— А более свежие письма? Скажем, год назад. Вы писали мистеру Холлеру из Чоучилла?

— Не помню.

— Каков ваш номер заключённой в Чоучилле?

— A‑V‑1‑8‑1‑7‑4.

Мэгги посмотрела на судью:

— Ваша честь, можно я подойду к свидетелю?

Получив разрешение, она передала Лизе конверт.

— Откройте, пожалуйста, и достаньте письмо. Вы узнаёте письмо, отправленное девятого апреля прошлого года мистеру Холлеру? — спросила она.

Берг тут же возразила:

— Ваша честь, мне этот документ не показывали. Письмо мог написать кто угодно.

— Возражение отклоняется, — сказала Уорфилд. — Как только мисс Макферсон завершит установление подлинности через этого свидетеля, вы сможете задать вопросы. Продолжайте, мисс Макферсон.

— Это ваш номер заключённой на конверте, мисс Траммел? — спросила Мэгги.

— Да. Но я его не писала.

— А подпись в конце письма? Ваша?

— Похожа. Но я не уверена. Её могли подделать.

— Тогда посмотрите на остальные четыре письма. Там та же подпись и тот же номер заключённой?

Лиза оглядела письма, разложенные перед ней.

— Да, — сказала она наконец. — Похоже на мою подпись, но я не уверена. В тюрьме много женщин, которые подделывают подписи на чеках.

— То есть вы хотите сказать, что кто-то девять лет подряд подделывал ваши письма адвокату? — уточнила Мэгги.

— Не знаю. Всё возможно.

Но нет, не всё. И Мэгги её топила.

— Ваша честь, — сказала она, — защита предлагает принять эти письма как вещественные доказательства защиты A–E.

Она передала их секретарю для маркировки.

— При необходимости офис-менеджер мистера Холлера подтвердит получение этих писем и то, что они все годы лежали в её деле, — добавила Мэгги.

— Давайте посмотрим, — сказала судья.

Мы с Мэгги подошли к скамье. Уорфилд пролистала оригиналы, Берг дали копии.

— Как бывший судья по уголовным делам и прокурор с двадцатилетним стажем, — сказала Мэгги, — я могу сообщить суду: в государственных тюрьмах заключённым не разрешают отправлять анонимную корреспонденцию. Именно поэтому номер заключённого всегда указан в обратном адресе.

— Даже если письма от неё, возникает вопрос релевантности, — возразила Берг.

— О, они более чем уместны, мисс Берг, — сказала судья. — Она только что обвиняла подсудимого в угрозах из‑за денег. Вещественные доказательства приняты. Продолжайте, мисс Макферсон.

Мы вернулись на свои места. Мэгги подошла к свидетелю и положила перед ней одно из писем.

— Мисс Траммел, вы писали это письмо и отправляли мистеру Холлеру из Чоучилла? — спросила она.

Лиза долго молча читала текст.

— Понимаете, — сказала она, — девять лет назад, в центре приёма заключённых, мне поставили диагноз «биполярное расстройство». Иногда я впадаю в состояние фуги и делаю вещи, которых не помню.

— Это ваш номер заключённой на конверте? — повторила Мэгги.

— Да. Но я не знаю, кто его туда поставил.

— Это ваше имя под письмом?

— Да, но его мог написать кто угодно.

— Прочитайте письмо присяжным, пожалуйста, — сказала Мэгги.

Лиза посмотрела на Берг, затем на судью — надеясь, что кто‑то её спасёт. Но спасения не было.

— Читайте, мисс Траммел, — сказала Уорфилд.

Она ещё раз посмотрела на письмо, затем начала:

— «Дорогой придурок-адвокат. Просто хотела, чтобы ты знал: я о тебе не забыла. Никогда. Ты всё испортил, и однажды тебе придётся за это ответить. Я не видела сына уже шесть лет. Из‑за тебя! Ты — полное дерьмо. Ты называешь себя адвокатом, но ты — ничто. Надеюсь, ты нашёл Бога, потому что он тебе понадобится».

Я наблюдал за присяжными, пока она читала. С каждой строкой доверие к Лизе на их лицах таяло. И часть этого, я был уверен, переходила на Берг. Прокурор сидела за столом, понимая, что её ослепила жадность — жадность до ещё одной улики против меня. Она услышала историю Лизы от Друкера и решила, что эта «бомба» захлопнет за мной дверь тюрьмы.

