– Я это понял,- Вильям подивился простоте объяснений такой явной механике, о которой он впервые в жизни слышал, за что ему было стыдно.

– Важность правильного дыхания вы поняли. Теперь переходим к примерам. Вот вы идёте в гору или в подъём. Сколько выдохов вы станете делать на шаги?

– По потребности,- сразу ответил Вильям, поняв, что сейчас дойдёт до математики, которую он ненавидел.

– Вижу, вы не любите считать. Это плохо,- будто прочитав его мысли, сказал парень.- А считать надо обязательно. В противном случае сгорите при прохождении первой же сопки. Считать надо потому, что это индивидуально и средними показателями пользоваться нельзя. Всё играет роль. Объём ваших лёгких, ваше сердце и его готовность к нагрузкам,- он смолк, посмотрел на Сашку, который лежал с закрытыми глазами и спросил:- Сань, твой друг сердце держит?- получил отрицательный кивок.- Плохо. Такому я научить быстро не смогу. Это важно, но не смертельно.

– Держать сердце это как?- переспросил Вильям, не понявший сути.

– Умение останавливать совсем, задавать нужное количество ударов в минуту. Способность сердцем поднимать и опускать давление. Продолжаю. Вес тела, масса груза, который вы несёте, температура внешней среды, градус подъёма, почва, ваш центр тяжести, размер ноги, длина ноги от головки бедра до пятки.

– Ничего себе!!- воскликнул Вильям, представив нешуточный наборчик.- Это же высшая математика?!!

– Позвольте не согласиться,- в этом месте их разговора Сашка отсоединился от внешней среды, оставив в работе лишь канал настроенный на шумы исходившие от скал. В какой-то момент времени всё стихло, осталось лишь еле уловимое шипение. Он сел резким движением. В этот момент наблюдатель, выставленный в районе перекатов, находившихся метрах в восьмистах выше от них по течению, дал дым. Все высыпали на край утеса. Это означало, что согласно меток оставленных в прежние годы, вода уже поднялась до необходимого уровня и с минуты на минуту затор прорвет. Вильям стоял в толпе у самого края. На перекатах творилось завораживающее действо. Льды громоздились друг на друга, образуя высокую стену. Меж глыб льда пробивалась вода. Её потоки, сначала слабые, теперь напоминали бурный водопад. Вода была грязной и обрушивалась на белый чистый лёд внизу перекатов, расплываясь по сторонам. Вдруг вся эта огромная стена вздрогнула и одновременно поползла в их направлении по всему широкому фронту. Она как бы зависла на мгновение и с невообразимым грохотом рухнула вниз. Повинуясь внутреннему голосу все заорали, что есть мочи, пытаясь перекричать нарастающий звуковой тон. Место, где они все стояли, располагалось на самом повороте реки и грохочущий вал должен был обязательно врезаться в скалу у их ног. В момент приближения стены льда и воды у Вильяма волосы на голове встали дыбом от страха. Казалось, что их всех сейчас захлестнет, захотелось бежать подальше в гору, от этого разнузданного ревущего шабаша, но, видя, что никто не делает этого, Вильям втянул голову в плечи и повинуясь неизвестно чему, неожиданно для себя, неосознанно, заорал голосом, как ему показалось, громогласным, выпуская из себя не то страх, не то боль, не то ещё что-то. Удар вала в скалу произошёл на уровне ног так, что в лица полетели брызги и ледяная крошка. Утёс вздрогнул. Вильям вдруг представил, что скалу оторвало и их уносит потоком. Вывел его из этого состояния дикий эмоциональный крик присутствующих. Они, не переставая орать, стали прыгать, хлопать по спинам друг друга. Били и его, а он всех попавшихся ему под руку. А следом произошло безумство. Сашка прыгнул на льдину и побежал в противоход её движения, а когда она закончилась, выскочил как ни в чём ни бывало обратно на скалу в месте, с которого прыгал на льдину. Все кинулись ловить удобные полосы целого льда, иногда выбегая почти до середины реки. Перепрыгивали с льдины на льдину. При этом старшие зорко присматривали за меньшими. Вильям не успел опомниться, как Сашка, выбрав удобный момент и подходящую льдину, схватил его за рукав и заорал прямо в ухо:

– Вперёд, дружище!!!

