– Паш, это не они притихли, их хрен остановишь,- Потапов сделал глоток.- Просто условия изменились.

– Что есть разница?

– Существенная.

– В чём?

– Ты посмотри! Он знал, кто прётся, врезал наотмашь, точно и расчётливо. Он уже тогда знал, что его никто не съест. Мы поехали на переговоры и столкнувшись с ними там в тайге ощутили, что во всём этом что-то не так. Это ощущение не позволило нам пустить в ход всю спецу. Тогда мы его с Проней могли поймать.

– Как бы мы это, скажи, сделали?

– Да могли, Паш, могли.

– Нет, Валера. Стояла зима. Добытчики у них все легальные люди, мы бы там никого не вычислили тогда. Охранный корпус просочился бы сквозь нас, на своей же они были территории, где любой куст знаком,- не согласился Апонко.

– Пусть ты прав, но спецназ в силе огромной.

– Что им спецназ, Валера! Они уже тогда имели в своём распоряжении запредел мечтаний. Стрелок, который с нами лазил под землёй, снабжён боезапасом достаточным, чтобы от столицы остались руины.

– У них тогда такой взрывчатки не было.

– Даже если так. Мы их загоняли, подняв в небо дивизию, а их всего пятеро.

– Чёрт с тобой, уговорил. Я не о том, собственно, хотел сказать. Он всё умело составил, но промах был и у него.

– Где?

– Не думал он, что через нас всплывёт старая бойня под Охотском. Это поставило под удар его родной клан. А нам при передаче дела, сунули и такие данные, хоть, в самом деле, нет упоминаний о тех временах, даже намёки отсутствуют. Когда он узнал, что мы бросились на всех парах в Охотск и стали там шарить, он многое понял. Думаю, что он уже тогда определил, кто нас подрядил. Он тогда уже знал главного "пастуха".

– Как ты это вывел?

– Да вот так, Паша. На него, как на лицо физическое тут ничего нет. Криминальный след его тут в двух ипостасях: подпольная добыча золота и чистка по долгам. Его отец погиб под Охотском. Но следов он своих нигде не оставил. "Пастух" или "пастухи", Паша, люди не наши. Они не наши соотечественники. Это иностранцы.

– Не пойму, куда ты этим клонишь?

– Регион, в котором он подпольно добычу организовал, у меня ж цифры в руках, имел статус неприкосновенного. Там за десять лет никого не посадили. Не потому, что дерьма не стало, оно в нашей стране непереводимо. Просто он взял в оборот начальника районного МВД и директора комбината. Это самые главные лица.

– А райком партии?

– Смотрел я и там. Не было среди сотрудников райкома партии ни одного варяга. Все местные. Варягов в 1975 году списали, кого на пенсию, кого в другой район, кого вообще из партии выкинули. И остались только местные кадры. Секёшь?

– Ясно.

– Но я тебе опять о другом. Гнали его из-за рубежа. Там было его основное хозяйство. Банк и концерн. Там он кому-то и перебежал дорогу. Официально он объявился в Европе в 1980 году, а год спустя его активно начал гнать КГБ. Уловил?

– Не совсем!?

– Ой, Паш, не в обиду, иди сунь два пальца.

– Что, я совсем окосел?!

– Заметно.

– Ты говори, Валер, я всё секу, только кумекать уже того, слабовато.

– Союз, Паша, Советских Социалистических Республик, был за железным занавесом. Он, когда тут всё прочёл, ну, что его хрен кто достанет, подался на запад. Строить своё хозяйство, а сюда он возвращался, как на территорию, где его западники не смогут достать при любом раскладе. Представляешь, какой это могучий ход?! Это он сидел в архиве КГБ, что мы никогда уже доказать не сможем. Он туда устроился для того, чтобы поиметь информацию на всю руководящую машину, и для того, чтобы перед отъездом точно выяснить величину опасности по возможному своему загону отсюда, но с подачи запада.

– О! Теперь я врубился,- Павел хлопнул Потапова по плечу.- Тогда получается, что его счислили одни и те же люди, одни суки его посчитали своим потенциальным врагом. Это, так полагаю, огромные, слушай, акулы.

– Точненько. Вопрос в другом. Кто там и кем управляет? Думаю, что есть какой-то общий котёл в финансовых сферах. Ты рубишь в дебет-кредит?

– Иди ты, Валера, с этим в одно место. Это ж бухгалтерия сплошная: дебет, кредит, авизо, сальдо.

