Тишина за столом стала вдруг оглушительной. Даже звуки ресторана куда-то отступили. Сергей медленно поставил бокал. Его пальцы были идеально спокойны.

— Кто тебе рассказал про это? — его голос был тихим и абсолютно ровным, без единой нотки гнева или удивления. Это было страшнее любого крика.

— Это неважно. Важно, правда ли это?

— Правда — понятие растяжимое, Валерия. — Он откинулся на спинку стула, изучая меня. — Была неприятная история с нестабильным человеком. Дело было закрыто, чтобы не выносить сор из избы и не ворошить боль для семьи. Это называется гуманность. И политическая целесообразность.

— Гуманность? — я не смогла сдержать горькую усмешку. — А то, что его сын теперь считает, что его отца убили?

Лицо Сергея стало маской из чистого льда.

— Сын? Ах, да… тот самый вор, который тебя преследует. Он нашёл тебя? Наговорил тебе сказок? — Он покачал головой с видом огорчённого разочарования. — Валерия, я думал, ты умнее. Ты позволила манипулировать собой какому-то уголовнику? Он использует тебя, чтобы добраться до меня. До наших семей.

Его слова звучали так логично, так убедительно. Это был идеальный контрход. Перевести стрелки. Сделать из меня жертву, а из Марка — коварного злодея.

— Он не… — начала я, но он перебил меня, мягко, но неумолимо.

— Он что? Подарил тебе цветы? Пригласил в ресторан? Нет. Он ворвался в твою жизнь, как бандит. Украл у тебя. Напугал тебя. А теперь льёт тебе в уши яд. И ты веришь ему? — Он наклонился через стол, и его глаза стали пронзительными. — Ты веришь ему больше, чем мне?

В этот момент официант подошёл с основным блюдом. Мы замолчали, пока он расставлял тарелки. Атмосфера была настолько наэлектризованной, что бедняга поспешил ретироваться.

— Я не знаю, кому верить, — тихо призналась я, когда мы снова остались одни. И это была чистая правда.

— Тогда верь фактам, — сказал Сергей, его тон снова стал спокойным, почти отеческим. — Факт в том, что я предлагаю тебе будущее. Стабильность. Силу. Положение, о котором другие могут только мечтать. А он предлагает тебе что? Жизнь в бегах? Постоянный страх? Нищету? Выбор, по-моему, очевиден.

Он был прав. С точки зрения логики, разума, холодного расчёта — он был на сто процентов прав. Но внутри меня что-то сопротивлялось. Какая-то часть, та самая, что вышла к нему из душа отскобленной до боли, не желала сдаваться.

— А если я скажу, что хочу сама во всём разобраться? — рискнула я.

Его лицо смягчилось, но в глазах не было тепла.

— Это благородное стремление. Но не всегда безопасное. Некоторые вещи лучше оставить в прошлом. Ради твоего же благополучия. — Он положил свою руку на мою. Его прикосновение было тёплым, тяжёлым, властным. — Доверься мне. Позволь мне позаботиться о тебе. О нас.

И в этот момент, под давлением его пальцев, под гипнозом его уверенности, я почувствовала, как моё сопротивление тает. Было так легко сдаться. Переложить на него ответственность. Стать той «вещью», которой он хотел меня видеть. Прекрасной, ухоженной, молчаливой.

Ужин продолжился. Мы говорили о нейтральных вещах — о предстоящей выставке, о новом фильме. Но напряжение никуда не делось. Оно висело между нами, как запах грозы.

Когда он отвёз меня домой, он не стал подниматься. Он просто поцеловал меня в щёку у подъезда — сухо, почти по-родственному.

— Подумай о том, что я сказал. Я жду твоего ответа.

Я поднялась в квартиру, чувствуя себя абсолютно разбитой. Я стояла посреди гостиной, в темноте, и смотрела на огни города. Два мира тянули меня в разные стороны. Один — сияющий, безопасный, мёртвый. Другой — тёмный, опасный, но живой.

Я достала телефон. Палец сам потянулся к чату с Марком. Последнее сообщение было от него, то самое, с предупреждением. Я пролистала вверх. Наши перепалки, его колкости, его неожиданные признания. И тот поцелуй в гараже. Поцелуй, в котором было больше правды, чем во всём вечере с Сергеем.

Я не писала ему. Я не могла. Но я открыла тот самый диктофон. Я снова нажала «play».

Голос его отца, Василия Орлова, заполнил тишину. Спокойный. Уставший. Безнадёжный. «Маркуша, если ты это слышишь…»

Я слушала, и слёзы текли по моим щекам. Я не знала, была ли это правда. Но я знала, что это была чья-то судьба. Чья-то боль. И эта боль была реальнее, чем все мраморные полы и хрустальные люстры в мире Сергея.

Я не знала, что чувствую к Марку. Это не была любовь. Это было что-то более сложное и примитивное одновременно. Связь жертв, попавших в одну ловушку. Понимание, рождённое в грязи и страхе. И странное, щемящее чувство долга. Долга перед ним. Перед его болью.

А Сергей… Сергей был соблазном. Соблазном забыться, уснуть, перестать бороться. Он был очень красивым, очень соблазнительным мужчиной, и моё тело откликалось на него с животной силой. Но это было влечение к пропасти. К небытию.

Я положила диктофон обратно в шкатулку. Завтра будет новый день. И мне придётся сделать выбор. Но сегодня… сегодня я позволяла себе просто слушать тишину. И ждать. Ждать, что гром грянет. Потому что в тишине было уже невыносимо.

Решение пришло не как озарение, а как тихий, неумолимый приговор самой себе. Я не могла подписать ложное заявление против Марка. Но я и не могла открыто восстать против Сергея. Это было бы самоубийством. Значит, оставался один путь — игра. Глубокая, рискованная игра, где ставкой была моя жизнь и, возможно, его.

Я позвонила Сергею. Мой голос был слабым, дрожащим — не нужно было даже притворяться.

— Ты был прав, — прошептала я в трубку. — Я не спала всю ночь. Мне было страшно. Я… я не хочу больше думать обо всём этом. Я хочу, чтобы ты просто… забрал все эти проблемы от меня.

На том конце провода царила тишина. Я представляла его лицо — холодное, оценивающее. Он проверял меня на искренность.

— Ты приняла правильное решение, — наконец произнёс он, и в его голосе прозвучало удовлетворение. — Я приеду за тобой через час. Мы позавтракаем.