Всю обратную дорогу я прокручивал в голове то, что мог бы сказать. Как это обычно бывает после ссор — правильные слова приходят позже. Но несмотря на всё, я уверен: эта поездка и этот контракт изменят нашу жизнь к лучшему.

Я уже почти десять часов в дороге. Но я не могу поехать домой. Не хочу будить Эвелин и Кайденс, если они мало спали ночью. Я написал ей несколько сообщений, сказал, как сильно её люблю, но она так и не ответила.

Я и не ждал. Я знаю свою жену. Ей нужно всё обдумать самой, как бы тяжело мне ни было от этого. Я хочу сказать ей в лицо, что никуда не уйду. Но она сама должна прийти к этому.

По крайней мере, я надеюсь, что успеет — до медиации.

До суда осталось ещё несколько часов, но сейчас мне нужен горячий душ, кровать и кто-то, с кем можно поговорить.

И для этого нет человека лучше, чем моя мама.

Я захожу в главный дом на ранчо чуть позже шести утра в среду. День и время шокируют маму, как я и ожидал. Её широко раскрытые глаза говорят сами за себя.

— Уокер? — изумляется она, откладывая нож на столешницу.

— Привет, мам. — Я подхожу к ней и обнимаю так крепко, что ей почти трудно дышать. Но, чёрт возьми, как же мне повезло с такой матерью. Особенно после того, что пришлось пережить Эвелин.

— Сынок, ты меня пугаешь.

— Не пугайся, мам. Я просто хочу, чтобы ты знала, как сильно я тебя люблю и ценю.

— Я тоже тебя люблю, мой мальчик. — Когда я наконец её отпускаю, она смотрит на меня с морщинкой между бровями: — Что происходит? Где Эвелин? Где малышка?

Она возвращается к разделочной доске, берёт нож, продолжая готовить.

— Они дома, — отвечаю я. По крайней мере, так показывает геолокация на телефоне — я установил её, когда мы поженились, потому что чересчур защищаю своих девочек.

— А почему ты не с ними?

Я вздыхаю, борясь со сном, и сажусь за кухонный остров. — Я только что вернулся из Далласа.

— Что ты делал в Далласе?

— Мне нужно кое-что тебе рассказать, мам. — Последнее, чего я хочу — разочаровать эту женщину. Но объяснить, через что я прошёл за последние сутки, не рассказав всю правду, невозможно.

Она откладывает нож и смотрит прямо на меня: — Уокер… Что случилось?

— Мы с Эвелин не были влюблены, когда поженились, мам, — признаюсь я. Она молчит, поэтому я продолжаю: — Родители Джона подали иск о лишении Эвелин опеки. Хотели забрать у неё Кайденс, считая её плохой матерью из-за того, что она была одна и из-за некоторых событий в её прошлом. Поэтому я предложил ей выйти за меня. И я ни секунды об этом не жалею.

— Понятно, — говорит она, изогнув брови.

— Мне жаль, что я соврал вам всем. Ну, кроме Уайатта и Келси. Они знали — были нашими свидетелями.

— Уокер, даже слепой бы заметил, что ты влюблён в Эвелин.

Я усмехаюсь: — Знаю.

— Так что сама свадьба меня не удивила. Бесило только, что ты ничего не сказал.

— Ещё раз прости. Просто всё нужно было сделать быстро. Времени не было.

Она кивает. — Я поняла. Но знаешь, я видела, как ты на неё смотрел ещё до смерти Джона.

Я поднимаю глаза. — Правда?

— Конечно. Так что в твоих чувствах я никогда не сомневалась.

— Дело не в этом, мам. А в её семье, в том дерьме, что они с ней сделали. — Я рассказываю ей всё: о матери Эвелин, о визите вчера, который всё сорвал, о том, как я поехал в Даллас и заставил их подписать приказ о запрете контактов. Теперь я просто разбит, потому что женщина, которую я люблю, убеждена, что не заслуживает этой любви.

— Она сказала, что мне будет лучше без неё. — Я опускаю голову, сдерживая слёзы. Я знаю, что между нами ещё не всё кончено. Но если она этого действительно хочет — мне придётся её отпустить.

Мама обходит остров, кладёт руку мне на плечо и откидывает волосы с моего лица, как когда-то в детстве. — Ей больно, Уокер.