– Но ты суть сказанного мной уловил?

– Вполне.

– Потому он тебе и пообещал сук этих вывести на чистую воду.

– Через банк?

– Он их купит. Всё в мире продаётся и покупается. Прижмёт он их так, что они сами к нему припрутся и, всех кто тут сдавал, ему выложат.

– Может это Ельцин?- брякнул окончательно окосевший Павел.

– Ну, тебя, Паш!- Потапов усмехнулся.- Ты уже совсем готов, плывешь.

– Тогда пошли спать,- предложил Павел и встал. Его качало из стороны в сторону.

– Пошли, нам постелили в зале.

– Не ссы, я мимо постели не промахнусь,- Павел выбрался в зал и с ювелирной точностью рухнул на диван у стены. Потапов снял с него тапочки и улёгся на диван у другой стены.

В окрест всё шумело. Журчали, ревели многочисленные ручьи и речушки, наполненные водой от таящих снегов. Под кронами сосен, где располагался (в пару домиков) шахтный посёлок, германский посёлок, почему-то так окрещенный мужиками, весна не чувствовалась. Снег лежал почти не тронутый, еле заметно просев. Картина была обворожительной. Везде, где солнце проникало, снег исчезал на глазах, а в тени нет. Сашка и Снегирь топали со смены в шахте, хлюпая по воде болотными сапогами, которые предусмотрительно раскатали. Кое-где на тропе было воды выше колен. Чтобы войти под сосны, пришлось карабкаться на обледенелый уступ по вырубленным ступеням. Тут была граница между весной и зимой. Под соснами, переведя дух, Снегирь спросил:

– Сань! Долго он тут лежать будет?

– Снег, что ль?

– Ну да!!

– До июня стает. В глубине чащи, да в местах, где солнце не достаёт, снежные плеши сохранятся до середины июля. В них всякое зверьё купается.

– Как?

– Белка прыгает, резвится, крутится на таком сугробе, спинкой и боками трётся, лапками перебирает. Животом ложится и ползает, брюшко чистит.

– Красиво, наверное?

– В природе всё красиво и до поразительности рационально. Места не тронутые, не хоженные, необычайной чистоты наши места.

– Далеко от грязных производств потому что.

– Не потому,- скатывая голяшки сапог, ответил Сашка.- Отсутствие грязных людей. Всё зло от человека и его желаний неуемных, потребительских.

– Что ж теперь, сталь не производить?

– Надо всё. И сталь, и цветные металлы, и продукты нефтехимии, и просто песок со щебнем надо, и лес. Спорить об этом нечего. Только делать надо всё разумно,- произнёс Сашка.- С умом, значит. Видал, как мы работу сделали?! Вот мы отсюда отвалим и за нами чисто будет. Дай государственным козлам эту жилу, что тут было бы?

– Представляю!!

– То-то!- Сашка разогнулся.- Они бы тут поставили обогатительный комбинат, город тысяч на двадцать жителей и лет сорок долбились бы в горе. За это время в округе на триста километров не осталось бы живой души.

– Так это ясно,- кивает Снегирь.

– Вон нефть в западной Сибири качают, так её больше по болотам разлили, чем за эти годы добыли. Загубили природу на корню.

– Болота они и есть болота.

– Глупый ты мужик, Андрей,- Сашка хлопнул того по спине.- Топи те не менее важны для природы планеты, чем леса Амазонки. Нет лишнего в этом мире ничего. Ты бы видел, как качают нефть арабские шейхи!? Вроде беспокоиться нет повода – сплошной песок кругом, ан-нет, технология добычи рассчитана так, чтобы вреда не наносить. Саддам Хусейн ушёл из Кувейта и поджог скважины, так они в течение года погасили и сразу выделили средства на очистку поверхности. Побеспокоились об этом, как о собственном здоровье. Понял ли ты?

– Усёк!

– Это пески, Андрей, всего-то, а сибирские топи восстановить как? Вкакаешься. А вот такой лес как у нас? Каждый же листик не протрешь. Пакостить научились, а работать чисто нет. Вон Левко зимой бак пробил на снегоходе, так двое суток сидел там и отжигал. Понимает причастность с малолетства. Мы в детстве, когда костры палили на реке, всем кагалом собирали сушняк или старые ящики таскали от магазина, но плескать солярку или бензин в костёр – даже не думали. Таких бы получили по первое число, на всю жизнь бы остались рубцы на задницах, для памяти.