Они оказались на льдине. Там Сашка отпустил рукав, предоставив его самому себе. Долго оглядываться не пришлось, льдина то и дело лопалась, расходилась трещинами. Это заставляло быстро передвигать ноги, чтобы не провалиться в образовывающиеся разводья. Так происходило до момента, пока не добежали до края, за которым была широкая полоса грязной воды. Большинство выпрыгнуло обратно на скалу и Вильям последовал их примеру. Трое отчаянных, во главе с Сашкой бросились к середине реки, чтобы устроиться на другую льдину с той стороны в нужный момент. Игрище длилось полчаса. Вода стала понижаться в уровне и прыгать стало опасно. Треск стоял такой, что собственного голоса Вильям не слышал. К нему подошёл Сашка. На его лице была улыбка, хоть с него стекала вода. Он дважды провалился. Один раз потому, что выталкивал малолетку на берег, тот немного зевнул, а второй раз выбранная льдина рассыпалась на длинные сосульки, едва он коснулся её ногой.

– Пошли к костру. Можно по сто грамм. Ты хорошо вписался в наше племя аборигенов. Орал знатно,- и Сашка выставил большой палец. Вильям, набрав полную грудь воздуха, хотел что-то крикнуть в ответ, но где-то в горле запершило на первом же слоге, сразу опустив голос до сипа. Сашка понимающе хлопнул его по плечу и потащил к кострищу, который уже развели те, к кому судьба была не благосклонна. Те, кого такая чаша минула, подкалывали купальщиков, крича во весь голос.

– Тебе, Петруха, надо-ть ноги удлинить!!

– Не!! Ему ноги в пору,- подхватывал другой,- голову бы новую.

– За проезд надо платить.

– Злой кондуктор ссаживат!!- под общий хохот язвил кто-то из промокших.

Сушились, весело перебраниваясь. Сашку тоже подкалывали, а он, смеясь, отвечал, голышом скача вокруг костра, увёртываясь от едучего дыма, ничуть не стесняясь своей наготы. Пацаны рассматривали на его теле следы пулевых и ножевых ранений, считали сколько легло швов на ту или иную рану. Один из преподавателей налил в кружку спирт и протянул Вильяму. Он сглотнул, вздрогнул всем телом, но запивать из предложенной кем-то фляги отказался, посчитав это неуместным. Сашке тоже налили. Он оглянулся на Вильяма и, поймав его взгляд, показал, что пьёт за него.

Снегиря съедал стыд. Никогда в жизни он не испытывал такой его объём сразу. Петровна и Любаша уволокли, подхватив под руки то, что от его роскошного тела осталось, в баню и мыли, то и дело прикладывая в разные места припарки, переворачивая его кости на установленной по середине мойки широкой лавке. Он не мог самостоятельно ни сидеть, ни поднять руки, от чего ему было ещё горше переносить стыд. Самого себя он, очнувшись, не узнал. Его взору предстали какие-то чужие угловатые руки-крюки и ноги лишенные начисто мышц. Своё бессилие он считал столь позорным, что оправдания не находил. Сашка, говоря ему о красоте дочери Панфутия, не соврал. И теперь, наблюдая её копошащуюся возле остатков своего тела, Снегирь материл всё на свете и больше всего Сашку, за то, что он, сказав правду, всё-таки соврал самым наглым образом. Люба была не просто красива, она была восхитительна так, что слов описать её красоту у Снегиря не было. Он не сводил с неё глаз. Она, заметив это, бросила Петровне:

– Смотри, тёть Глаш, как глазеет на меня. Ровно кобель.

– Ох и языкастая ты, Любаша, в мать. Царство ей небесное. Ну, какой из него теперь кобель? В ём одна душа осталась и та еле теплится. А то, что он смотрит – хорошо. Ну, чего ему на меня старуху коситься, я уж поди забыла как и что,- они пускались хохотать.- Ты, Андрюша, нас не слушай. Это всё наши бабские шашни о мужиках. Они тебе ни к чему,- подбадривала она Снегиря.- А ты, Любаша, язык не распускай. Дай мужику в тело войти, а потом и кудахтай. Аль не видишь, есть чем приголубить.

– Тёть Глаш!!!- просила с укором Люба.- Меня попрекаете, а сами квохчете как наседка. Не суньте на меня напрасно,- и они снова смеялись.