«Волга». Черная, как ночь. С матовыми тонированными окнами, с обрезанной решеткой. На номерах — ничего лишнего, вся как надо, на виду и в тени одновременно. Внутри — кожаный салон, запах табака, масла и чего-то еще. Я сел, захлопнул дверь, завел. Рычание мотора — как зевок зверя. Пальцы сжали руль, и я вырулил со двора.

Через пару минут с другой стороны забежал Кирюха. На ходу хлопнул дверью, осмотрелся, сел тяжело, будто не дышал все это время. — Нам нельзя светиться, если ты забыл. — сказал он, устало, но не ссыкотливо, просто по делу. — Правда думаешь, что мне не плевать? — кинул я, не глядя, и руль сжал так, что костяшки побелели. — А не должно быть, Лех. — отрезал он, глядя вперед. — Атаман был прав. Крест следит. За каждым шагом, как шакал у стены.

Я молча прибавил газу. Именно поэтому мы вернулись только сейчас. Не потому что забыли. А потому что теперь — не те. Мы не вернулись жить. Мы вернулись забирать. Все. Что наше. И кого надо.

Сигарета в зубах, ладонь на руле. Щелкнул пепел в окно, затянулся, чуть прищурился от дыма. Кирилл рядом молчит, смотрит в стекло. Пальцы у него все время что-то крутят — то колечко от ключей, то зажигалку. Не нервничает — просто привычка.

Он повернулся ко мне, затянулся и сказал: — Думаешь, рано мы вернулись?

— Нет, — качнул я головой, — не рано. Самое время. Пока Крест думает, что мы тихо сдохли, мы уже по улицам ездим. Под носом.

— Атаман бы не одобрил.

— Атаман не в курсе. Пока. Но узнает — поговорим. У нас с ним свои счеты. Кирилл выдохнул дым, долго молчал. Потом спросил: — Ты вообще понял, кто тут остался?

— Остались крысы, да пара волков. Остальные или сели, или легли. Я вижу по лицам. Боятся. Прячутся. Значит — будет проще.

Он усмехнулся, но без радости. — Значит, начнем чистку?

— Потихоньку. Не с шашкой, а с плоскогубцами. Давить по одному. Проверить, кто за кем стоит. Кто кому платит. И кто про нас что говорит.

Двигатель рычал глухо, как будто злится, что мы так медленно катим. Дворы потухшие, серые, как и тогда. Пальцы на руле подрагивали от нервов, хотя я делал вид, что все под контролем. Кирилл затянулся, дым ушел в стекло, и он лениво кинул, даже не глядя в мою сторону:

— Мы оба прекрасно знаем, у кого бы ты мог узнать эту информацию.

Я косо взглянул на него и чуть глубже утопил педаль газа. — И мы оба прекрасно знаем, что хрен там я это сделаю. — процедил сквозь зубы.

Он фыркнул, как будто не удивлен. — Твое дело, брат. Я ж не осуждаю.

Но осадок от его тона остался. Как будто щелкнул меня по лицу. Я сжал челюсти до хруста. Знал ведь, к кому он клонит. Шурка. Мусор. Предатель.

— Ты ведь не серьезно сейчас? — выдал я, скосив на него взгляд.

— Согласен, — пожал плечами, — перебор.

Ублюдок.

Я сжал руль до побелевших костяшек. Последний раз я видел Сашу тогда, когда мы друг другу морды в кровь раскрошили, а потом — как идиоты — вытаскивали жопы из одной и той же засады. Это не был братский акт, не дружеский знак. Это был рефлекс — как у зверей. Спасти, чтобы потом убить лично.

Как бы я ни хотел снова пустить ему в нос, как бы не кипел от одной мысли о нем в погонах — только через мой труп кто-то другой подберется к нему. Если уж ему и умирать, то по моим правилам. Моей рукой. Моей пулей. Моей злобой. И пусть потом черти в аду ставят на повтор тот момент.

Кирилл молчал, но я знал, он понимает. Мысли в машине гудели громче двигателя. Я вдавил педаль сильнее. Воздух с улицы хлестнул в лицо.

В конце концов… уверен, кто-то из нас однажды все же нажмет на гребаный курок.

— Напомни, почему нас на Зареченский район занесло? — спросил Кирилл, не оборачиваясь, чуть приоткрыл окно и уставился на проходящие мимо подъезды, как будто искал что-то знакомое.

Спидометр полз вверх, стрелка дрожала, а я сжимал руль так, что пальцы побелели. Газ давил неосознанно, будто хотел выжать из машины все и сразу, лишь бы не думать.

