Но завтра меня ждёт другой судья — по иронии, единственный, с кем я почти не пересекался в суде, — и я попрошу о снижении залога. У меня было ещё два ходатайства; сейчас я штудировал свои заметки, чтобы быть готовым встать и спорить, глядя судье в глаза, а не уткнувшись в бумагу.

Гораздо важнее самой возможности выйти под залог было ходатайство об открытии материалов дела, обвиняя прокуратуру в сокрытии доказательств, а также заявление с обжалованием самой достаточности оснований для остановки, приведшей к аресту.

Я понимал: судья Вайолет Уорфилд, ведущая это дело, вряд ли даст много времени на дебаты по всем трем ходатайствам. Нужно было быть кратким, чётким и готовым к любому повороту.

— Эй, Бишоп? — позвал я. — Не спишь?

— Нет. Чего тебе?

— Хочу на тебе потренироваться.

— В каком смысле?

— Аргументы свои проверить, Бишоп.

— Это не входило в контракт, чувак.

— Знаю, знаю. Просто скоро свет вырубят, а я не готов. Выслушай меня — скажешь, что думаешь.

Как раз в этот момент свет на этаже погас.

— Ладно, — отозвался Бишоп. — Готов слушать. Но за это — доплата. 

Понедельник, 2 декабря

Утром я отправился первым автобусом в здание суда, позавтракав сэндвичем с колбасой и красным, помятым, яблоком. Каждое утро — один и тот же рацион, который для убедительности повторялся и на обед. За пять недель, проведенных здесь, перерыв случился лишь на День благодарения, когда колбасу заменили ломтем индейки и подали ее на все три приема пищи. Отвращение к пище в «Башнях-Близнецах» давно меня покинуло: это стало рутиной, и я быстро, без суеты расправлялся с каждым завтраком и обедом. Тем не менее, по моим расчетам, за время заключения я сбросил от пяти до десяти килограмм — и расценивал это как пролог к борьбе с лишним весом, которая, несомненно, может стать для меня вечной темой.

В автобусе со мной ехали тридцать девять заключенных, большинство — на утренний суд для предъявления обвинения. Как юрист, я много раз видел испуганно распахнутые глаза своих клиентов при первой встрече — но то было уже в суде, где я успокаивал их и готовил к предстоящей процедуре. Здесь же, в автобусе, меня окружала эта паника со всех сторон. Мужчины, впервые оказавшиеся в тюрьме. Мужчины, сидевшие уже не раз. Новички или рецидивисты — от всех одинаково исходил густой запах отчаяния.

Поездки в суд и обратно были для меня самыми страшными моментами. Это был лотерейный барабан: тебя просто загружали. У меня не было ни Бишопа, ни телохранителя. Если бы что-то случилось, спереди за решеткой сидели помощники шерифа — водитель и, как его величали, помощник по безопасности. Их задача сводилась к тому, чтобы отсортировать мертвых и умирающих, когда все закончится. Они находились здесь не для того, чтобы «служить и защищать», а чтобы беспрепятственно перегонять человеческий поток вверх по ступеням судебной системы.

На этот раз нам достался один из новых автобусов с раздельными сиденьями, вид которого внушил еще большую тревогу. Новый парк появился после того, как в старых машинах вспыхнули полномасштабные беспорядки, вышедшие из-под контроля. Поскольку департамент шерифа отвечал за безопасность заключенных, все закончилось множеством исков о неспособности защитить раненых и убитых. Я сам подал пару таких исков и потому хорошо знал слабые места и прежнего, и нынешнего проекта.

Новые автобусы были рассечены стальными ограждениями на секции, каждая — на восемь мест. Так, если вспыхивала драка, в ней могли участвовать максимум восемь человек. В автобусе было пять таких отсеков, и заполняли их от хвоста к носу — начинали с задних рядов и двигались вперед. Заключенных сковывали наручниками с цепочкой по четверо— по одной цепи на каждую сторону прохода в отсеке.

