– Что вы!!- возмутился Вильям.- Я сам хочу.

– Тогда пора, господин профессор,- Янг встал и двинулся вперёд, рассекая многочисленную толпу, нагло стукая всех плечами и ругаясь по-японски во все стороны. Локридж поплелся у него в фарватере.

Снегирь умирал. Он лежал на пышных ветках стланика, рядом горел костёр, возле которого суетились двое. Сашка и ещё кто-то ему неизвестный. С самого начала всё шло плохо. В первый день, где-то на четвёртом десятке километров, Снегирь стёр до крови мизинец на правой ноге. Сашка посмотрел, ничего не сказал, втер какую-то гадскую мазь, забинтовал ступню, сам накрутил Снегирю портянки и потопал дальше. Каждый час Сашка останавливался на несколько минут, как правило, на вершинах сопок. Замирал как вкопанный и прислушивался, закрыв глаза. Снегирь бросался на снег и задирал вверх ноги, чтобы сошла кровь. В низинах было уже много воды и мокрого снега, при ходьбе постоянно проваливались. Когда провалились первый раз, Снегирь спросил где сушиться, но Сашка шагал дальше как ни в чём ни бывало, хрустя зубами по сухарю. Ближе к обеду Снегирь совсем выбился из сил и Сашка объявил привал, на час. Развёл костёр и ушёл осматривать окрестности. Если вначале пути у Снегиря была масса вопросов, на которые Сашка отвечал однозначно, да-нет, то теперь, сидя у костра Снегирь ни о чём не спросил. Ну, ушёл и ушёл, вернётся. Кушать не хотелось. Вторую часть пути, до вечера, Снегирь еле прополз, почти на карачках. Спали у костра четыре часа. Утром, когда поднялись, у Снегиря ног не было. Они были в наличии, но их не было. Была сплошная боль, которая ощущалась ещё предыдущим днём. Он не шёл, а ковылял. Ноги стояли как колы и не хотели гнуться в коленях, совсем не амортизировали, когда шли спуском. Это была мука. А Сашка шёл и шёл. Снегирь пытался переходить на бег, чтобы далеко не отстать, но и этот приём не помогал. Он медленно и верно отставал. "Держись моих следов",- лишь бросил ему Сашка, уходя вперёд. К вечерней стоянке второго дня Снегирь пришёл, когда Сашка уже спал. Он завалился рядом и проснулся сразу же, как ему показалось. Опять надо было идти. В горле пересохло, пот стекал ручьем, застилая глаза, ноги выли и плакали, но он упрямо двигался вперёд по следам Сашки, шепча себе под нос: "Сам, козёл, ещё посмотрим кто кого". Утром третьего дня самобичевание продолжалось. К обеденной стоянке Снегирь притопал только ночью, вышел на неё не по следам, а по отблескам костра. Он рухнул рядом и отключился от этой жизни. Сашка померил у него пульс, цыкнул сквозь зубы слюной и достал аптечку. У Снегиря был жар. При свете пламени Сашка приготовил шприц в двадцать кубиков, снабдил его содержимым нескольких ампул, снял со Снегиря куртку, подстелил её под него, закатал рукав, ввёл иглу в вену, передавив пальцем левой руки район предплечья, чтобы она вздулась и медленно, растянув процедуру на десять минут, ввёл. После этого снял с себя куртку и бросил её на Снегиря, а сам, прихватив топорик, отошёл рубить ветки для подстилки и изгороди.

