Я протягиваю руку и провожу пальцем по стеклу. Может, это была плохая идея. Может, я зря пришла сюда, чтобы доказать себе, что справляюсь со всеми чувствами, которые навалились за последние месяцы. Может, я ошиблась и мне всё же не сбежать от прошлого.

Когда я оборачиваюсь к Уокеру, он смотрит на Кайденс, осторожно убирая с её лица волосы. Затем он подходит с ней ближе к портрету, указывает на лицо Джона и говорит: — Это твой папа, совёнок.

Кайденс ударяет по стеклу: — Па!

Первая волна слёз скатывается по моим щекам.

— Всё верно, малышка. Папа.

— Па! — снова повторяет она и смотрит на Уокера, называя его: — Па! Па!

Затем она наклоняется и целует его своими открытыми, мокрыми поцелуями, которые просто невозможно не обожать — со всей их слюнявостью.

Уокер переводит взгляд на меня, и я вижу, как у него в глазах выступает влага. Мы смотрим друг на друга, позволяя глазам сказать то, чего не могут слова. И он прижимает меня к себе, пока я плачу, уткнувшись в его руку.

— Он всегда будет её отцом, Эвелин.

— Я знаю.

— Даже если его нет рядом. Я должен верить, что, увидев её, он стал бы тем мужчиной, которого она заслуживает.

— Я на это надеялась.

Его грудь поднимается от глубокого вдоха, и я непроизвольно делаю то же самое.

— Я, может, и не её папа… но, чёрт возьми, я всегда буду любить её как родную. Обещаю.

Я поднимаю голову и встречаю его взгляд.

Столько мыслей проносится в голове, но на поверхность выходит только одна — тот момент, который я никогда не хочу забыть.

— Можно… можно я сфотографирую вас? С ней. Рядом с фото Джона?

— Ты уверена?

— Да, — вытираю слёзы под глазами, пока Уокер отпускает меня. — Думаю, однажды она захочет это увидеть.

Я смотрю, как он глотает и становится рядом с портретом, чтобы Кайденс могла видеть лицо отца.

— Так пойдёт?

— Да, — я достаю телефон из её сумки, открываю камеру и делаю снимок Кайденс и двух её пап — того, кто будет оберегать её с небес, и того, кто будет любить её здесь, на земле.

И в этот момент я понимаю: возможно, я смогу позволить ему полюбить и меня тоже.

Эвелин

— Давайте, парни! — кричит Келси рядом со мной, хлопая в ладоши так усердно, что я точно знаю: позже у неё будут красные пятна на руках. Так бывает после каждого матча.

Первая игра сезона в мужской футбольной лиге Ньюберри-Спрингс, основанной несколько лет назад, в самом разгаре, и хотя я уже не впервые на таких матчах, это — первый после того, как я вышла замуж за Уокера. От этого мне куда тревожнее.

Два года назад я приходила поддержать Келси, когда она болела за Уайатта, и праздновала победы с Шмитти после игр. В прошлом году я была беременна, постоянно ссорилась с отцом своего ребёнка и готовилась к тому, что жизнь вот-вот изменится.

А в этом году я сижу на трибуне со своей дочерью и болею за мужа — который, на минуточку, лучший друг её покойного отца — и с нетерпением жду, чтобы отпраздновать их победу с ним… в постели.

Честное слово, моя жизнь звучит как сюжет мыльной оперы. Но ведь удивительно, как время и перемены могут принести трагедию, внутренний рост, и надежду.

— Что это за свист такой, рефери?! — вопит Келси, уперев руки в бока.

— Что случилось? — спрашиваю я, поднимая с земли игрушку, которую Кайденс снова уронила. Это её новая любимая забава на этой неделе.

— Они сказали, что Уокер вышел за пределы поля, когда поймал мяч. Но у него обе ноги были в зоне! Херня, — бурчит она. — Хотела бы я, чтобы это была НФЛ и можно было бы оспорить решение с помощью повтора.

Смеясь, я поднимаю взгляд на подругу. — Ты иногда слишком уж эмоциональна, Келс.

Она резко поворачивает голову ко мне: — Это твой муж поймал мяч. Почему ты не в бешенстве?

— Потому что, если Уокер злится из-за игры, мне потом достаются все бонусы. — Я поднимаю брови, и она заливается смехом.

