Я тихо отошел, как тень. Подошел к двери, уже собирался выйти на улицу, пройтись, подышать, не взорваться. Но в голове все равно крутилось одно и то же. Возможно, когда-то у меня и были мечты. Семья. Жена. Дети. Катя. Моя. Без истерик, без побега, без предательства. Чтобы утром она шептала мое имя, а не вырывала сердце ложью. Но жизнь — не сказка, это даже не фильм из проката на Кузнецком. Жизнь — подвал, грязь под ногтями, и тишина в глазах, когда больше не веришь никому.

Она не написала. Ни строчки. Ни "привет", ни "жив ли". Я мотал срок, а она будто умерла. Нет, хуже — она жила, как ни в чем не бывало, растила сына, улыбалась, работала. Я думал о ней каждый день. И если бы она не врала мне сейчас — может, я бы даже простил. Может. Но, видит бог, если она правда собиралась всю жизнь молчать о нем… если бы я не появился случайно… да никто бы и не узнал, что у пацана есть отец, ну… кроме еще одного предателя — Шурки, который тоже, явно не собирался мне ничего рассказывать.

Но она… это жжет, сжирает изнутри. Я не хочу ее трогать. И убить ее хочу. Одновременно.

Она хочет работать? Отлично. Я устрою ей работу, о которой она даже не мечтала.

Машина неслась по просыпающемуся городу, улицы были серыми, как похмелье, фонари гасли лениво, будто выдыхая последнюю смену. Я сидел за рулем, щелкал пальцами по кожаному ободу и думал, на кой хрен вообще всерьез полез в это дерьмо. Справа Валера развалился, жрал бутерброд как будто не в «Волге» сидит, а дома на кухне. Сзади Кирюха ерзал, вечно у него жопа не в покое. Летели мы к Атаману — надо было закрыть один вонючий вопрос, но у меня башка была не в сделке, а в той комнате, где Катя спала с пацаном. Моим пацаном. Да, мать его, моим. Но кому я это скажу? Себе, ей, этим двум клоунам? Им бы только сальные шуточки отпускать.

— Ты, кстати, теперь че, баб домой сразу с детьми водишь? — загоготал Кирилл, откусив бутер, как добрый — с хрустом. — У тебя там игровая, пока ты их на диване трахаешь, а?

Я не сразу ответил. Секунду в голове повисла глухота, потом я медленно повернул голову и глянул в зеркало. Глаза в его глаза.

— Это мой сын. И его мать.

Машина как будто в холодильник заехала. Все замолчали. Валера вытянулся, а Кирюха будто язык проглотил.

— Твой… сын?.. — пробормотал Валера. — Ты щас серьезно, Лех? Это ты про ту бабу?

— Нет, блядь, про привидение. Конечно про ту. — Я сжал руль, как горло уроду. — А что? Я по-твоему, похож на типичного батю? С памперсом в одной руке, с бутылочкой в другой? Я че, с зоны на УЗИ отпрашивался? Или в «Крестах» писал заявление, чтоб за коляской сходить?

— Сука… — выдохнул Кирилл. — Так это не просто шалава какая-то? Ты типа любил ее?

Я молча затормозил — резко, чтобы ремень ему в печень врезался. Он охнул, отшатнулся назад.

— Понял, понял, не шалава, все, молчу.

— Сколько пацану? — спросил Валера. — Как зовут?

Я прикурил, выдохнул дым в лобовое.

— Четыре. Имя — Леша.

Тишина. Потом хохот.

— Два Лехи Громовых. Ну все, брат, отпад. Надо третьего делать — будет рок-группа.

Я молчал. Прожигал сигарету, думал: а фамилия-то у него какая, а? Моя? Или Катькина? А если… не дай бог… Лебедев? Та я ее придушу.

— Это трогательно, — пробурчал Валера, — в честь тебя назвала. Все-таки любила, наверное.

Я скривился.

— В честь прадеда, — выплюнул.

— Она так сказала?

— А ты думаешь, я у нее справки брал?

Мне не нужен был этот разговор. Я врубил магнитофон, выставил громкость на максимум, чтобы заглушить собственные мысли, не их болтовню. Потому что если я сейчас об этом подумаю по-настоящему, то разнесу нахрен не только тачку, а весь этот город. У меня есть сын. У меня есть прошлое, которое внезапно стало будущим. А между этим — Катя. Та, которую я хотел прибить, пока не увидел, как она спит с моим сыном в обнимку. Та, что вонзила нож — и теперь держит меня за горло одним только взглядом.

