Священник Герберт Доу предстал перед ними в своем парадном облачении и начал проводить обряд венчания. Тут сердце Мейбелл испуганно замерло, как пугливый воробушек. Она отчего-то боялась, что на вопрос священника знает ли кто причину, препятствующей лорду Эшби вступить с нею в законный брак, кто-то из присутствующих непременно встанет и назовет ее. Ей казалось, она не заслуживает своего счастья и это обнаружится прямо во время венчания.

Вопреки ее страхам и опасениям все молчали, и священник Доу провозгласил Альфреда Эшби и Мейбелл Уинтворт мужем и женой. Органист заиграл свадебный марш, и все бросились поздравлять новобрачных.

В большом обеденном зале дома Уинтвортов намечался бал и торжественный обед. Не забыла Мейбелл про своих арендаторов и слуг. Прямо во дворе были накрыты большие столы, уставленные щедрым угощением, и юные дочери фермеров от души танцевали джигу и другие деревенские танцы вместе со своими ухажерами прямо под сенью парковых деревьев. Хозяйка поместья Уинтвортов распорядилась привечать всех людей, которые захотят прийти на ее свадьбу, и даже цыгане могли воспользоваться в этот день ее гостеприимством. Она щедро делилась своим счастьем с окружающими ее людьми, и всем ее собеседникам передавалось ее приподнятое ликующее настроение. Но Мейбелл не могла не заметить, что ее ненаглядный муж становился все молчаливее и сдержаннее. Он как будто перестал радоваться их долгожданному празднику и все стремился удалиться от всех. Мейбелл приходилось уделять внимание гостям за себя и за него, и все чаще она принималась тревожно следить взглядом за своим любимым, не понимая, почему его настроение так резко переменилось и стало угрюмым. Она заметила, что к Альфреду то и дело подходил доктор Харви и начинал давать ему какое-то снадобье, похожее по цвету на темный рубин. На некоторое время лицо графа Кэррингтона розовело, но потом и лекарство перестало ему помогать. Он ушел из бального зала и больше никому не показывался. Тогда Мейбелл подошла к Саймону Харви и потребовала у него объяснений.

— С вашим мужем ничего страшного не случилось, миледи, он скоро вернется к вам, — попробовал было все отрицать ее собеседник.

— Доктор, но я вижу, что Альфред болен. Прошу вас, скажите, чем я могу в этом случае помочь ему, — стала просить его молодая женщина. Против умоляющих глаз этой редкой красавицы даже сдержанный доктор не мог устоять, и он, вопреки приказу графа Кэррингтона, рассказал его юной жене, как граф пострадал от схватки с волком, который чуть было не утащил с собою ее маленького сына.

Ужас проник в самую глубину сердца Мейбелл, когда она представила себе, какая опасность угрожала ее самым близким и любимым людям. Она расплакалась при мысли о том, какую чудовищную боль сейчас испытывает ее любимый муж, и что пришлось ему вынести в этот день ради права назвать ее своей женой. Все еще продолжая плакать, Мейбелл побежала в спальню, где находился ее Альфред, но гости не обиделись на ее ранний уход, с пониманием отнесясь к тому, что молодоженам захотелось остаться наедине.

При виде вошедшей жены Альфред привстал с двуспальной кровати, и с усилием произнес:

— Дорогая, я сейчас выйду к тебе и гостям. Дай мне еще несколько минут, чтобы привести себя в порядок, и я снова буду готов вести светские беседы.

— Альфред, какие гости⁈ — с отчаянием воскликнула Мейбелл, бросаясь к нему. — Тебе вообще нельзя двигаться! Лежи, пока доктор Харви не позволит тебе встать, а я сейчас подойду к нему, чтобы спросить какое лекарство тебе сейчас нужно принимать.

— Мейбелл, это ты — мое самое лучшее лекарство, не нужно никуда ходить, — Альфред Эшби привлек жену к себе и поцеловал ее. — Что же это получается — вопреки моему строгому указанию Саймон Харви разболтал тебе, что я болен!

— Он сказал мне, что ты чрезвычайно мужественный и самоотверженный человек, который с немалым риском для жизни спас моего мальчика, — прошептала Мейбелл, и с трепетной нежностью поцеловала мускулистые израненные руки, которые спасли ее сына. Она обратила на него свой любящий и сияющий благодарностью взор. — Альфред, я догадывалась, что когда-то ты окажешь мне такое великое благодеяние, выше которого один человек не может сделать другому человеку. И мое сердце говорило мне правду, потому что я не пережила бы, если с Карлом случилось непоправимое несчастье.

— Не стоит благодарить меня, Мейбелл, — досадливо поморщился Альфред, и ласково провел рукой по душистым волосам жены. — Этого мальчугана я полюбил как своего родного сына, и сегодня он по закону стал моим отпрыском. А за спасение собственных детей мужчину не благодарят. Лучше скажи, чем я могу еще порадовать тебя.

