– Адреса явок, куда возил, вспомнить можешь?

– И это в моих силах. У меня есть записано. Дам.

– Дома хранишь?

– Да. Я их переписал с памяти в 1953 году, когда вождь народов умер. Записал не думая, что кому-то понадобится. Хочешь сыскать явки те?

– Есть мыслишка. Только ты, Дормидонтович, об том никому не болтай. За это могут голову свернуть и на старость твою ссылок не будет.

– Я ещё не совсем дурак. Сейчас принесу,- Воробьёв вышел с кухни.

"Потому он и без орденов и медалей. Любая наградка ему могла обернуться могилой. Люди Рудина его искали, это точно. Сыскать себя хитрованец не дал",- подумал Скоблев.

– Вот, Толя,- вернувшийся Воробьёв, протянул исписанные мелким почерком листы.- Тут есть всё. Маршрут следования, явка, какой примерно груз. За точность адресов явок я головой ручаюсь, а вот за груз не могу. Он мне так примелькался за тринадцать лет, что, возможно, я где-то и повторился.

– Годится,- Скоблев открыл кейс, достал оттуда пачку долларов и протянул Воробьёву. Листы положил в кейс, не просматривая.- Десять тысяч тебе даю долларов. Как менять учить не надо?

– Ну, ты, клещ,- ответил Воробьёв.- Ещё этому меня научи, молокосос.

– Это не всё,- Скоблев захлопнул кейс и поставил его на пол между ног.- Я к тебе загляну, чтобы кое-что уточнить. Назначаю тебе пенсию. Сколько ты хочешь в месяц?

– Открываешь мне счёт?

– Да, Дормидонтович, но в разумных пределах.

– Носить сам станешь?

– Нет.

– Тогда пятьсот в месяц определимся пока. Большую сумму мне не осилить. Потребностей нет.

– Через трое суток я приду. "Зингер" купить или сам справишь?

– Купи, Толя. Слово я дал. Тяжёлый он, небось.

– С программным управлением брать?

– Лучший купи. Она девка умная, разберётся, что и как.

– Я тебе оставлю сигнальное устройство,- сказал Скоблев.

– Давай,- после раздумья ответил Воробьёв.

– Вот,- Скоблев передал ему маленькую чёрную коробочку.- Если что, нажимаешь на кнопку и можешь выкинуть. Мои тебя и без неё найдут.

– Крепчает техника. Ты что, теперь мне "хвост" пришьёшь?

– За жизнь свою не опасайся, прикроем твою задницу. Ну, а козла швейцара уберём на пенсию. У него выслуги достаточно, пусть внуков нянчит, нечего тут сутками сидеть.

– Скажи мне, Толя, ты сам или с кем-то?

– Я вольный, Дормидонтович. "Крыши" у меня нет, свою строю. С клопами этими в одной банке сидеть не хочу.

– Понял. Давай ещё по маленькой на посошок. Налей,- опрокинув в рот стопку, Воробьёв продолжил:- Ты мне старость предсмертную мою финансируешь и я тебе всё, что есть, соберу. К чему оно мне в могиле, а тебе, авось, и добрую службу сослужит. Или твоим разумникам. Возьмешь?

– Кто же откажется. Много у тебя?

– Малость есть.

– Готовь. Не спеши и в кучу не сваливай.

– Ладно, не учи,- Воробьёв рассмеялся.- Тогда сладь мне место на Ваганьково. Было у меня там, но суки продали, а жаловаться теперь на них кому станешь.

– Головы им отверну. Обещаю.

– Тогда иди,- Воробьёв поднялся.- Мне сон дневной надобен, а то ноги не выдерживают и глаза начинают слезиться.

– Ушёл. Да, рецепт настойки мне напиши. Дверь захлопну.

– Хорошо,- Воробьёв не оборачиваясь, двинулся в спальню.

Давыдович обул свои ботинки и вышел, аккуратно прикрыв дверь так, чтобы щёлкнул замок.

В домике между Панфутием и Борисовичем разгорелся спор. Выясняли, чей Сашка сын. Борисович утверждал, что Сашка сын Кана, с чем Панфутий был несогласен категорически.

– Ты, Борисович, видно, с ума сошёл,- говорил Панфутий, закусывая.- Мы из одного посёлка. И как Сашка родился, я прекрасно помню.

– Что ты можешь помнить! Ты своих детей, кто когда родился, не помнишь, а его рождение запомнил,- подкалывал Борисович.

Армейские пили и слушали их спор. Им было интересно.

