– А слева что чернеет?- Вильям показал направление рукой.

– Это скала. Когда пройдёт ледоход, сходим. С неё хороший вид на окрестности открывается. Я на неё лазил лет двадцать назад в последний раз. Помню, что сердце защемило от восхищения, когда стоял у самого края.

– У меня есть много, что тебе сказать. Есть послания от знакомых,- сказал Вильям.

– Не спеши,- Сашка положил ему руку на плечо.- Тут жизнь тихая. Не срочно ведь. Ты же не на день-два приехал. Всё лето у нас впереди. Ещё наговоримся.

Через час Вильям сидел на лавке в раздевалке бани, отвалившись на обитую вагонкой стену в сладком расслаблении, бросив полотенце рядом. Он был красен как вареный рак, пот стекал с него ручьем. Из открытых дверей, завешанных марлей, которая чуть колыхалась, проникала живительная и желанная прохлада. Напротив него сидел могучего телосложения бородатый мужик, названый Александром братом Игорем. Он нарезал рыбу, красное мясо которой издавало запах и от этого запаха собиралась слюна во рту. Из парной доносились шлепки веника и мат. Александр продолжал истязание своего духа в одиночестве.

– У нас тут всё по простому,- сказал Игорь Вильяму.- Тарелок в баню никто не носит. Всё бери руками, кости складывай в сторонке прямо на стол. Не "Метрополь".

– А ты был "Метрополь"?- спросил Вильям.

– Бывал. В Берлине. В сорок пятом. Мой батальон как раз в том секторе войну закончил. Там столы мы и накрыли. Отсыпались в номерах двое суток, но потом нас тыловые крысы вытеснили. Готовили гостиницу для гостей каких-то. Вроде для союзников.

– А вас куда?

– Нас в поезд и на Восток. Бить японских самураев.

– Хорошо воевал?

– В смысле?

– Награды?

– Этого добра у меня столько, что складывать некуда. Железки они и есть железки. Я, как и весь народ наш, не за награды воевал, за Родину. И они мне, эти ордена и медальки, как таковые и не нужны. С сорок пятого ни разу их не надевал. Перед кем мне тут фасонить?

– Фасонить это что?

– Красоваться.

– Понял.

– Все знают, что я воевал. А награда у меня одна от той страшной войны. Единственная и самая дорогая. Только она мне душу греет.

– Какая?

– Что живым в той мясорубке остался. Я же в пехоте прошёл всю войну. Пушечное мясо, как писал Лев Толстой в романе "Война и мир". Читал?

– Да. Это великая книга. Много раз читал и всё время перечитываю отдельные главы.

– Вот что жив и что не спасовал, не струсил в бою, а по всякому приходилось, вот это и есть моя награда. Мне мать, когда я домой вернулся, поклонилась прилюдно в ноги до земли, а ведь ей пришлось одной не сладко, ведь я был старшим в семье. Отец отбывал срок в лагере и мне за кормильца доля досталась, а я на фронт убёг. Мать в ноги до земли, а батя при всём посёлке врезал вожжами промеж лопаток за то, что бросил малолетних братьев и сестер на произвол. Две правды в человеке живут рядом. Не желают они совмещаться, хоть ты тресни.

– Почему я тресни?- спросил Вильям.

– Это выражение такое. Так говорят у нас, если где-то не сходится.

– Не персонально?

– Да. Ещё говорят, хоть ты лбом о стенку.

– О чём вы тут?- Сашка вышел из парной и сел на стороне Вильяма, кинув ему его полотенце на колени.

– Рассказываю о том, как на фронт сбежал,- Игорь вытер руки о тряпку.- Ну что, начнём?- и вопрошающе посмотрел на Сашку.

– Что ты на меня глядишь? Доставай и наливай. Лиха беда начало, где только наше дерьмо не всплывало, зимой в лёд вмерзнет, а летом дальше плывёт,- произнёс Сашка и хлопнул в ладоши. Игорь метнулся в мойку и принёс бутылку марочного армянского коньяка. Откупорил и разлил в стаканы до верха так, что бутылка осталась пустой и во всех стаканах было поровну. Вильям увидел дозу и сказал:

– Опять потеряю сознание.

– От этого нет,- заверил Игорь.- Напиток богов. Нектар.

– Мне в самолёте мужик говорил, чтобы я на этикетку не смотрел, что самогон. Тут тоже не та этикетка?