Полгода я уже в городе. Пол года. И хоть бы след. Хоть бы слово. Катя — как будто ее не было. Ни одного слуха, ни одного имени в общих разговорах, ни подруг, ни родни — ничего. Стерлась, как будто кто-то нажал «удалить» на всей моей жизни.

Кирилл там чего-то говорил, по-моему, про Атамана или про выезд на вечер — я уже не слышал. Голова гудела от ярости. И от бессилия. Она сбежала. Просто вычеркнула меня из своей сраной жизни, как будто я — ошибка, с которой можно жить, только если забыть.

Четыре года. Ни письма. Ни вопроса. Ни одного «как ты там, Леха». Четыре сраных года тюрьмы, где каждый день я думал о ней. Где я жрал кашу и слышал в голове ее голос. Где я дрался, выживал, кипел — и все ради чего? Чтобы выйти и понять — я нахуй никому не нужен.

Она — моя. Как бы она себе там это ни представляла. Моя. И если она думает, что я ее не найду — пускай лучше молится, чтобы не нашел. Потому что если в ее жизни появился кто-то еще, если рядом с ней сейчас какой-то ушлепок — то за него отвечать будет она. Я гляну ей в глаза, и она поймет, что я блядь не простил. Не забыл. Не смирился.

— Эй! — Кирилл щелкнул пальцами перед моим лицом. — Ты глох, что ли?

Я ее найду. По косточке соберу, если придется.

Леха

Сигарету я потушил о подошву, не торопясь. Дождь чуть утих, но холод пробирал до костей — октябрь злой, как и мы. Дима вышел из машины первый. Кирилл за ним. Я последний, глянул на мясокомбинат и усмехнулся. Все это выглядело так, будто само просится под крышу — облупленный фасад, собаки во дворе, охрана — пьянь с табуретом. Даже не шелохнулись, когда мы зашли.

Поднялись наверх. Стучать не стали — Кирилл сразу дернул дверь. За столом — директор. Халат в мясных пятнах, руки в жире, сигарета в пепельнице догорела до фильтра. Он поднял глаза — и все понял. Глаза бегают, губы зашевелились, будто молитву прочел.

— Кто вы… чего вам…

Я сел первым, прямо напротив. Спокойно. Смотрю, как крыса перед капканом. — Мы, брат, — это те, кто пришел решить тебе пару проблем, пока они не превратились в беду.

Он проглотил слюну, шумно. Дима оперся жопой о край стола, Кирилл достал сигарету, чиркнул зажигалкой. Молчание было сдавленное.

— Слышь, Колян, — начал Кирилл. — Ты ж вроде не дурак. Комбинат твой — работает. Деньги идут. А вот защиты у тебя — ни хера. Как думаешь, сколько ты еще так протянешь?

— Я… я не понимаю… У меня все по закону…

Я фыркнул. — Закон? Тут “закон” — это когда утром в окно коктейль прилетает, а вечером жену твою в подворотне шатают. Закон, блядь…

Он попытался встать. Дима толкнул его обратно в кресло — легко, но чтоб не забывался.

— Значит так, слушай внимательно, — я говорю спокойно, с расстановкой. — С этого дня ты наш. Весь твой поток, весь навар, все фуры, все свалки — под нами. Работаешь как работал. Но восемьдесят процентов уходит нам. Без задержек, без лишних слов, тебе… так уж и быть двадцать процентов

— Восемьдесят?.. — он захрипел, глаза вылезли. — Это ж… это грабеж…

— Нет, Колян. — Кирилл стряхнул пепел прямо на пол. — Это чтобы ты не попал к тем, кто сначала ломает пальцы, а потом спрашивает, как звать.

— И не надо делать из себя жертву. — Я наклоняюсь вперед. — Ты ж сам все понял. У тебя мясо идет налево. Ты на нале рубишь, ты на документах мухлюешь, ты шкурку гонишь на обувную, сало — на технуху. Мы просто знаем цену за твою хитрожопость.

Он откинулся в кресле, пот выступил по лбу.

— А если я… не соглашусь?

Я смотрю на него как на мешок говна. — Тогда утром ты проснешься, а склада уже не будет. Люди разбегутся. Проверка придет. Потом пожар. Потом кредиторы. Потом тебя найдут на стройке — в мешке из-под цемента. Тебе это надо?

Тишина. Он выдохнул, вытер лоб рукавом. — Хорошо… я понял.

— Рад, что ты умный. — Дима хлопнул его по плечу. — Пятница — день встреч. Первый взнос — завтра. Не тяни. Мы пунктуальные.