Эта конструкция, впрочем, порождала новую проблему. Если автобус в пути, а драка возникает в самом хвосте, то невооруженному «помощнику по безопасности» приходилось открыть пять дверей и пройти сквозь четыре отделения — тесные клетки, набитые людьми, нередко обвиняемыми в насильственных преступлениях, — чтобы остановить драку в пятом. Затея казалась абсурдной, и, на мой взгляд, решение департамента лишь усугубляло ситуацию. Бойня в дальнем отсеке, как правило, продолжалась до прибытия к пункту назначения. Кто мог уйти — уходил, за теми, кто не мог, ухаживали.

Автобус въехал в пещерообразный гараж под Центром уголовного правосудия имени Клары Шортридж Фольц; нас выгрузили и провели в вертикальный лабиринт временных камер, обслуживавших двадцать четыре зала суда.

Как собственный адвокат, я имел право на некоторые процессуальные удобства, недоступные большинству тех, кто сходил с автобусов. Меня отвели в отдельную камеру для консультаций — там я мог встретиться со своим следователем и дублером-адвокатом: помощником, назначенным для распечатки, подачи бумаг и, временами, доработки ходатайств и иных документов по делу. Моим следователем был Деннис «Циско» Войцеховски, а дублером — моя партнерша по юридической работе Дженнифер Аронсон.

В тюрьме все течет медленно. После моего подъема в четыре утра в «Башнях-Близнецах» я добрался до своего приватного конференц-зала в 8:40 — преодолев в общей сложности четыре квартала. Я принес с собой пачку документов, перехваченную резинкой, — ходатайства — и как раз раскладывал их на металлическом столе, когда ровно в девять ко мне впустили моих помощников.

Циско и Дженнифер заняли места напротив. Никаких рукопожатий и объятий. Встреча была конфиденциальной, охраняемой адвокатской тайной. Но в углу под потолком висела камера. За нами наблюдали, однако звук, как уверяли, не передавался помощнику шерифа, следящему за монитором. Я в это верил не до конца, и на случай нелегальной прослушки, во время предыдущих совещаний, время от времени бросал реплику или отдавал «распоряжение», призванные увести обвинение по ложному следу. В каждую такую фразу я вставлял кодовое слово «Баха», чтобы команда понимала уловку.

На мне был темно-синий тюремный комбинезон с нашивкой «Арестованный» — и спереди, и на спине. Как и Эдгар Кесада накануне вечером, я был в кальсонах: опыт научил, что утренние поездки и временные камеры, в здании суда не отапливаются, и я оделся соответственно.

Дженнифер пришла одетой официально — темно-серый костюм и кремовая блузка. Циско, как обычно, выглядел так, будто собрался катить на закате по Пасифик-Кост на своем классическом «Харлее Панхед»: черные джинсы, ботинки, футболка. Холодный, влажный воздух конференц-зала будто не брал его кожу. Возможно, сказалось висконсинское происхождение.

— Как поживает моя команда в это прекрасное утро? — бодро спросил я.

Несмотря на тюремную форму и статус заключенного, я понимал: важно держать своих людей в тонусе, не давать им тревожиться из-за моего положения. Веди себя как победитель — и станешь победителем, как любил повторять Дэвид Сигел, партнер моего отца и человек, у которого я учился ремеслу.

— Все хорошо, босс, — ответил Циско.

— Как ты? — спросила Дженнифер.

— Лучше быть в суде, чем в тюрьме, — сказал я. — Какой костюм выбрала Лорна?

Лорна Тейлор была моей помощницей, а заодно — консультантом по гардеробу. Эту вторую роль она взяла еще в бытность моей женой — моей второй женой, — брак длился всего год и предшествовал ее свадьбе с Циско.

Хотя сегодня я не должен был выступать перед присяжными, я заранее получил согласие судьи Уорфилд на то, чтобы являться в открытый суд в профессиональной одежде. Мое дело привлекало повышенное внимание прессы, и я не хотел, чтобы снимки в робе заключенного стали ходовым товаром. Мир за пределами здания суда состоял из потенциальных присяжных, двенадцать из которых рано или поздно окажутся в моем деле. Я не собирался показываться им в тюремной форме. Аккуратно подобранный европейский костюм добавлял уверенности, когда я выходил спорить за свою правоту.