Для пущей убедительности злодей помахал перед носом доктора Дрейка дулом пистолета, и мужчины, испуганно вздрогнув, вышли из кареты первыми, а затем помогли выйти дамам.

Спустившись на землю, Мейбелл оглянулась вокруг и увидела, что к этому времени вся разбойничья ватага подтянулась к месту происшествия, смеясь и радуясь легкости добычи. Кучер и форейтор убежали в лес, предпочитая спасать свои жизни, а не господское добро.

Вожак разбойников, первым открывший дверцу кареты, вальяжно остановился возле оглобли и не спеша оглядел пленников. Он был одет более изысканно, чем остальные члены его шайки: богато украшенная серебряным шитьем накидка покрывала его черный бархатный костюм, мягкой кожи сапоги со шпорами красовались на его ногах, жабо из белых голландских кружев было заколото на груди золотой булавкой со сверкающим бриллиантом. По его знаку щуплый паренек лет шестнадцати принялся обходить пойманных пассажиров с большой шляпой в руках на манер ярмарочного зазывалы, и те бросали в них свои кошельки с деньгами, кольца и другие ценные вещи. Анна Прайс попыталась было утаить свои браслеты с лазуритами, но бдительный помощник атамана прижал ее к стенке экипажа и под хохот всей шайки заставил ее снять с себя все металлические предметы вплоть до булавки.

— Молодец, Джо! У тебя глаз — алмаз, ничего от тебя не утаишь, — одобрительно прокричал ему главарь.

— Не первую ночку вместе охотимся, Черный Босуэлл, — пробормотал польщенный похвалой разбойник.

Мейбелл замерла, — значит, на них напал со своей шайкой знаменитый Черный Босуэлл. Хорошего в этой новости было разве то, что по слухам Черный Босуэлл особо не душегубствовал, если пассажиры карет по доброй воле расставались со своим добром. Она тоже бросила в поднесенную ей шляпу свой мешочек с деньгами, вынула из ушей жемчужные сережки, из платья золотую брошку, и отправила все это добро вслед за кошельком. Но когда дело дошло до скромного серебряного колечка, украшавшего указательный палец ее правой руки, то Мейбелл замерла, не желая расставаться с ним. Колечко было памятным подарком от ее умершей тетушки Гортензии, и девушка понадеялась, что оно покажется разбойникам слишком жалкой добычей, чтобы позариться на него. Она с мольбой посмотрела на Черного Босуэлла, и жалобно произнесла:

— Сэр, позвольте мне оставить это кольцо у себя. Все равно оно не имеет ни для кого особой ценности, кроме меня.

В ответ Черный Босуэлл выволок ее на свет фонаря и восхищенно присвистнул:

— Эй, красавица, да это ты — главное сокровище этой кареты! — прямо заявил он, любуясь прелестным девичьим личиком. — Можешь оставить себе это кольцо, все равно я забираю тебя вместе с ним в свой притон.

Мейбелл в ужасе охнула, а разбойники пришли в полный восторг от слов своего предводителя и начали ликующе палить в воздух их своих пистолетов. Но среди них нашелся благоразумный человек, тот самый Джо, который поймал Анну Прайс на сокрытии лазуритовых браслетов, и он с усмешкой сказал Черному Босуэллу.

— Дружище, а как же твоя Бесс⁈ Если ты приведешь эту красотку к нам, то она вырвет у тебя причинное место, а девице выцарапает глаза!

— И правда. Бесс нельзя давать повода для ревности, она запросто может нас всех сдать властям, — озабоченно проговорил Черный Босуэлл, не на шутку обеспокоенный упоминанием о своей боевой подруге. Но так просто расстаться с Мейбелл ему тоже не хотелось, и он, игриво потрепав девушку за щечку, предложил ей:

— Милочка, давай пообнимаемся в кустах. Всего десять минут, и я не только верну тебе все твои побрякушки, но и прибавлю к ним браслеты этой толстухи, — он пренебрежительно кивнул в сторону Анны Прайс.

Бедняжку Мейбелл затошнило как от предложения Черного Босуэлла, так и от его фигуры, распространяющей вокруг себя зловонное амбре. Возмущение в ней действиями разбойников росло с каждой минутой и, хотя юная леди Уинтворт не любила говорить обидных слов людям, но на этот раз желание поставить на место не в меру похотливого джентльмена удачи возобладало у нее над всеми прочими чувствами.

