Ярость, бессильная и слепая, хлынула на меня с новой силой. Я развернулась к освещённому входу в клуб, к силуэту охранника, и набрала в лёгкие воздуха: «Охрана! Помо…»

Я не успела закончить. В следующий миг он был уже рядом. Не было слышно ни шагов, ни шороха. Он просто возник, как джинн из бутылки. Одной рукой он резко и безжалостно прижал меня к холодной, шершавой кирпичной стене. Спина больно ударилась о выступ. Другой рукой – той самой, что держала кошелёк, – он закрыл мне рот. Его пальцы были твёрдыми, упругими и пахли кожей, дорогим табаком и чем-то ещё… диким, неуловимым, опасным. Дымом после выстрела.

— Т-с-с-с, принцесса, — прошептал он, и его губы почти касались моего уха. Его дыхание было горячим. — Не надо шуметь. Это некрасиво».

Я попыталась вырваться, укусить его за ладонь, но он лишь сильнее прижал меня, и всё моё тело отозвалось на это давление странной, предательской слабостью. Я замерла, парализованная не страхом, а шоком от этой дикой, животной близости.

И тогда он поцеловал меня.

Это не был поцелуй. Это была акция устрашения. Захват территории. Его губы обрушились на мои с такой уверенной силой, что у меня перехватило дыхание. В этом не было нежности, только чистая, концентрированная наглость и вызов. Он целовал меня так, будто имел на это полное право, будто я была его собственностью, его добычей. И самое ужасное, самое постыдное – моё тело на секунду ему подчинилось. Внутри всё сжалось в тугой, раскалённый комок, по коже пробежали мурашки, а в ушах зазвенела тишина, заглушая всё вокруг.

На секунду. Только на одну проклятую секунду.

Затем я пришла в себя. Якорь ярости, зацепившийся где-то глубоко внутри, вытащил меня из этого одурманивающего состояния. Я собрала все свои силы, всю свою

ненависть к нему, к себе за эту секунду слабости, и со всей дури врезала ему по лицу.

Хлопок ладони по щеке прозвучал на удивление громко в узком переулке.

Он отпрянул, отпустив меня. На его скуле проступил красный след от моих пальцев. Он не зарычал, не бросился на меня. Он медленно провёл языком по внутренней стороне губы, сморщился, а потом… усмехнулся. Его глаза вспыхнули каким-то дьявольским весельем.

— Ого, — выдохнул он с почти что одобрением в голосе. — Хороший удар. Чувствуется характер.

И прежде, чем я успела что-либо сообразить, сказать, плюнуть ему в лицо, он развернулся и растворился в темноте. Не побежал – исчез, как тень, слился с чёрным провалом между зданиями. Я осталась стоять одна, прислонившись к холодной стене, с бешено колотящимся сердцем, дрожащими коленями и губами, которые всё ещё пылали от прикосновения его губ.

— Лера! Где ты?! Чёрт возьми, я уже думала, тебя тоже похитили!

Аня схватила меня за плечи, когда я, вся взъерошенная, с потухшим взглядом, вернулась в клуб. Её пальцы впились в мою кожу.

Я не стала сопротивляться. Вся злость вдруг ушла, сменилась леденящей пустотой и опустошением. Я молча позволила отвести себя к гардеробу, молча накинула пальто, молча вышла на улицу, где уже ждала машина.

Друзья что-то говорили мне в спину, обещали завтра же «поднять все связи», «взломать все камеры», «найти этого козла». Их слова пролетали мимо меня, не задерживаясь в сознании. Единственное, что было реальным, – это давящая тишина в салоне такси и жгучее, нестерпимое воспоминание о том поцелуе. О том, как его пальцы впивались в мою кожу, как пахла его кожаная куртка, как горели его губы.

Я даже забыла про наш разговор с Толиком, про номер Сергея, про весь свой грандиозный план с сыном президента. Всё это померкло, стало картонным и ненастоящим перед лицом той животной, грубой реальности, что приключилась со мной в грязном переулке.

Ночью мне снились сны. Обрывочные, горячечные. В них он снова прижимал меня к стене, но не крал браслет, а срывал его с моей руки сам, его пальцы скользили по моей коже, оставляя огненные следы, а его губы шептали что-то насмешливое и непонятное на ухо. Я просыпалась посреди ночи с сухим ртом и бешено бьющимся сердцем, вцепляясь в простыни, пытаясь отогнать навязчивый образ тёмных глаз и насмешливой улыбки.

Охота продолжалась. Но теперь у меня было две цели. И та, что касалась вора, внезапно стала гораздо острее, личнее и опаснее.

Просыпаться всегда было для меня маленьким актом сопротивления. Мир за окном ещё серый, размытый, а я уже должна была встать и натянуть на себя маску Леры Соколовой — идеальной, собранной, безупречной. Но сегодня что-то было не так.

Первое ощущение — странная тяжесть на губах, будто я всю ночь целовалась с призраком. Сладковатый привкус коктейля и… чего-то ещё. Дыма, кожи, опасности.

Я потянулась, лениво, как котёнок, и улыбнулась в подушку. Какой дурацкий, яркий, абсурдный сон мне приснился! Ночной клуб, погоня, какой-то наглый тип в кожаной куртке… и этот поцелуй. Горячий, властный, от которого до сих пор бешено стучит сердце. Я даже почувствовала лёгкий румянец на щеках. Ну надо же, что только не привидится после мартини и громкой музыки.

Настроение было приподнятым, почти игривым. Я соскочила с кровати, босиком прошлёпала по прохладному паркету к огромному окну и распахнула шторы. Утро вливалось в комнату потоками слепящего золотого света. Всё было как всегда: безупречный порядок, дорогие безделушки на полках, знакомый вид из окна на ухоженный сад. Мир вернулся на свои оси.

Я направилась к туалетному столику — огромному, старинному, инкрустированному перламутром. Моя сокровищница. Десятки флаконов с духами, лайтбокс с косметикой, шкатулки с украшениями. Рука сама потянулась к самой нарядной, лакированной, с изумрудной бархатной подкладкой внутри. Именно там лежал тот самый браслет — тяжёлый, массивный, с холодными, идеально огранёнными изумрудами, подарок отца на совершеннолетие. Символ моей принадлежности к миру, где всё можно купить. Кроме, как оказалось, чувства безопасности.

Я щёлкнула замочек. Крышка отскочила.

И улыбка замерла на моих губах.

Внутри, на тёмно-зелёном бархате, аккуратно лежали кольца, серьги, подвески. Но центральное место, предназначенное для браслета, пустовало. Оно зияло чёрной, бездонной дырой, в которую провалилась моя утренняя эйфория.

Всё это было наяву.

Не сон. Не фантазия. Не игра воспалённого алкоголем сознания.

Меня действительно обокрали. Ко мне прикоснулись. Мной воспользовались. Меня… поцеловали. И этот привкус на губах — не сон. Это реальность. Унизительная, злая, пьянящая.

Чёрт! — это слово вырвалось шёпотом, больше похожим на шипение. Я захлопнула шкатулку с такой силой, что задребезжали флаконы на столе.

Настроение рухнуло ниже плинтуса. Тот самый «странный червячок» воспоминаний о поцелуе, который с утра тихо шевелился где-то на задворках сознания, вдруг вырос в гигантского, ядовитого змея, который сжал мне горло.