— Я не смел надеяться, что вы наслышаны обо мне, леди Мейбелл, — проговорил герцог Мальборо, почтительно целуя ее руку. — Та, которой отдал свое сердце сам король Яков, вправе не замечать обычных смертных вроде меня. Могу ли я просить вас прогуляться со мною?

— Разумеется, — с готовностью откликнулась Мейбелл, не веря своему счастью. Вчера она даже не могла надеяться, что прогулку в парке ей придется завершать не в обществе пожилого короля с его дряблыми, отвисшими щеками, а в компании приятного привлекательного тридцатилетнего красавца-герцога с каштановыми кудрями. Между тем девушка чувствовала, что если она будет и дальше общаться только с королем, то тронется умом и потому живо сказала: — Если бы вы знали, как я люблю военных! У меня прямо настроение поднимается, когда я вижу стройные подтянутые ряды ваших офицеров, готовых отразить любой вражеский натиск.

— Надеюсь, я покажусь вам более привлекательным, чем мои офицеры, — засмеялся Джон Черчилль, помогая ей встать с травы. — Сомневаюсь, что они приложат столько усилий в отличие от меня, чтобы понравиться вам.

— А вам не нужно стараться, лорд Сендридж, вы уже нравитесь мне, — кокетливо произнесла Мейбелл, увлекая герцога Мальборо под сень вязов, подальше от людских глаз. У нее было в крови — нравиться мужчинам и кружить им головы. Любовная же связь с лордом Альфредом Эшби в полной мере раскрыла ее способность очаровывать поклонников и получать от этого удовольствие. Как было приятно после долгого воздержания снова решиться на легкий флирт, видеть восхищение в глазах своего собеседника, который тебе не противен, и все больше увлекать его своими ласковыми словами и нежными улыбками. На Мейбелл снизошло подлинное вдохновение, — она интуитивно чувствовала, как нужно смотреть и какие слова говорить герцогу Мальборо, чтобы он пленился ею еще больше.

К концу прогулки расчетливый карьерист герцог Мальборо почувствовал, что он окончательно и бесповоротно влюбился в Мейбелл Уинтворт. Когда она подарила ему на прощание чайную розу, отколов ее от своего корсажа, он ощутил такую радость, словно его в очередной раз повысили в звании.

Мейбелл охотно побыла бы дольше со своим новым знакомым, но в этот день она обещала навестить свою тетю Эвелин, которая весьма настойчиво приглашала ее к себе. Предвкушение поездки не доставляло удовольствия Мейбелл: она догадывалась, что маркиза Честерфилд будет снова просить ее воспользоваться ее влиянием на короля, чтобы устроить очередного своего любовника на тепленькое местечко. Но девушка не хотела ссориться со своей родственницей; поэтому, наскоро пообедав в своем будуаре, она отправилась в Лондон в дом маркизы Честерфилд.

Еще в передней Мейбелл услышала истошные крики, которые доносились во все углы дома маркизы. Глубоко встревоженная девушка поспешила в гардеробную, и там она увидела жуткую картину — высокий дюжий лакей избивал молоденькую служанку плетью, разветвленной на несколько узких кожаных ремней со свинцовыми наконечниками, а ее тетушка Эвелин с красными от гнева глазами топала ногами и кричала:

— Наподдай ей сильнее, Пэт! Пусть негодяйка в полной мере почувствует, что она натворила!

— Что вы делаете, тетушка! — испуганно воскликнула Мейбелл. Она быстро подошла к лакею и вырвала у него из рук окровавленную плеть. — Чтобы не натворила эта несчастная, все равно не стоит наказывать ее столь жестоко. Вы же изобьете ее насмерть!

В ответ маркиза Честерфилд схватила обугленные остатки кружев с гладильного столика, и, потрясая ими в воздухе, возмущенно проговорила визжащим голосом:

— Она спалила утюгом мои самые ценные кружева, по-твоему, это ничего не значит, Мейбелл? Они стоят больше, чем все годовое жалование этой растяпы!

— Я не так виновата, миледи, — в отчаянии проговорила избитая девушка. Она подползла к своей жестокой хозяйке, и в надежде пробудить в ней милосердие стала целовать край ее платья. — Ваш песик Ле-Монт вбежал в гардеробную и вцепился зубами в ваш парадный парик, который вы так любите. Я бросилась спасать ваши накладные волосы, и в волнении забыла поставить утюг на подставку.

