— Миледи, милорд, простите… Приехал доктор Харви, и он хочет поговорить с вами, миледи.

— Он смотрел Карла? — обеспокоенно спросила ее Мейбелл. Она продолжала трепетать за некрепкое здоровье своего маленького сына, и каждый визит добросердечного доктора был для нее источником неиссякаемого волнения.

— Да, — утвердительно кивнула головой девушка. — Доктор желает дать некоторые рекомендации, которые должны укрепить здоровье маленького господина.

— Фред, я должна выслушать, что скажет доктор, — торопливо произнесла Мейбелл. — Надеюсь, на этот раз он обнадежит меня и скажет, что здоровью моего мальчика ничего не угрожает.

Она поспешно встала, собираясь идти в детскую, но внезапно ее голова сильно закружилась и Мейбелл бессильно стала клониться назад в кресло. Потрясение от приезда любимого, хотя и являлось радостным, однако было слишком сильным и подействовало как резкий удар на ее ослабевший от многих переживаний организм.

Испуганный бледностью лица девушки Альфред успел подхватить ее на руки, и быстро сказал горничной:

— Летти, покажи мне, где находится спальня твоей госпожи. И пригласи туда доктора, он нужен леди Мейбелл больше, чем ребенку.

Летти с готовностью открыла перед графом Кэррингтоном дверь, и стала показывать ему дорогу. Пройдя через две комнаты, она привела его в спальню, обшитую панелями из розового дамассе, и Альфред осторожно положил свою бесчувственную возлюбленную на кровать под малиновым балдахином.

Доктор не заставил себя долго ждать, и скоро появился возле постели больной. Он сказал Летти принести вина, апельсинов и лимонов, и, получив требуемые продукты, изготовил из них эликсир Даффи с добавлением ревеня. Альфред следил за его действиями, в нетерпении кусая себе губы. Движения врача ему казались слишком неспешными, а бледность Мейбелл все более угрожающей. Однако он не вмешивался в приготовления доктора Харви, сознавая, что ни к чему хорошему его вмешательство не приведет.

Изготовив лекарство, Саймон Харви дал Мейбелл вздохнуть нашатыря и, когда она открыла глаза, заставил ее выпить укрепляющее снадобье. Девушка окончательно пришла в себя, и обвела комнату испуганным взглядом. Ей показалось, что приезд ее любимого только почудился ей, а на самом деле она по-прежнему осталась одна во власти внутренних демонов своего страха, без всякой надежды на спасение от надвигающейся нищеты и грозящего ей позора.

— Альфред, — неуверенно позвала она дрожащим голосом. Граф Кэррингтон бросился к ней, оттолкнув в сторону врача.

— Я здесь, любовь моя, — прошептал он.

Мейбелл успокоилась, выражение счастья снова появилось на ее лице. Доктор Харви позволил им поговорить по душам, потом он заявил Альфреду Эшби, что тому следует воздерживаться от встреч с леди Уинтворт ради сохранения ее душевного равновесия.

— Я не желаю снова выносить разлуку со своим женихом, — попробовала было протестовать Мейбелл.

— Миледи, вам следует воздерживаться хотя бы неделю. Ваши нервы слишком расшатаны, и даже радостное волнение действует на них губительно, — объяснил ей Саймон Харви, и прибавил: — В противном случае я не ручаюсь за ваше здоровье.

— Неделю мы можем потерпеть, моя дорогая Мейбелл, — неохотно сказал Альфред. Как и его любимая, он был огорчен словами доктора, предписывающего им временную разлуку. Но вместе с тем у графа Кэррингтона было слишком сильно опасение за ее здоровье, и он решил покориться указанию врача.

— Отдыхай, любовь моя, я позабочусь о тебе и Карле, — прибавил лорд Эшби, и попрощался со своей невестой нежным поцелуем.

Когда он вслед за врачом вышел в коридор, то тут же спросил у него:

— Что с ребенком? С ним все в порядке?

— Да, я хотел сказать леди Мейбелл, что здоровье мальчика окрепло и можно перевести его на молочную похлебку, а также жидкую кашу на воде, — ответил доктор. — Желательно также для поддержания хорошего самочувствия ребенка приобрести ему амулет — свежую заячью лапку.

— Я обращусь за амулетом к здешним охотникам, — согласно кивнул головой граф Кэррингтон, и снова спросил: — Сколько вам задолжала моя невеста за ваши визиты?

— Около тридцати шиллингов, милорд, — ответил его собеседник.