Голова раскалывалась, язык прилип к нёбу и хоть до сидящих у костра было метров пять, Снегирь никак не мог понять их речь. Они о чём-то громко спорили, но слова летели мимо сознания, не хотели концентрироваться. Неизвестный был небольшого роста, во время спора он то и дело привставал и бросал в костёр сучья и ветки, он был не русский. Снегирь понял это по широкому лицу, приплюснутому носу и узким разрезам глаз. Сбоку подошёл олень, встал рядом со Снегирём, его ноздри заиграли мелкой дрожью, глаза светились. Спорившие у костра, смолкли. Олень был домашний, со спиленными рогами и ошейником, он наклонил голову к Снегирю и его огромный язык, влажный и теплый, лизнул лицо. Снегирь от неожиданности вздрогнул, олень испуганно отскочил и фыркнул. Неизвестный захохотал диким грудным голосом, схватил бубен, усыпанный мелкими колокольчиками, ударил в него и пустился в пляску вокруг костра. "Наверное, это ад,- мелькнула у Снегиря мысль.- Или…",- в голове смешалось. Подошёл Сашка, посмотрел на него, закатал рукав и сделал очередной укол. Снегирь что-то пытался спросить, но звука не последовало и даже губы не шевельнулись. Сашка потрогал лоб и отошёл к костру. Секунду спустя память оставила Снегиря, и он погрузился в темноту. Что было дальше, он узнал много дней спустя от женщины, к которой его притащили темной ночью Сашка и незнакомец, оказавшийся случаем по близости и действительно, Снегиря не обмануло сознание, шаманом, по совместительству, правда, а в жизни оленеводом и охотником. Его прадед был шаманом, его дед был шаманом, его отец был шаманом и многие родственники тоже были шаманы. Он унаследовал от них все тайные шаманские штучки, но советской власти не нужны были шаманы, а были нужны коммунисты и он стал коммунистом, как того требовала власть. Она рухнула и уже не было государства, но старик продолжал исправно платить взносы два раза в год. Партийный шаман, так его называли в округе, он не обижался, старый и мудрый абориген, добрый и порядочный человек, о честности которого ходили легенды. Зотов Иван Иванович, так был крещен при рождении православным именем якутский мальчик, а во второй, своей национальной части он носил имя Натгыыр.

Вода неслась поверх льда потоком. Чтобы добраться до посёлка, надо было пересечь этот разлив реки. Они сладили носилки, положили на них Снегиря. Распрягли оленей и отпустили их, покрикивая, чтобы те разбежались пастись по окрестностям. Нарты отволокли подальше от реки в лес. Носилки со Снегирём водрузили себе на плечи, вооружились шестами, руки были свободны и вступили в бушующий поток. Вода обжигала тела, захлестывала по грудь, пыталась сбить их с ног. Они добрались до противоположного берега еле живыми. Выбравшись из воды, Сашка взвалил Снегиря на плечи и метнулся в горку. Старик уже не мог двигаться. Сашка преодолел подъём быстро и направился к ближайшему дому, где постучал в оконце. Сразу зажегся свет, выглянула седая растрепанная голова и тут же исчезла. Мгновение спустя, на пороге появилась женщина и помогла Сашке втащить Снегиря в дом.

– Петровна, принимай. Плохо ему, весь горит,- Сашка черпнул из бочки ковшом воду и стал жадно глотать. С него на пол струилась грязь.- В больницу я позвонил, доктора предупредил. Он с минуту на минуту подойдёт.

– Ты свого покличь, горячка у парня,- прощупав лоб, ответила Петровна.

– Наши пока отсутствуют. Кто ныне топил баню?

– Сосед топил. Пархом. Иди к нему,- стаскивая со Снегиря одежду, наказала Петровна.

– Хорошо. Сама справишься?

– Да беги ты уж! Реку, что ль, переходил? Сам о себе побеспокойся, а то околеешь.

– Да, с той стороны,- бросил Сашка и выскочил из дома.

Быстро слетел к реке, подхватил Зотова. Тот колотил зубами вовсю. Во дворе дома Пархома бегал пёс на цепи. Заметив силуэты он кинулся было, оскалив пасть, на Сашку, но взвизгнув по щенячьи исчез в своей будке. Ввалившись в баню, Сашка усадил Зотова на лавку, вкрутил лампочку. В раздевалке было тепло.

– Сейчас, Иванович, пару быстро нагоним, не помрем,- подбодрил старика Сашка

– Ницивото,- сжав зубы, чтоб не стукали, ответил Зотов.- Шипко токо не надо. Я шипко не люблю. Сопсем баня не увасаю,- он перестал говорить, дал зубам волю, чуть выждал и, собравшись с силами, добавил:- Однака, шипка помогат,- и опять смолк.

Сашка быстро снял с него одежду и втащил в парную. Жар ещё был. Потом он выскочил из бани и подкинул дрова в топку на ещё тлеющие угли, после чего возвратился и стал раздеваться сам. В двери вошёл Пархом с берданкой на перевес.

– Ты кто?- обратился он к Сашке.

– Маркиз,- стуча зубами, ответил Сашка.

– А кто второй?- увидев одежду и сапоги, спросил Пархом.

– Пархом Макарович, второй – Надгыыр, а я Карпинский.

– Так это! Карпинских много,- усаживаясь напротив, но, не выпуская берданки из рук, настаивал Пархом, не смотря на то, что Сашка назвал его по имени отчеству. В парной послышался шум, отворилась дверь и Зотов крикнул во всю глотку: