Она передёргивает плечами:

— Я не понимаю, почему люди считают младенцев милыми. Они вечно хватают всё подряд, обмазываются слюной и постоянно воняют.

И как раз в этот момент Кайденс начинает пускать слюнявые пузыри. Вот так, малышка. Покажи ей, какая ты противная.

— Дверь прямо за вами. Если она вас так раздражает — не стесняйтесь. — Перекладываю дочь на бедро и сверлю взглядом женщину напротив.

Джанис — бывшая Уайатта со школьных времён, а её отец теперь мэр Ньюбери-Спрингс. По словам Уокера, Уайатта и Келси, самовлюблённой она была всегда — и, похоже, с тех пор мало что изменилось. Когда Келси и Уайатт разбирались в своих чувствах в прошлом году, Джанис пыталась снова привлечь внимание Уайатта, но безуспешно. С тех пор она пытается лезть в дела братьев Гибсон при каждом удобном случае — то ли чтобы убедить себя, что Уайатт что-то потерял, то ли чтобы доказать это ему. В любом случае — выглядит это жалко.

И, видимо, именно поэтому она сейчас здесь.

— Могу чем-то помочь? — спрашиваю я, так как она продолжает пялиться на мою дочь.

— Да нет. Просто захотела посмотреть, что тут за шумиха.

— Объяснишь?

— Ну, раз уж Уокер женился на тебе, должна же быть на то причина. Явно не этот магазин. — Она обводит помещение взглядом. — И уж точно не этот ребёнок. — Её лицо снова искажается в гримасе.

— Забавно. Мне плевать на твоё мнение о моей жизни. Даже больше — ты только что напомнила мне, что я, как владелец бизнеса, имею полное право отказать в обслуживании кому захочу. Поздравляю — ты в этом списке.

Она закатывает глаза:

— Пожалуйста. Всё равно ничего покупать не собиралась.

— Тогда уходи, пока я не вызвала полицию, чтобы дать тебе законную причину держаться подальше от меня и моей дочери.

Джанис ухмыляется, делая шаг к двери. — Как ты это провернула, а? Вы с Уокером начали крутить, пока Шмитти был ещё жив? Ты вообще уверена, чей это ребёнок — Шмитти или Уокера, Эвелин?

— Да пошла ты, Джанис. Убирайся к чёрту из моего магазина! — Повышаю голос, понимая, что она добилась своего — задела меня. Но сейчас мне всё равно. Лучше крикнуть, чем врезать ей по лицу и выволочь за волосы, как мне очень хочется.

— Удачи удержать его, Эвелин. Рано или поздно Уокеру надоест играть в папочку. И тогда что ты будешь делать?

— Пошла ты, Джанис. Уходи.

Она больше ничего не говорит. Да ей и не нужно — мерзкая ухмылка на её лице, пока она выходит из магазина, говорит сама за себя: она считает, что выиграла этот раунд.

Я вся дрожу от злости. Как у кого-то хватает наглости зайти в чужой магазин и оскорблять владельца?

Часть меня хочет позвонить Уокеру и рассказать, что произошло. Но что он сделает? И главное — мне не нужно, чтобы он сражался за меня. Я справлюсь сама. Хотя приятно, когда он меня защищает — он уже делал это не раз. Но я не могу вечно на это рассчитывать.

Это — плата за то, что я согласилась выйти за него. Это помогает моей дочери — а в итоге это главное — но мне это начинает даваться тяжело.

Я не из тех, кто обычно переживает из-за чужого мнения. Я слишком долго жила в таком мире и поняла: добра из этого не выйдет. После того, как моя жизнь развалилась в Далласе, я пообещала больше никогда не ставить себя в зависимость от чьих-то оценок.

Важно только то, что я думаю о себе. Но сейчас я чувствую себя отвратительно и очень хочу выпить.

Как будто вселенная решила досолить мои раны (и это совсем не та соль, что на краю бокала маргариты), телефон завибрировал на прилавке рядом. Увидев имя матери на экране, я почувствовала, как давление в крови поднимается ещё выше.

Я так давно её не слышала, что сам факт её звонка уже вызывает тревогу. Иногда она звонит — просто чтобы убедиться, что я не позорю нашу фамилию. Но, если подумать, в последний раз мы говорили почти год назад.

Понимая, что могу либо сразу принять этот удар, либо отложить и мучиться потом, я выбираю первое — провожу пальцем по экрану, пока Кайденс снова тащит мои волосы в рот.

— Алло?