Но её «Октябрьский Сюрприз» оказался «Февральским Провалом». Она даже не стала вызывать Херба Даля. Его уже отпустили. Было не ясно, насколько сильно промах с Лизой ударит по обвинению в глазах присяжных — особенно после утренней демонстрации твёрдых доказательств того, что Скейлза убили в моём гараже. Но к концу дня Берг, видимо, почувствовала достаточно уверенности, чтобы формально завершить свою часть процесса. Каких бы свидетелей она ни оставила в запасе, она решила сохранить их для опровержения — для финального акта.

— Ваша честь, — сказала она, — государство завершает представление доказательств. 

Среда, 26 февраля

Ночью я почти не спал, лежа на койке и прислушиваясь к хаотичным крикам и ругани отчаявшихся людей в темноте. Слышал хлопки стальных дверей и дурашливый смех помощников шерифа, работавших в ночную смену. Временами меня буквально трясло: я чувствовал физическую дрожь от тяжести момента. Как можно спать, когда понимаешь, что ближайшие два дня определят всю дальнейшую жизнь? В глубине души я знал: если всё пойдёт по худшему сценарию, жить «дальше» я не захочу. Я найду способ уйти сам.

Тюрьма заставляет думать о последней стене. Они могут забрать ремень и шнурки, но не могут помешать тебе перелезть через неё. У меня было три клиента, которые сделали это — покончили с собой в течение нескольких недель после приговора. Теперь, когда перспектива долгого срока нависла над моей собственной головой, я понимал и уважал их выбор. Я знал, что сделаю то же самое.

Заместитель шерифа Пресли отвёз меня в суд пораньше, и я сидел в камере предварительного заключения, ожидая начала заседания. Когда Мэгги и Сиско привели ко мне на предсудебное совещание, я понял по их лицам: новости плохие.

— Оппарицио всё ещё нет? — предположил я.

— Нет, — сказала Мэгги. — Всё хуже.

— Он мёртв, — сказал Сиско.

— Нам придётся всё перестроить, — сказала Мэгги. — Полностью. Поменять порядок…

— Подождите, — сказал я. — Стоп. Что значит — мёртв?

— Его убрали, — сказал Сиско. — Тело нашли прошлой ночью. Его выбросили на обочину недалеко от Кингмана.

— Это по дороге в Вегас. Как так, если двадцать четыре часа назад твои ребята, как ты говорил, держали его «под замком»?

— Помнишь, я говорил, что у него на двери была камера? — сказал Сиско. — Сегодня с утра её посмотрели. В понедельник вечером он заказал обслуживание в номер. Ничего необычного — он обычно ел в комнате. Но в этот раз ужин привезли на тележке, накрытой скатертью.

— Вот так его и вывезли? — спросил я.

— Ага. Под тележкой. Какой‑то тип, переодетый официантом, избил его в номере, засунул под тележку и вывез. Он перехватил заказ у сервисного лифта. Настоящего официанта мои люди нашли у него в квартире. Тот признался: ему заплатили за то, чтобы он отдал красный пиджак и ушёл домой. Он был в стельку пьяный.

— Откуда этот псевдоофициант вообще знал, где он? — спросил я.

— Полагаю, Оппарицио кому‑то позвонил и сообщил, что ему пришла наша повестка, — сказал Сиско. — Ему обещали «вытащить» его оттуда. Потом сделали подставу с обслуживанием номеров — с той разницей, что его не спасли, а убили.

— Зачем? — спросил я.

— Кто знает? — сказал Сиско. — Возможно, не захотели рисковать и тащить его в суд. Они знали, что он уже скомпрометирован.

Я посмотрел на Мэгги, ожидая её анализа.

— Мотивов может быть много, — сказала она. — Но можно уверенно сказать одно: он стал обузой. Мы не можем сейчас зацикливаться на этом, Микки. Это меняет всё. Как теперь выстраивать защиту? Как указывать на Оппарицио, если он мёртв?

— А Босх? — спросил я. — Он знает?

— Я ему сказал, — ответил Сиско. — У него до сих пор связи в Аризоне и Неваде с тех времён, когда он был в полиции. Он собирался сделать несколько звонков, посмотреть, что можно выяснить.

Я замолчал на несколько минут. В голове крутились варианты: как перестроить стратегию, если наша «третья сила» исчезла. Я понимал: смерть Оппарицио не меняет сути нашей теории, но, как сказала Мэгги, резко усложняет её подачу.