– Коньяк. Чистейший. Двадцать лет выдержки,- Игорь взял в руки стакан.- Такого в мире нигде не делают. Не умеют. Морды кривые.

– Давай, Вильям!- Сашка взял свой стакан.- За встречу, что приехал, что не побоялся. Только до дна. У нас первую пьют до дна. Потом каждый сам определяет пить или нет. В этом первом полном стакане все тосты, а дальше без них,- они выпили. Игорь мгновенно в два огромных глотка. Сашка большими глотками и тоже быстро. Вильям посмотрел на них и потянул, выдохнув из лёгких воздух, чего Сашка раньше за ним не замечал. Он пил мелкими глотками, долго, быстро не позволяла пить привычка. Поставив пустой стакан на стол, Вильям стал искать, чем же закусить. Игорь ткнул пальцем в капусту и, не раздумывая, Вильям взял щепоть и отправил себе в рот. Это подзадорило Игоря.

– Видишь, Санька! Он с нами поживет три месяца и от него вся аристократическая элита в Лондоне станет шарахаться.

– Не!- ответил Сашка.- Не будет. Они и так уже через дорогу перебегают на другую сторону. Мы там устроили пару кутежей таких, что сама королева делала нам внушение. Да, Вильям?

– Отказываться от грехов трудно. Слишком явно. Я исповедовался перед поездкой, хоть и не верю сильно и свои дела личные в порядок привёл, мало ли что. Вдруг сопьюсь и потеряюсь в дороге, да так и останусь в России. У того, кто пьёт родины нет. Она там, где есть выпить,- Вильям научился шутейному сарказму от Сашки. Тот в подпитии мог это делать так, что слушатели, а англичане не особо смешливы, сидели при его рассказах с открытыми ртами, напрочь забывая о том, за чем они пришли в вечерний клуб.

– А что?!- поддержал его идею Игорь.- Бумаги тебе Санька сладит хорошие, бабу отыщем, обрусеешь, наделаешь детей, потомки потом вашу фамилию прославят, а те родственники, что остались в тумане, станут завидовать чёрной завистью. Задымят от злости.

– Почему задымят?- Вильям ещё не всегда понимал по-русски, а некоторые словосочетания и обороты надо было ему объяснять.

– Это из военного лексикона,- улыбаясь, сказал Сашка.- Они так говорили, когда им удавалось поджечь немецкие "тигры" и "пантеры". Они в пехоте до самого Берлина бутылками с зажигательной смесью пользовались, хоть немцы и придумали, как двигатели обезопасить. Это только в кино противотанковые гранаты были, до передовой они не доходили. Их тыловые бросали в реки и озёра. Рыбу глушили.

– Почему?- спросил Вильям.

– Ты его не слушай. Всё у нас в конце войны было,- Игорь махнул в сторону Сашки рукой.- Это он подкалывает. Слово подкалывает понимаешь?

– Да. Шутит. Так переводится.

– Немцы увеличили нижнюю бронь. Мы ведь как делали. Бросишь гранату под танк и порядок. Экипаж мёртв. Потом бронь так поступать не давала. Стали бросать под гусеницы. Её разворотит, катки выбьет, а они сидят и по сторонам стреляют, вооружения у них было много. Иди их выкури!? Вот мы бутылки и бросали, когда он подбитый встанет. Выскакивали через три минуты.

– Нагревались?

– Дышать было нечем. Это теперь ставят фильтры и санузел, а в ту войну в танке сидеть было тяжело. Пороховые дымы не отводились,- пояснил Игорь. Он ушёл и принёс вторую бутылку, откупорил и поставил на стол.

– Что это за рыба?- Вильям уплетал красные дольки, заедая их хлебом, который был аппетитен не меньше.

– Кета. Балык,- Сашка подал Вильяму нож.- Много не жри, а то изжога задавит. Мажь масло на хлеб, сверху икру, это от кеты икра. В Европе дефицит, а у нас пока ещё есть.

– Четыре фунта баночка в пятьдесят два грамма,- Вильям стал мазать маслом хлеб. Долго возился с икрой, ему не приходилось никогда самому готовить себе. Наконец он справился, откусил, прожевал и сказал:- Чего сидим? Наливайте.

– Наш человек,- Игорь быстро налил по половине стакана.

– Пить так пить,- беря свой стакан, произнёс Вильям.- Хороший коньяк. Я такого ещё не пил. Правда. Букет специфический,- и стал пить маленькими привычными глотками, смакуя.