— Сэр, возможно актрисы театра Друри-Лейн находят вашу персону неотразимой, но поверьте, на свете нет таких драгоценностей, которые склонили бы меня к тому, чтобы терпеть ваши ласки, — с убийственной вежливостью сказала она Черному Босуэллу. — Вы, сэр, для меня противнее любой обезьяны, поэтому я не могу принять ваше любезное предложение.

Мейбелл удалось не на шутку задеть самолюбие Черного Босуэлла нелестным для него сравнением с представителями обезьяньего племени, и он взревел как раненый бык, наступая при этом на пятившуюся от него девушку.

— Как, я более противен вам, чем обезьяна! В таком случае, юная леди, вы отправитесь в Лондон сущей голодранкой, и я не оставлю вам даже пуговицы, скрепляющей вашу накидку.

Свои слова Черный Босуэлл подкрепил действиями — сдернул с пальца Мейбелл колечко тетушки Гортензии и сорвал с ее накидки позолоченную пуговицу, отчего ее накидка упала на землю и перестала прикрывать полуобнаженные плечи Мейбелл. Разбойник уставился полубезумным взглядом на прелестные округлости тела девушки, затем он чертыхнулся и угрюмо велел своим товарищам собираться в обратный путь. Мейбелл сумела своей строптивостью испортить ему все удовольствие от удачного наезда на беззащитную карету.

После ухода разбойников супруги Прайс и доктор Колин Дрейк начали горестно подсчитывать свои убытки. Заодно они упрекали Мейбелл в том, что она слишком вызывающе вела себя с главарем разбойников.

— Леди Мейбелл, вы вели себя крайне неосторожно с этим отъявленным головорезом! — сказал ей доктор Дрейк, осуждающе покачивая головой. — С такими людьми нельзя шутить, с ними надо обращаться с большой угодливостью, если вы хотите сохранить свою жизнь.

— Из-за вас Черный Босуэлл мог всех нас порешить! — воскликнула Анна Прайс, эмоционально ломая себе руки из-за пережитого страха.

— Однако же мы все целы! — устало ответила им Мейбелл, и зябко передернула своими голыми плечами. — Я слышала, Черный Босуэлл отличается алчностью, а не склонностью к кровопролитию, и, если бы я не дала ему твердого отпора, он бы меня изнасиловал. Ладно, что теперь говорить, главное — что мы все остались целыми и невредимыми после этого приключения.

— Но они забрали у нас все деньги. У нас нет ни форейтора, ни кучера. Как мы будем продолжать свой путь! — в отчаянии простонал адвокат Прайс.

— Судя по ровности дороги мы находимся уже неподалеку от Лондона, мистер Прайс, — ободряюще сказала ему Мейбелл, и достала из своих туфель две золотые монеты, которые она предусмотрительно засунула в обувь, наслушавшись рассказов о разбойниках от доктора Дрейка: — Этих денег хватит нам на ужин, а что качается форейтора и кучера, то вон они — пробираются к нам через кусты.

Кучер и форейтор действительно осторожно выглядывали из-за зарослей орешника, желая удостовериться, что разбойников нет. Убедившись в том, что опасность миновала они заняли свои места, и вся компания, успокоенная неунывающей Мейбелл, продолжила свой путь

Через полчаса путешественники достигли предместия Лондона и остановились в ближайшем приличном трактире, готовом принять своих посетителей в любое время дня и ночи. Щедрая Мейбелл заказала для все компании бургундское вино, раковый суп, хорошо сдобренную приправами баранью ногу, а на десерт пудинг из каштанов со взбитыми сливками. Прекрасная еда заметно подняла настроение супругов Прайс и доктора Дрейка, но у Мейбелл едва потом хватило денег на то, чтобы оплатить поездку до Сент-Джеймского дворца в наемной карете. Конечно, она могла бы провести ночь в своем лондонском доме и утром отправиться к королю, но девушка помнила о том, что ее промедление может стоить кому-то жизни, поэтому она решила поговорить с Яковым Вторым уже этой ночью, не откладывая важной для нее беседы.

Лондон окутал полный мрак, когда Мейбелл очутилась перед воротами Сент-Джеймского дворца, и лишь блеск звезд пронизывал своим светом темные тучи. Но Сент-Джеймский дворец, не смотря на позднюю пору, был хорошо освещен и оживлен. Привратники у ворот легко пропустили Мейбелл, не видя в ней никакой угрозы для королевской резиденции, но у самого дворца стража задержала подозрительную девушку без украшений, с покосившейся прической и в потрепанном дорожном платье. Но Мейбелл не считала придать себе более привлекательный вид; она стремилась вызвать у короля Якова сострадание, а не похотливое желание.