— Я просто хочу, чтобы она сама захотела меня, мам. Я хочу, чтобы она поверила, что заслуживает быть любимой.

— Она уже хочет. Ей просто нужно позволить себе это принять.

Я поднимаю на неё глаза: — А если нет? А если мне придётся её отпустить? А если всё это было зря? Если смерть Джона продолжит меня преследовать? Если я не выдержу потерять и его, и его дочь, и Эвелин?

Моя мама смахивает слезу, глядя на меня сверху вниз:

— Эта сломанная часть твоей души, что до сих пор чувствует вину из-за Джона, этот кусочек тебя, который ты пытаешься снова собрать — он даже близко не сравним с тем прекрасным мужчиной, в которого ты превращаешься ради Эвелин и Кайденс. — Она вытирает глаза. — Я так горжусь тобой за то, что ты для неё сделал. И Эвелин это тоже знает. Ей просто нужно немного времени, чтобы догнать тебя.

Я бы хотел, чтобы моё сердце поверило её словам.

— Но проблема в том, что у нас заканчивается время. Когда она всё осознает — может быть уже поздно. Медиация через пять часов. Мы не разговаривали с тех пор, как я ушёл из магазина вчера вечером.

— Ну а ты собираешься прийти ради неё?

— Конечно, мам. Я бы не позволил себе не придти.

— Вот и всё, что от тебя нужно, сынок. Просто прийти. Поступки говорят громче слов. Она знает, что ты чувствуешь, и, возможно, время, проведенное в одиночестве, помогло ей понять, что она чувствует.

Господи, надеюсь, что так и есть.

— Но тебе срочно нужен душ. И еда.

— И сон, — добавляю я, зевая.

— Да. Иди, приведи себя в порядок, немного вздремни, а я позвоню Уайатту, пусть привезёт тебе сменную одежду.

Вставая со стула, я снова обнимаю её.

— Спасибо, мам.

— Нет, спасибо тебе, Уокер. За то, что ты стал тем мужчиной, которого я воспитывала. — Она кладёт ладонь мне на щёку. — Нет большего счастья для матери.

— Эвелин заставляет меня хотеть быть тем мужчиной, который ей нужен. Тем, без кого она не сможет жить. Я хочу стать для них всем тем, чем Джон не смог.

— И ты становишься. Ты отдаёшь дань памяти другу, но и себя самого ты не предаёшь — ты честен в своих чувствах. Всё будет хорошо. Я в это искренне верю.

Надеюсь, она права. Хотя… мама всегда права. Лучше бы ей не нарушать эту свою победную серию сейчас.

Эвелин

Когда я просыпаюсь в среду утром, я едва могу открыть глаза. Они настолько опухли от слёз, что я понимаю — макияж сегодня сделать всё равно не получится, так что можно даже не пытаться.

Из детской рации доносятся лепетания Кайденс, значит, она уже проснулась. Но так как она пока не плачет, я позволяю себе немного времени, чтобы собраться с мыслями перед этим днём.

И снова слёзы подступают к глазам.

Уокер.

Он должен был бы быть сейчас здесь, в постели рядом со мной, будить меня своим хриплым утренним голосом и ласковыми прикосновениями. Он должен был бы прижать меня к себе, поцеловать в плечо, разбудить моё тело так, как только он умеет.

Но его нет. И винить в этом некого, кроме себя.

Я провожу рукой по белым простыням на его половине кровати, вдыхая запах ткани, пытаясь уловить остатки его аромата, чтобы хоть немного унять эту боль в груди. Но не чувствую ничего. Будто он уже исчез, оставив меня одну — именно так, как, казалось мне вчера, я этого хотела.

Господи, как же я ненавижу то, что он ушёл. Что я заставила его уйти.

Я была так разбита, что наговорила ему то, чего на самом деле не хотела говорить.

Я не хочу бежать. Я не хочу, чтобы он отказался от меня и Кайденс.

Я тоже хочу любить его вечно.

Я просто напугана. Я в шрамах. Я до сих пор ощущаю эту боль — по многим причинам — и сорвалась на него. А он столько раз доказывал, что любит меня, что рядом, что не даст мне ни единого повода усомниться в нём. И всё равно я сомневалась.

А теперь утро дня медиации — дня, когда мне предстоит снова встретиться с родителями Джона и, возможно, договориться о встречах с внучкой. Или, в худшем случае, услышать, что я больше не единственный опекун своего ребёнка.