— Эвелин. — Ни малейшего тепла. Только раздражённые нотки в голосе.

— Чем могу помочь, мама?

— Мне нужно подтвердить одну информацию.

— Ладно…

— По имеющимся у нас данным, у тебя родился ребёнок. Это правда?

У меня отвисает челюсть. Данные? Они что, проверку на меня провели? Или медицинские записи подняли?

Понимая, что спрашивать откуда бессмысленно, просто отвечаю:

— Да, это правда.

— Боже мой, Эвелин. — Вот и разочарование, которого я ожидала. — Ты не могла нас хотя бы поставить в известность?

— А зачем? Всё равно вы не собирались мчаться сюда, чтобы стать для неё бабушкой и дедушкой.

— Нет. Но у нас есть репутация, которую нужно беречь. Ты знаешь это. Ребёнок вне брака — это пятно на имени Самнеров.

Всё, как всегда — главное защитить фамилию.

— Ну, вообще-то я уже замужем. Так что волноваться не о чем. — Видимо, её «данные» слегка устарели.

— Хоть что-то.

— Ужас, если бы я осталась матерью-одиночкой, да?

Она фыркает, а потом слышится шелест бумаг: — В общем, нужную информацию я получила. Пожалуй, пойду.

— Рада была поговорить, мама. Надеюсь, вы с папой прекрасно проводите время без ребёнка и без всякой ответственности за мою жизнь и моё благополучие, — выплёвываю я.

— Не драматизируй, Эвелин. И постарайся не устраивать новых скандалов, которые нам придётся заминать, — бросает она напоследок и сбрасывает звонок.

Я швыряю телефон на прилавок и моргаю, сдерживая слёзы. Я не грущу. Я злюсь. Безумно злюсь. Как можно злиться так сильно, что аж плакать охота?

Прошлое давит на меня сегодня так же, как и будущее. И я не знаю, сколько ещё выдержу. Понимая, что работа успокоит меня, я беру сумку с подгузниками, усаживаю Кайденс в стульчик и накрываю нам обеим обед, отсчитывая минуты до возвращения домой — к бутылке вина. Или к двум. А может, и к трём.

Когда я наконец добираюсь до дома, злость кипит во мне ещё сильнее, но хотя бы слёзы высохли. Единственный приятный итог сегодняшнего дня — теперь можно быть уверенной, что мать долго не побеспокоит. А если у Джанис есть хоть капля мозгов, она тоже не сунется в мой магазин.

Открывая дверь, я ожидаю увидеть Уокера на кухне — он говорил, что хочет попробовать новый рецепт. Но картина передо мной полностью выбивает почву из-под ног.

Уокер вешает на стену фотографию — холст. Это снимок с фотосессии Кайденс в шесть месяцев, где мы втроём.

Даже Келси не смогла бы так удачно нас поставить в кадр. Кайденс улыбается в камеру своей беззубой, идеальной, очаровательной улыбкой. Уокер смотрит на меня сверху вниз с теплом в глазах и той особой нежностью, которую я, наверное, никогда прежде в чьём-то взгляде не видела.

А я смотрю на него снизу вверх, едва заметно улыбаясь — будто пытаюсь не рассмеяться после его слов. Но самое главное — эта лёгкость между нами, отчего сердце начинает бешено стучать.

Мы выглядим как семья.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, ставя на пол сумку и автокресло с Кайденс. Она всё ещё пристёгнута, но пока довольна, а я слишком заворожена сценой, чтобы взять её сразу.

— Хотел тебя удивить до твоего возвращения, но ты пришла пораньше, — отступает он назад, гордо разглядывая своё творение, уперев руки в бока. — Ну как?

— Я даже не знала, что фотографии уже готовы. — Значит, Келси показала их ему первой. Либо он сам попросил — минуя меня. Придётся поговорить с ней об этом.

— Они ещё не все готовы, но я подумал, что неплохо было бы повесить такую фотографию — на случай, если заглянет соцработник. Понимаешь?

А вот и объяснение. Это же сделка, помни, Эвелин.

Но чем чаще я себе это напоминаю, тем больше задаюсь вопросом: а что получает от этого всего Уокер? Особенно после таких дней, как сегодня, когда я не могу не задуматься — а подвергается ли он такому же давлению, как я?

— Понимаю. — Беру дочку, укладываю её в прыгунки с игрушками — она последнее время их обожает. Поднимаю голову — и натыкаюсь взглядом на ещё одну новинку на каминной полке: фото с нашей регистрации в суде.