Он подошёл ко мне вплотную, его глаза были дикими.

— И ты… ты всё это время знала? Ты знала, с кем связалась? И всё равно была с ним? Целовала его? Пускала его в свою постель?

— Я не знала! Я узнала только сегодня!

— Врешь! — он схватил меня за плечи. — Ты всегда знала, что он — чудовище! Но тебя это устраивало! Пока он покупал тебе дорогие платья и водил в рестораны! Ты такая же, как они! Гнилая изнутри!

Его слова жгли больнее любого ожога. Потому что в них была доля правды. Я закрывала глаза. Я позволяла.

— А ты? — я вырвалась из его хватки. — Ты что, святой? Ты вор! Ты преследовал меня, пугал! Ты ворвался в мою жизнь и перевернул всё к чёрту!

— Я пытался докопаться до правды! А ты… ты просто хотела пристроиться к самому сильному самцу! Ты предала память моего отца! Ты предала себя! И ты предала… нас!

Он кричал это последнее слово, и в его голосе прозвучала такая боль, что у меня перехватило дыхание. «Нас». Он говорил о нас. Как о чём-то реальном.

— Никаких «нас» нет! — закричала я в ответ, сама не веря своим словам. — Есть ты и твоя мания! А я… я просто пешка в твоей игре!

— Пешка? — он дико засмеялся. — Ты никогда не была пешкой! Ты была… ты была проклятием! С того момента, как я увидел тебя в том клубе! Ты свела меня с ума! Я ненавижу тебя! — он схватил меня снова, притянул к себе так, что наши тела слились воедино. — Я ненавижу тебя за то, что ты заставила меня чувствовать! За то, что ты есть!

И его губы снова нашли мои. Но на этот раз это не была битва. Это было падение. Стремительное, неудержимое, страшное.

Его поцелуй был огнём. В нём была вся его ярость, вся боль, вся отчаянная, неистовая потребность. Его руки рвали с меня одежду, его пальцы оставляли следы на моей коже. Я не сопротивлялась. Я отвечала ему с той же дикой силой. Я впивалась ногтями в его спину, притягивала его ближе, глубже.

Мы упали на груду старых брезентов в углу помещения. Жёсткая ткань царапала кожу, но мы не замечали боли. Была только всепоглощающая буря ощущений. Его губы на моей шее, груди, животе. Его руки, исследующие каждую клеточку моего тела, будто пытаясь стереть с меня следы другого мужчины.

— Ты моя, — рычал он, входя в меня резко, почти болезненно. — Только моя. Никогда… никогда его. Слышишь?

Я не могла ответить. Волна желания захлестнула меня, слепая, всесокрушающая. Я кричала, извивалась под ним, цепляясь за его мощные плечи. Это был не секс. Это было уничтожение. Стирание границ. Слияние двух яростей, двух болей, двух потерянных душ.

Он двигался с жестокой, неумолимой силой, словно пытаясь вбить себя в самое нутро моего существа. И я принимала его. Вся. Без остатка. Каждый толчок был и болью, и наслаждением, и покаянием, и обетом.

Когда пик настиг нас обоих, это было похоже на взрыв. Мир распался на миллионы искр. Мы кричали в унисон — немой, животный крик, в котором было всё — и ненависть, и прощение, и обещание, и отчаяние.

Мы лежали, тяжело дыша, наши тела покрытые потом, наши сердца колотились в унисон. Брезент под нами был мокрым. Где-то за стенами шумел город. А здесь, в этой грязной, заброшенной комнате, мы нашли друг друга. В самом страшном, самом прекрасном, самом настоящем моменте нашей жизни.

Он лежал на мне, его лицо было укрыто в моих волосах. Его дыхание постепенно выравнивалось.

— Я не ненавижу тебя, — прошептал он наконец, его голос был хриплым и сломанным. — Я люблю тебя. Чёрт возьми. Я люблю тебя с того самого первого поцелуя.

Слёзы снова навернулись мне на глаза. Но на этот раз они были сладкими.

— Я тоже, — выдохнула я, обвивая его руками. — Я тоже люблю тебя.

Мы лежали в темноте, и мир снаружи больше не имел значения. Были только мы. И наша правда. И наша любовь, рождённая в гневе и выкованная в страсти. А впереди была война. Но теперь мы были вместе.

Тот день после нашей бурной ночи на автомойке стал для меня днём тихого, внутреннего перерождения. Мир не изменился. Сергей всё так же звонил, отец обсуждал детали свадьбы, свадебный консультант присылал бесконечные образцы тканей. Но внутри меня всё было иначе. Теперь у меня был секрет. Тихий, тёплый, живой комочек в груди, который согревал меня изнутри, даже когда я улыбалась своему «жениху» и кивала отцу.

Это была любовь. Странная, болезненная, рождённая в гневе и выстраданная в боли, но — любовь. Когда я думала о Марке, а думала я о нём постоянно, моё сердце сжималось не от страха или тоски, а от нежности. Я вспоминала его руки на своей коже, не те — грубые и требовательные, а те, что позже, когда буря утихла, мягко гладили мою спину. Я вспоминала, как он прошептал «Я люблю тебя». И эти слова значили для меня больше, чем все клятвы Сергея.

Я понимала, что должна ему помочь. Он был один против двух могущественных кланов. Его ярость и боль ослепляли его, заставляли идти на неоправданный риск. Мне нужно было стать его якорем. Его разумом. Я решила действовать.

Через два дня, под предлогом посещения антикварного аукциона (я знала, что Сергей презирает «старьё» и не поедет со мной), я снова улизнула. Мы договорились встретиться в заброшенной оранжерее в старом парке — месте, которое я любила в детстве и о котором ему как-то рассказала.

Он ждал меня там, прислонившись к стеклянной стене, заросшей плющом. Солнечный свет, пробиваясь сквозь грязные стёкла, рисовал на его лице золотистые узоры. Увидев меня, он улыбнулся. Это была редкая, неуверенная улыбка, но она преобразила его суровое лицо.

— Ты пришла, — сказал он просто.

— Я сказала, что приду.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Воздух между нами был наполнен невысказанными словами, воспоминаниями о той ночи. Он сделал шаг вперёд и взял мою руку. Его пальцы осторожно переплелись с моими.

— Я боялся, что ты… передумаешь, — признался он тихо.

— Я не могу передумать, — я посмотрела ему в глаза. — Это не выбор. Это… данность.