона Мейбелл позаботилась запастись деньгами на все случаи жизни и теперь она легко могла их тратить на приобретение новых стеклянных светильников, книг и игрушек для детей, а также тканей для пошива новой одежды для всех обитателей Филдхилла. Также ею не была забыта покупка салициловой кислоты, этого незаменимого средства для борьбы с простудой и сопутствующим ей жаром.
Нанятые служанки обновили убранство жилых комнат, а также произвели некоторую уборку других помещений, избавляя их углы от липкой паутины и густой пыли. Девушка молча понадеялась про себя, что Альфред Эшби оценит тот жизнерадостный уют, который воцарился в доме в результате ее стараний.
Наконец наступил знаменательный день. Детей и их слуг ожидали к вечеру, и еще до наступления сумерек во всех жилых комнатах были затоплены камины. Столовая блистала идеальной чистотой и порядком, а на кухне повариха завершала последние приготовления — сбивала яйца, чистила изюм для сладких булочек и одновременно пекла пироги. Мейбелл, дворецкий Эванс и служанки приоделись и были готовы принять долгожданных гостей. Граф Кэррингтон по своему обыкновению проводил время в одиночестве. Даже сообщение о приезде его детей не вызвал у него ожидаемого Мейбелл оживления, но девушка, не веря, что ее возлюбленный испытывает совершенное равнодушие к собственной плоти и крови, решила раньше времени не падать духом.
— Едут! — внезапно закричала Летти, выглянув в окно. В тот же миг все собаки во дворе дружно залаяли, а Мейбелл стремительно выбежала из дома, желая как можно скорее прижать к груди свою обожаемую дочурку и обнять мальчиков, которые ей стали как родные. Мысль о том, что скоро она также увидит свою старую няню Дженни, заставила Мейбелл еще больше торопиться.
Уже стемнело, и лакеи зажгли фонари. Две кареты остановились у ступенек дома, и первыми из экипажа выскочили Эд и Луи. Мейбелл, смеясь и плача от радости, кинулась их обнимать. Затем к ней степенно подошла экономка Таллайт с крошечной девочкой на руках, — как оказалось, старой Дженни было не под силу управиться с непоседливой малышкой. Приоткрыв ротик от усиленного внимания, маленькая Арабелла смотрела на свою маму и видела самую красивую и веселую леди на свете. У этой красавицы были темные волосы, как волнистый шелк, изящный маленький нос и большие смеющиеся агатово-серые глаза. Эта леди очень понравилась малышке, и она не возражала против того, чтобы пойти к ней на руки.
Сжимая Арабеллу в своих объятиях, Мейбелл заодно нежно поцеловала свою любимую няню Дженни и тепло поздоровалась с гувернером мальчиком месье Жермонтом, испытывая при этом искреннюю благодарность к преданным слугам, добросовестно заботившимися о детях графа Кэррингтона в это нелегкое для них время.
Через несколько минут вся их шумная компания заполнила собою столовую. Граф Кэррингтон не заставил себя долго ждать, и спустился к ним сразу, как только его слуга Том доложил ему, что все собрались возле праздничного стола. Как всегда, он был одет безупречно в костюм от лучших столичных портных, и пребывание в провинциальной глуши ничуть не сказалось на его внешнем облике. Жюстокор, род сюртука с прилегающим силуэтом, расширенным книзу, с поясом-шарфом по линии талии и множеством позолоченных пуговиц, был пошит из тонкого серого сукна, самого дорогого, который можно было найти в столичных магазинах. Из-под жюстокора выглядывал контрастирующий с ним по цвету красный камзол, а шею графа закрывал модный платок «кравате». Но особенно в глаза бросалась широкая кожаная перевязь с длинной шпагой. Альфред Эшби счел, что первая встреча с детьми после долгой разлуки должна нести официальный характер, и потому надел шпагу как предмет, напоминающий о дворянской чести. Рингравы — короткие штаны — заканчивались бахромой, которая чуть-чуть не доставала до черных туфель, украшенных на носке шелковыми розетками. Наряд графа Кэррингтона являл собою образец элегантности и хорошего вкуса, и окончательно подтверждал благоприятное впечатление парик алонж с крупными локонами, изящно ниспадающими на плечи.
Мейбелл с гордостью и восхищением смотрела на своего возлюбленного, сознавая, что не только модному костюму он обязан безграничным обаянием. Положим, много кавалеров, имеющих тугую мошну, могут позволить себе приобрести такой роскошный костюм, очень украшающий внешний облик. Но мало кто из них мог держаться с такой уверенностью и точно рассчитанной долей высокомерия как лорд Эшби, делающих мужскую красоту совершенно неотразимой.
Альфред Эшби проигнорировал пылкие взгляды, которые на него бросала его невеста, и обратил все свое внимание на сыновей и дочь. Он коротко благословил каждого из них по отдельности, после чего первым сел за обеденный стол. Это послужило знаком для его сотрапезников занять свои места. Все с готовностью уселись и с аппетитом принялись за ужин.
За столом граф Кэррингтон преимущественно разговаривал с месье Жермонтом и миссис Таллайт, интересуясь подробностями той жизни, которую они вели в его отсутствие. Особенно его интересовало не вызывали ли лишнего внимания его дети со стороны властей. И Мейбелл заметила, что когда Альфред смотрел на сыновей и дочь, то в его глазах, не смотря на тщательно хранимое внешнее спокойствие, скользили и нежность, и затаенная радость от их присутствия. Со своей невестой он держал себя подчеркнуто сухо, как бы говоря ей, что она еще не прощена им. Но, не смотря на подчеркнутую отчужденность своего возлюбленного, Мейбелл в первый раз за долгое время уснула абсолютно счастливой, прижимая к себе Арабеллу. Ее дети были рядом с нею, а большего ей пока не требовалось. И что может сравниться со счастьем матери снова обревшей свое единственное дитя!