Мейбелл прекрасно знала лохматого проказника, — он был ее любимцем, любимцем ее тетушки и тетушкиных приятельниц. Шкодливый щенок пробовал своими зубами все, до чего мог дотянуться, поэтому девушка поверила служанке. Но тетушка Эвелин придерживалась другого мнения.

— Ах, ты хочешь взвалить свою вину на моего песика! — еще сильнее разгневалась она, и изо всех сил пнула ногой служанку по ее груди, по которой струйками стекала кровь. — Я прикажу тебя пороть до тех пор, пока ты не испустишь дух, мерзавка!

— Тетушка, прошу вас, из чувства вашей любви ко мне простите эту девушку, — вмешалась жалостливая Мейбелл, загораживая собою служанку. — Видит бог, она причинила вам ущерб не из злого умысла.

— Ты слишком мягкосердечна, Мейбелл, а так нельзя! — надулась от негодования тетушка Эвелин. — Со слугами нужно держать себя строго, а ты возишься с ними будто они тебе близкие друзья!

— Тетя Эвелин, я учту ваши замечания, но на этот раз, прошу вас, не откажите мне в просьбе, — поспешно сказала Мейбелл. — Тем более, что ваша беда поправима. Я слышала, в магазин мистера Гирли на днях завезли партию великолепных венецианских кружев. Выбирайте себе любые из них взамен испорченных, — я все оплачу.

Щедрые посулы племянницы наконец смягчили маркизу Честерфилд.

— Хорошо, Мейбелл, так и быть, ради тебя я прощу эту негодницу! — решила она, и прикрикнула на служанку. — Убирайся!

Девушка попыталась встать на ноги, чтобы выполнить приказ своей госпожи, но из-за острой боли она могла это сделать только с третьей попытки. Мейбелл проводила ее взглядом, полным сострадания, хотя подобные сцены были не редкостью в зажиточных лондонских домах. Слуги были совершенно беззащитны перед своими хозяевами, и она должна была бы к этому привыкнуть, но не могла. Особенно страдали дети, отданные в услужение жестоким хозяевам. В сущности, бедняжек отдавали в абсолютное распоряжение чужих людей, и они становились бесправными рабами. В записях Уголовного суда Лондона сохранились записи о некоей Элизабет Вигентон, портнихе, обвиненной в убийстве тринадцатилетней ученицы, которая «не выполнила свою работу так, как требовала ее хозяйка». Она секла розгами девочку так безжалостно, что из ран ручьями текла кровь. Ребенок потерял сознание, обессилев от боли и рыданий, и вскоре умер. Описан и другой случай, происшедший с Ричардом Тейтом, «бедным сиротой, отданным в услужение Эдварду Бейли, который взял железный прут, накалил его на огне и прижег детское тельце в нескольких местах». Свою жестокость Бейли оправдывал тем, что мальчик «не был достаточно прилежным». Он также часто привешивал на шею ребенка тяжелый камень и заставлял бегать кругами, подгоняя его кнутом. Жена Бейли не думала унять мужа, а даже подстрекала его. Такое обращение мальчик терпел довольно долго, и так долго что обессилел настолько, что в нем едва теплилась жизнь. Будучи в очередной раз обожженным хозяйкой, он слег, впал в забытье и умер, не приходя в сознание.

Мейбелл всегда восставала против жестокого обращения людей с другими живыми существами, и по мере своих сил и возможностей старалась сгладить это зло, когда сталкивалась с ним. Спеша закрепить миролюбивое настроение маркизы Честерфилд, она уговорила ее послать лакей Пэта за товарами магазина Гирли, а заодно стала расспрашивать зачем тетя послала за ней.

Предложение и расспросы племянницы привели маркизу Честерфилд в благодушное состояние духа.

— Милая Мейбелл, я недавно познакомилась с совершенно очаровательным молодым человеком, — вкрадчиво начала она. — Он такой остроумный и веселый, что с ним я помолодела лет на двадцать. Как галантно он умеет ухаживать, а как играет на мандолине! — тетушка Эвелин от восторга закатила глаза. — В его обществе совершенно не замечаешь, как летит время. Словом, нужно, чтобы ты уговорила его величество предоставить ему хорошее место.

— А что же с предыдущим вашим протеже — с офицером Ивлином Мьежем? — тоскливо спросила Мейбелл, предвидя очередной непростой разговор с королем Яковым на предмет жизненного устройства очередного любовника тетушки Эвелин.