Он мгновенно преодолевает расстояние между нами: — Не смей так о себе говорить, Эвелин Гибсон.

— Самнер! — кричу я. — Я не меняла фамилию, Уокер!

— Мне плевать. Ты всё равно моя!

— А может, я не хочу быть твоей! Может, тебе это не нужно! Может, мне снова стоит уехать. Начать всё с чистого листа… — Я смотрю в пустоту, в голове бешено носятся мысли о том, как быстро я могла бы всё бросить и уехать.

Мне просто нужно, чтобы всё это закончилось.

Уокер трясёт головой, теперь уже вскипая: — Так вот твоё решение? Сбежать? Ты хочешь увезти эту девочку от её жизни и семьи, Эвелин?

Я разворачиваюсь к нему: — Я не знаю! А что, если родители Джона выиграют завтра?

— Этого не будет!

— Ты не знаешь этого! Вдруг всё, что мы сделали — впустую. — Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю и говорю то, что должна: — Ты не заслуживаешь этого. Тебе не нужен весь этот стресс. Я просто втяну тебя в свою бездну.

Я устала, так устала бороться. Я боролась с Джоном, его родителями, своими родителями. Теперь — с Уокером.

Я больше не могу бороться.

Он долго смотрит на меня. Так долго, что мне кажется, он ослеп. Но потом его слова режут моё сердце: — Ты заставляешь меня расплачиваться за то, что с тобой сделали твои родители. За то, что сделал Сет Фергюсон. Но я — не они. — Он подходит ещё ближе. — Я здесь, Эвелин. Я хочу быть с тобой навсегда. Я говорил, что готов сделать всё, чтобы помочь тебе. Но, похоже, ты пока не готова к тому же. — И вот тогда он добивает меня: — Может, тебе нужно немного времени, чтобы об этом подумать.

Он целует Кайденс в щёку, укладывает её в манеж, а потом разворачивается и уходит, оставляя меня разорванной на куски.

Я не хочу, чтобы он уходил. Это последнее, чего я хочу.

Мне нужен он. Нужна его любовь, его преданность, его сила. Мне нужно, чтобы он остался и боролся со мной. Ради меня. Ради нас. Он — единственный, у кого ещё остались силы на борьбу.

Так зачем же я его только что оттолкнула?

Уокер

Всё, чего я хотел — это провести спокойный вечер накануне медиации. Я загрузил продукты в машину, собирался заехать в магазин и сделать девочкам приятное, а Мелисса как раз ехала, чтобы закрыть смену и отпустить Эвелин пораньше из Luna.

Я думал, всё будет идеально. Думал, мы встретим завтрашний день с оптимизмом и единым фронтом.

Но потом всё рассыпалось у меня на глазах, и я снова оказался бессильным — чувство, которое я ненавижу.

Я уже пять часов в дороге, но поездка почти закончилась. На горизонте вырастают высотки Далласа — я почти добрался.

Когда я ушёл из её магазина, я чувствовал себя разбитым и опустошённым. Но позволил всего пару минут жалости к себе, прежде чем включился в режим «надо что-то делать». Я должен был хоть как-то помочь женщине, которую люблю. Поэтому я сразу поехал в офис Чейза, пока он не ушёл домой.

Теперь, с бумагами в руках, я подъезжаю к особняку Самнеров, молясь, чтобы мой план сработал.

Дом на окраине Далласа раза в три больше нашего ранчо. Здесь, наверное, десять ванных комнат. Кому, чёрт возьми, нужно столько унитазов?

Но несмотря на всю их «статусность» и богатство, они — дерьмовые люди. И именно поэтому я сделаю так, чтобы у них больше никогда не было возможности связаться с дочерью. Я прослежу за этим лично.

Я беру манильский конверт с пассажирского сиденья и направляюсь к их двери. Уже за полночь. Не знаю, откроют ли они. Если нет — я заночую в грузовике и разбужу их на рассвете, чтобы лично вручить бумаги. Я хочу, чтобы они видели моё лицо, когда я скажу им держаться подальше от Эвелин до конца их жизни.

Моя жена поймёт, что вчерашняя ссора была вызвана лишь её страхами. Я знаю, что эта борьба не окончена. И я не позволю ей закончиться.