— Туше. После таких игр у Уайатта остаётся полно адреналина, что делает вечер весьма приятным.

— Ну, я сегодня узнаю, каков Уокер в такие дни. Не буду врать, жду этого с нетерпением.

Келси вздыхает и садится рядом. Мы на трибунах футбольного поля школы Ньюберри-Спрингс. По пятницам тут играют школьники, а по субботам — взрослые мужчины, раз в две недели на протяжении всего сезона.

Я поправляю Кайденс на коленях и смотрю на поле.

— Странно ли, что я всё время вспоминаю прошлый год, когда сидела здесь беременная Кайденс, и то, насколько по-другому тогда себя чувствовала?

— Это нормально. Хочешь верь, хочешь нет, но я тоже об этом думала, — говорит она, сжимая мою руку.

— Правда?

— Да. Особенно когда я вручала тебе ту футболку сегодня утром.

Каждый год жёны и девушки игроков собираются и делают командные футболки с фамилиями, помпоны и плакаты. Я не смогла прийти на встречу, и Келси сделала всё за меня.

— На самом деле я сделала ещё кое-что, но немного боюсь тебе это дарить, — тихо говорит она.

— Что это?

Она достаёт из своей сумки крошечную тёмно-синюю футболку — такую же, как моя. Показывает спину: там фамилия Гибсон. — Это для Кайденс.

Я провожу пальцами по надписи, и у меня сжимается грудь. На мне тоже футболка с его фамилией, хотя официально я её не меняла. Но малышка с его фамилией — это послание. Для него. И для всех остальных.

Когда родилась Кайденс, я дала ей свою фамилию. Джона уже не было, и я не хотела, чтобы у нас с дочерью были разные. Но если она наденет футболку с фамилией Уокера… что это будет значить?

Я предаю память её отца?

Захочет ли Уокер потом, чтобы я изменила ей фамилию?

Если я изменю свою, придётся менять и её. А это уже всё по-настоящему…

— Эвелин? Я вижу, у тебя мысли скачут галопом.

Я киваю, всё ещё глядя на крошечную футболку, потом отвожу взгляд.

— Тебе не обязательно её надевать. Уокер даже не знает, что я её сделала. Просто… я подумала, что тебе, может, захочется почувствовать себя семьёй.

— Нет. Просто…

Почему я так сомневаюсь?

Уокер с самого начала принял мою дочь с любовью. Почему она не может носить его фамилию с гордостью? Я ведь сама сегодня с удовольствием надела эту футболку с его именем на спине.

Мы ведь уже семья — юридически и по-настоящему.

— Поможешь мне переодеть её? — спрашиваю я. У Келси поднимаются брови.

— Ты уверена? — В её глазах светится надежда, и я знаю, что её намерения чисты. Но в глубине души понимаю — моя подруга немного меня проверяет.

— Да.

Пока я не передумала, снимаю с Кайденс футболку — она уже вся в пятнах — и надеваю синюю, натягивая её на маленький животик.

Кайденс смеётся, визжит и издаёт свой фирменный совиный звук, увидев птицу.

— Похоже, одобряет, — улыбается Келси. В этот момент звучит свисток с поля.

— Да, я тоже так думаю.

— Это многое будет значить для него, Эвелин, — тихо говорит Келси, прижимаясь ко мне плечом.

— Ну, может, я наконец начинаю понимать, сколько он значит для нас.

И, кажется, я только что призналась себе в своих настоящих чувствах.

Глаза Келси загораются. — Всё ещё хорошо? По-прежнему идёте шаг за шагом?

— Да. День рождения был потрясающим. И хотя окончательная медиация через две недели, я уже не чувствую себя такой нерешительной.

— С ума сойти… Правда?

— Думаю, да.

— Ты говорила с ним об этом?

— Нет. Я только сейчас сама начала это осознавать, не знаю, стоит ли пока поднимать этот разговор.

— Но тебе придётся. В какой-то момент ты должна рассказать, чего хочешь, Эвелин.

— Я знаю. Но сейчас между нами всё так легко, словно само собой. Я не хочу это испортить.

Келси поднимает бровь: — Ты же понимаешь, что отношения — это не всегда легко и прекрасно, да?

— Знаю.