— Мне хотелось бы увидеть Эда и Луи, Альфред, — призналась Мейбелл. — Я тоже полюбила их как родных, причем давно, и обещала Саре присмотреть за ними.

— Да, я знаю, как сильно ты любишь моих сорванцов, — снисходительно засмеялся Альфред. — Поэтому первым делом мы поедем к ним в Итонский колледж.

— Прекрасно, — обрадовалась Мейбелл. — Я уже придумала, какие мы им купим подарки.

И она принялась описывать мужу те дары, которые, по ее мнению, могли понравиться мальчикам. Альфред не мешал ей фантазировать, хотя знал, что многое из того, что предлагает Мейбелл им в подарок вроде щенка ее гончей, в Итонском колледже не полагается держать. Он наслаждался уже одним звуком ее ласкового голоса, и крепко сжимая любимую жену в своих объятиях, желал, чтобы эта журчащая мелодия никогда не прерывалась. Альфред Эшби никогда не думал, что его первая брачная ночь с Мейбелл Уинтворт получится настолько целомудренной и исполненной нежности, и эта ночь оказалась самой лучшей ночью, которую он провел с женщиной. Его возлюбленная стала неотъмлемой частью его жизни и его самого, и с каждой минутой в нем росла самоотверженная любовь к ней, не боящаяся никаких испытаний.

В начале июня дорожная карета графов Кэррингтонов подъехала к Люптонским воротам Итонского колледжа, открывающих вход на школьный двор. Стояла усиливающаяся летняя жара, но Альфред выполнил обещание, данное им молодой жене и, как только он полностью оправился от полученных им ранений, то сразу предпринял поездку в обществе Мейбелл и Арабеллы с целью повидаться с Эдом и Луи.

Лакей вынес маленькую Арабеллу из кареты, сам граф помог выйти из экипажа своей жене, и Мейбелл, очутившись под действием палящего солнца, с любопытством осмотрелась вокруг — прославленное учебное заведение Генриха Шестого пользовалось заслуженной славой не только в Англии, но и далеко за ее пределами. По ту сторону обмельчавшей Темзы высился Виндзорский замок, по самой реке плыли грациозные белые лебеди, а возле массивных ворот министра Вильгельма Третьего с семьей встречал ректор Итонского колледжа Закари Крэдок с несколькими преподавателями. Он занимал эту должность, начиная с 1681 года, и в качестве учителя латыни успел поучить самого лорда Альфреда Эшби, приехавшего повидаться со своими сыновьями, а также прогуляться по его спине своей тростью в те минуты, когда будущий граф Кэррингтон проявлял недостаточное рвение к наукам.

Теперь эти телесные наказания послужили предметом шуток для бывших учителя и ученика. Порка розгами и наказание ударами трости были в порядке вещей в элитарном Итонском колледже, и от них не избавляли лиц даже самого знатного происхождения, включая членов королевской семьи. Мейбелл мало вслушивалась в разговоры мужчин; загоревшись предвкушением желанной встречи с мальчиками, она также почти не обратила на огромную часовню, стоящую рядом с большим зданием, выстроенным в готическом стиле, спеша в дом, где находись ее пасынки.

Крэдок решил, по своему обыкновению, устроить встречу юных отпрысков Эшби с родителями и их сестрой в кабинете, которая часто служила ему приемной. Мейбелл еще не успела допить свой чай, поданный ей в качестве освежающего напитка, когда мальчики вошли в эту комнату. Молодая женщина поспешно отставила в сторону свою чашку и бросилась обнимать детей, выражая таким образом любовь и радость от встречи с ними, но уже в следующую минуту она пришла в ужас от их изнуренного и болезненного вида. Трудно было узнать в этих исхудавших, побледневших подростках прежних жизнерадостных Эда и Луи. Английская система воспитания детей была одной из самых строгих в истории человечества, англичане считали баловство огромным вредом для подрастающего поколения. Их мнение по этому вопросу выражалось следующей поговоркой: «Птенцов надо выталкивать из гнезда, чтобы они как можно скорее научились летать». Главной целью такого воспитания было подготовить воспитанников к вечной борьбе и жестокости окружающего мира. Поэтому в ход шли всевозможные средства ограничения детских желаний — скудная пища, малоотапливаемые дортуары и классные комнаты, телесные наказания за любой проступок. Таким детям вроде Эда и Луи, привыкшим к любви и заботе родительского дома, приходилось особенно туго в стенах Итона. К притеснениям со стороны преподавателей добавлялись еще издевательства старших учеников над младшими, новички часто служили слугами для более взрослых и сильных товарищей по учебе. Мальчики неоднократно просили в письмах отца, чтобы он забрал их из колледжа, где их жизнь сделалась невыносимой, но Альфред Эшби оставался глух к мольбам своих сыновей. Поэтому Эду приходилось самому по мере своих сил защищать младшего брата, его же не защищал никто. С одного взгляда было понятно, что мальчики держатся из последних сил.