Но всему своё время. Сейчас — это то, что я должен сделать, прежде чем мы сядем завтра за стол переговоров с родителями Джона. Вернее — уже сегодня.

Я звоню в дверь и заглядываю в окна. Свет внутри ещё горит. Жду несколько минут — никто не выходит. Звоню снова.

Через десять секунд появляется пожилая женщина, как две капли воды похожая на Эвелин лет через тридцать. Она плотнее завязывает шелковый халат. — Вы понимаете, что сейчас за полночь? — огрызается она.

— Простите за выражение, но мне посрать, который сейчас час, — резко отвечаю я. Её голова отшатывается.

— Как вы смеете…

Я делаю шаг к ней, и она невольно пятится, глаза расширяются от страха. Бить я её не собираюсь, но она должна почувствовать, насколько я зол.

— Нет, это вы смеете приезжать в Ньюберри-Спрингс и оскорблять свою дочь, Тринити Самнер!

Появляется пожилой мужчина — видимо, её отец. — Послушайте, молодой человек…

— Нет, это вы послушайте. — Я бросаю конверт им под ноги. К чёрту вежливость — они её не заслужили. — Это судебный приказ о запрете контактов, поданный в штате Техас. С этого момента вы не имеете права ни видеть, ни звонить, ни писать, ни даже, чёрт побери, отправлять ей весточку голубем. Она больше не ваше дело. Она — моя семья, моя жизнь. И я не позволю вам причинить ей боль снова.

— Кто вы вообще такой, чтобы говорить нам, что мы не можем связываться с дочерью? — шипит её мать.

Я приближаюсь ещё, заглядывая ей прямо в глаза: — Я её гребанный муж. И вы заставили мою жену плакать в последний раз. — Я вижу, как она сглатывает, и продолжаю: — Вы либо подпишете эти бумаги, либо я разнесу по всем таблоидам правду о том, какие вы отвратительные родители. Кампания вашего мужа мгновенно рухнет, и я не остановлюсь, пока не уничтожу вас окончательно. Вы больше не заслуживаете её любви и внимания. Она ничего плохого не сделала. А вы — мерзкие люди. И если вы не согласитесь подписать это, я прослежу, чтобы об этом узнал весь мир.

Отец смотрит на мать. Между ними происходит безмолвный разговор глазами. — Тринити, принеси ручку.

— Но, Чарльз…

— Нет. Мы закопаем договор в архивах суда. Но мы не можем позволить себе ещё один скандал. Принеси ручку, — сквозь зубы приказывает он. Она разворачивается и уходит.

Я стою, скрестив руки на груди, пока Тринити не возвращается, подписывает бумаги, а потом передаёт их Чарльзу. Тот расписывается, кладёт бумаги обратно в конверт и протягивает его мне: — Всё. Доволен?

— Более чем. Запомните: не испытывайте судьбу. Моя жена и я будем жить счастливо — без вашего призрака в её жизни. Вы не заслужили знать женщину, которую родили, но не воспитали. Она вырастила себя сама. И она — невероятная, заботливая, любящая мать. Чему вы её явно не учили. — Я разворачиваюсь и ухожу. — Надеюсь, этой ночью вы не сомкнёте глаз, осознавая, что только что потеряли единственного человека, которого должны были любить безусловно.

Усаживаясь обратно в грузовик, я пытаюсь успокоить дыхание.

Чёрт, как же это было приятно. Но сердце бешено колотится, в голове каша, желудок урчит — я даже не поужинал. Некогда было.

Я заезжаю в ближайшую закусочную, беру что-то поесть и снова выезжаю на шоссе. Мне не терпится вернуться в Ньюберри-Спрингс к своей жене.

Солнце только начинает подниматься над горизонтом, окрашивая небо в жёлтый и голубой, когда я снова въезжаю в черту города. Поездка в Даллас вчера вечером не входила в мои планы, но после того, как Эвелин фактически сказала мне, что я ей не нужен, я должен был что-то сделать. И я рад, что сделал.

Я знаю — она не имела в виду те слова, которые выпалила в порыве эмоций. Но всё равно было больно это слышать. Особенно после того, как она открылась мне несколько ночей назад. Эта женщина такая чистая и добрая, и меня разрывает от злости, что люди в её жизни когда-то опускали её так низко. Я помог это остановить. И ни капли не жалею об этом, особенно после того, как увидел лица её родителей на пороге.