Комната была тихой, как перед выстрелом. Звукоизоляция тут такая, что хоть кого пытай за дверью — никто не услышит. На стене старая карта города, пятнами размечены районы, как у хирурга на теле пациента: синим, красным, черным. Мы знали, что каждое пятно — чья-то шея, чье-то мясо. Атаман сидел за столом в кожаном кресле, глаза прищуренные, лицо будто резцом выбито из камня. За его спиной стояли два охламона с мордами как у кладбищенских псов. Дышат носом, молчат, не мигают.

— Чай, кофе, кровь?

— Мне — план, — ответил я, плюхаясь в стул и кладя сигарету на край пепельницы. — Ты же не просто так меня дернул.

Он достал пачку бумаг, бросил на стол.

— Южный рынок. Продовольствие, техника, груз — все идет через одного урода, Пояс. Сидит жирно, налог платит… только не нам. Его пора… пересадить.

Я приподнял бровь.

— Убрать?

Он мотнул головой.

— Не. Умные времена. Сейчас мы их не убиваем — мы их обнуляем. Гоним с насиженного, без пыли. По схеме.

Я пролистал бумаги. Там были подъезды, кто за что отвечает, даже где сторож пьет ночью. Работа кропотливая, с расстановкой.

— Кто в деле?

— Ты. Кирилл с Валерой — под тобой. Ну и мои по периметру. Только без фокусов, Леха. Тут если всплывем — всплывем все. А вонючая крыса уже где-то рядом, чувствую.

Я затянулся, глядя на карту.

— Кирилл пойдет по технике — поставим своего. Валера — на фрукты, там у него брат торгует. А я — к самому Поясу, разговор по душам. Без рук. Сначала.

Атаман усмехнулся, щелкнул зажигалкой, поджег сигару. Дым закрутился в воздухе, как удав.

— Вот за это я тебя и ценю. Слово — крепче пули.

— Но если надо будет — пуля не подведет.

Он опустил взгляд, одобрительно кивнул и добавил тихо:

— Только аккуратно. У тебя теперь свои есть. За спиной не только пацаны с арматурой, а пацан с глазами. Маленький. Лешка.

Я прищурился.

— Ты все знаешь, как всегда.

— Не все. Но если ты сейчас вписываешься — это не потому что мы с тобой одно мясо. А потому что ты не хочешь, чтоб твой сын жил в городе, где такие, как Пояс, правят.

Он смотрел как человек, который в гробу видел твой выбор, но уважает, что ты делаешь его сам.

Я поднялся.

— Я вписываюсь. Но только до тех пор, пока не начнется бардак. Я кровь ни за кем вытирать не собираюсь. Если кто лоханулся — пусть сам и ложится.

Атаман кивнул.

— У нас с тобой давно все по-честному. И теперь тоже. Не подведи.

Катя

Сад был не просто лучше — он был другой жизнью. Новый, светлый, с ремонтом, как из другой реальности. Просторные группы, яркие игрушки, не пахло хлоркой и безысходностью, как в старом садике. Здесь он сразу оживился, загорелся, как будто только тут впервые почувствовал, что он — просто ребенок. Он побежал к полке с конструкторами, сразу влился к детям, а воспитательница, молодая и чересчур приветливая, переглянулась со второй и сказала, что «такие быстро приживаются». Я улыбнулась, машинально, как всегда, когда нужно спрятать и тревогу, и злость, и то, как у меня внутри все дергается от бессилия. Я подписала документы, оставила номер и вышла, будто сбросила с плеч рюкзак из кирпича.

Но стоило закрыть дверь его квартиры, как все вернулось.

На тумбочке у входа лежали ключи. Дубликат. Он заранее оставил. Будто знал, что мне будет нужно — или просто все предусмотрел. Я взяла их, повертела в пальцах, и внутри снова подступила злость. Домохозяйка. Очаг. Он будто плюнул в меня, вытирая ноги о мою гордость, о все, что я тянула эти годы, когда не было ни копейки, когда приходилось продавать обручальное кольцо и лгать Леше, что папа уехал в командировку. Я не прощу этого. Не за тон, не за подколы, не за «зарплату за тряпку и кастрюлю». Он думает, что может так просто вломиться в мою жизнь и диктовать условия. Думает, что мне деваться некуда. А может, и правда некуда.