— Ваш гонорар увеличится вдвое, если вы останетесь в доме до полного выздоровления леди Уинтворт, — сделал предложение граф Кэррингтон, окидывая взглядом потертый сюртук и старый парик доктора. По всей видимости, провинциальная врачебная практика не приносила больших доходов.

Саймон Харви с радостью согласился на это предложение, сулящее ему двойной заработок, и Альфред с помощью Дженни, которая часто играла роль домоправительницы, нашел ему и своим слугам комнаты для проживания.

Сам граф Кэррингтон обосновался в кабинете покойного лорда Уинтворта. Несколько дней он посвятил тому, чтобы разобраться в запутанном состоянии финансов Мейбелл. Когда Альфред по многочисленным счетам понял кому и сколько должна его невеста, он выписал чек Английского банка, в котором хранились его деньги. Долги Мейбелл были уплачены до последнего пенса, и заодно Альфред позаботился о том, чтобы обеспечить будущее своей любимой. Он составил брачный контракт, по которому на содержание Мейбелл выделялось тридцать тысяч фунтов, проценты с которых она могла тратить по своему усмотрению. В случае его смерти ей дополнительно отходила треть его состояния.

Все документы граф Кэррингтон написал в обществе слепого кота. С первого вечера Моул, несмотря на свою слепоту, точно определил его местонахождение и с легкостью акробата залез к нему на колени. Альфред даже поразился такой привязанности к нему животного, ведь он ни разу не приласкал пушистика. Должно быть, валлийка Гвинет была права, утверждая, что от него исходит хорошая энергетика, и поэтому к нему тянутся все живые существа. Тем не менее, Альфреду было приятно, что кот Мейбелл признал в нем своего хозяина, и Моул получил разрешение нежиться на его коленях, сколько ему захочется.

Покончив с денежными делами, Альфред приступил к более приятному и желанному занятию — к подготовке своего бракосочетания с любимой девушкой. Он отправился к священнику здешней приходской церкви Герберту Доу с просьбой сделать оглашение о предстоящем венчании. Священник с готовностью согласился выполнить просьбу столь знатного лица, и заодно сделал несколько наставлений своему новому прихожанину.

Был полдень, но граф Кэррингтон проявил необходимую осторожность и съездил к отцу Доу в сопровождении нескольких слуг с заряженными ружьями. Даже днем расплодившиеся за последний год волки представляли собой нешуточную опасность для путников, которые рисковали ходить мимо леса. Их мучил отчаянный голод, и сильный в стае пожирал слабого. Ночные ветры пели им о сильных холодах, идущих с севера, и оголодавшие волки сутками бегали зимой по лесам в поисках пищи, пока не приблизились вплотную к жилищу человека. Ни капканы, ни отрава не помогали справиться с нашествием серых хищников, и вечером никто не рисковал покидать свои дома. Люди плотно закрывали двери своего жилья и спускали во двор бойцовых собак. Только так можно было жить в относительной безопасности ранней весной 1689 года.

Когда Альфред доехал до парка Уинтвортов, его бдительность несколько притупилась, и он отпустил своих телохранителей, полагая, что вблизи большого поместья волки не осмелятся проявить себя. Он соскочил с коня, и его лицо осветилось нежной улыбкой при виде Арабеллы, гуляющей со своим сенбернаром Клаудом. Неподалеку от них прохаживалась юная Алиса со своим маленьким питомцем на руках. День был ясный, солнечный, старый парк, в котором пробуждалась новая жизнь, так и располагал к длительным прогулкам и веселым играм. Граф Кэррингтон сначала подошел к Алисе и спросил, глядя на малыша, на шее которого висел амулет с заячьей лапкой:

— Это и есть наш маленький принц?

— Да, ваша светлость. Он очень спокойный и хороший ребенок, — почтительно ответила ему пятнадцатилетняя няня.

— Дай мне его, милая, — сказал граф Кэррингтон, и Алиса послушно протянула ему малыша. Альфред бережно взял ребенка на руки, испытывая какое-то удивительное душевное тепло от его тяжести. Когда-то новость о будущем появлении этого мальчугана на свет сделала его самым несчастным человеком на свете, сын Якова Второго и Мейбелл был для него живым свидетельством измены его возлюбленной. Но теперь Альфред не вспоминал о своем гневе, этот славный малыш, доверчиво смотревший ему прямо в глаза, был для него частицей его дорогой Мейбелл, и он принял его всем своим сердцем, словно Карл был его сыном тоже.