– Весь посёлок неделю пьяным ходил, приборы даже остановили на прииске. Как я такую пьянку мог забыть?- упрямо гнул свою линию Панфутий.

– Вот упрямый вурдалак. Ты меня слушай. Мы с Каном в одном секторе пять годов бок о бок прожили. Санька малый ещё был, когда я стал свидетелем разговора Кана и Ло. Кан просил прислать к нему сына и, неделей спустя, появился Санька и сразу же отметился сгоревшей баней. Он поджигатель был жуткий и проказничал со страшной силой. Когда он появился на опорной базе сектора, мы мигом всё попрятали. Ворюга был такой, что чуть зевнёшь – уже нет под руками инструмента. Тащил всё подряд, что плохо лежит. Мужики в этих безобразиях его поощряли всемерно.

– Это тебе привиделось или глухой тетерев нашептал. Кто, ты мне тогда скажи, Саньке Джугда?

– Джугда Саньку усыновил после гибели Кана.

– Борисович, тебе и в самом деле клин вбило. Кто тогда Санькина мать?

– Вот этого я не знаю,- честно признался Борисович.

– Не знаю,- передразнил Панфутий.- Кан появился в наших местах через два года после рождения Саньки.

– А вот тут ты брешешь. Кан осел у нас в пятьдесят шестом году. За это я голову кладу на плаху. Даже день помню, когда он появился, 3 июля это было. Тут ты маху дал.

– Хорошо, умник. Раз он тут появился в 1956 году, тогда мать Саньки не могла быть невидимкой?

– Ещё раз тебе говорю: Кан просил Ло прислать к себе сына. Тогда Санька и появился,- талдычил своё Борисович.

– Ты, Борисович, кудесник. Не человек – йог. Кого тогда Джугды жена родила?

– Почём я знаю,- пожал плечами Борисович.

– Вот ерунды и не молоти. Брешет он, мужики,- обратился Панфутий к Потапову и Апонко.- Вы его болтовни не слушайте, мне верьте.

– Спорить с тобой больше не буду. Санька из бани вернётся, у него и спросим. Только давай спорить.

– На что?

– Месяц мои дырки будешь сверлить и плюс десять литров спирта,- назначил условия спора Борисович.

– Согласен,- ответил Панфутий.

– По рукам,- произнёс Борисович, и они пожали друг другу руки, после чего неугомонный Панфутий сказал:

– Сдохнешь со шпуром в руках.

– Сам с ним сдохнешь. Сашка врать не станет.

– И то верно, за это оба можем быть спокойны. Его слово железное. Только ты, Борисович, хоть пой, хоть плач, но правда – моя.

– Коль заспорили, то жди молча, когда он из бани воротится, а в спор снова не лезь,- отсёк его попытку продолжить обсуждение Борисович.

– Кан это кто?- спросил Потапов.

– "Чужак" один,- ответил Панфутий, чтобы поддеть таки Борисовича, который пришёл в добычу из охранного корпуса, где был стражником одного из секторов.- Приблуда. Объявился не знамо откель, но ко двору пришёлся.

– Громко об этом не ори,- предупредил Борисович.- Да моли Бога, что стрелки утром отъехали, а то за слова эти по шее бы тебе треснули, не смотря на твою старость.

– За него могли б,- признался Панфутий.- Кан в почёте был. И погиб, как мужик, на посту, что тут скажешь. Но то, что он приблудился к нам, правда. Так что, Борисович, не обессудь.

В домик вошли Снегирь и Сашка.

– Та-а-а-к, деды,- увидев на столе литровую флягу из-под спирта, сказал Сашка.- Дёргайте спать. Засиделись, однако.

– Саш,- обратился к нему Панфутий.- У нас спор с Борисовичем, только слово дай не лгать, а то дело принципиальное.

– Даю,- ответил Сашка, сев на лавку и снимая унты.- И сразу в постель. Оба. Спорщики.

– Ты, чей сын: Кана или Джугды?- спросил Панфутий у него, не говоря, кто из них за кого спорил.

– Кана,- произнёс Сашка. Он соврал, но сделал так специально, потому что Панфутий был из его родного посёлка и не мог не знать, когда Сашка родился. Значит, он спорил за Джугду. Но поскольку при споре присутствовали посторонние этого делать было нельзя, а спор затеять мог только Панфутий, он это любил, и пьянку спровоцировал тоже он. Из-за этого Сашка и солгал, предполагая, что спорили на спирт, это было обычным делом, который Панфутий втихаря потягивал, ему присылали многочисленные сыновья, чтобы наказать вдвойне.