— Этого не будет. Я прослежу за этим.

— Как?

Он прижимается лбом к моему: — Не беспокойся. Всё будет хорошо. Теперь это и моя борьба — за тебя, за Кайденс. Я не позволю им победить. Просто не позволю.

Я хочу верить, что он прав. Но ничто так не испытывает отношения, как внезапное испытание на деле, проверяющее, смогут ли слова подкрепиться поступками.

Мой телефон в третий раз за утро завибрировал на стойке. На экране снова высветилось имя мамы.

После того, как я рассказала Уокеру всю правду о своём прошлом, меньше всего мне хочется сейчас говорить с ней. Она звонит всю неделю — что для неё крайне нехарактерно — но она не заслуживает моего внимания. Она не имеет права снова заставлять меня чувствовать себя никчёмной и разочаровывать — как делает каждый раз, когда мы разговариваем. Поэтому я поставила границу: я не обязана с ней разговаривать, если не хочу.

Но трудно держать эту границу, когда она сама заходит в мой магазин и смотрит мне прямо в глаза.

Чёрт. Что она здесь делает?

— Мам? — мой голос дрожит.

Её губы скривились в презрительной усмешке, пока она медленно, шаг за шагом, идёт ко мне за прилавок. Слава Богу, Кайденс спит в манеже, но если я начну сейчас кричать, она точно проснётся.

— Что ты здесь делаешь, мама? — Я словно приросла к месту, наблюдая, как она оценивающе оглядывает мой магазин — моё дело, мою гордость, кроме дочки — самую важную часть моей жизни.

— Ты бы знала, зачем я здесь, если бы отвечала на мои звонки, — шипит она, сверля меня взглядом.

Смотреть на неё — всё равно что заглядывать в собственное будущее. Я всегда была похожа на мать: выше среднего роста, стройная — пусть после рождения Кайденс я уже не такая худая, но Уокер не жалуется — и натуральные светлые волосы.

На ней тёмно-синяя юбка, пиджак в тон, белая блузка. Волосы аккуратно собраны в низкий пучок — её фирменный стиль — и безупречный макияж, который ей каждый день делает визажист.

Моя мать — воплощение высоких стандартов и идеальной внешней картинки. Ни единого изъяна. Изъяны делают тебя слабой, а Тринити Самнер не знает, что такое слабость.

— Не понимаю, как ты уже девять лет живёшь отдельно, а я до сих пор вынуждена разгребать твой бардак, — холодно бросает она.

Моя голова отклоняется назад: — Прости, что?

— Ты в суде борешься за опеку с родителями отца своего ребёнка. А они пытаются выяснить правду о твоём романе с Сетом Фергюсоном.

Я сжимаю зубы: — У меня не было романа с Сетом, мама.

— Да-да, я уже слышала это. — Она закатывает глаза. — Это всё абсурд, Эвелин. Что за деревенскую жизнь ты здесь устроила? — Она размахивает руками. Единственная эмоция, которую она умеет показывать — это злость. Любовь? Радость? Сострадание? Нет. Но злость — её коронный номер.

— Ту, до которой тебе нет никакого дела! — кричу я, надеясь, что не разбудила дочку. — Это мой бардак, а не твой. Так какого чёрта ты вообще здесь делаешь?

Она залезает в сумочку и достаёт чековую книжку: — Сколько нужно, чтобы это всё исчезло?

— Это не решается деньгами!

— А что мне тогда делать?! — кричит она в ответ. — Твой отец собирается баллотироваться в мэры. — Вот это новость. Я даже не в курсе их жизни. — Мы не можем позволить, чтобы на поверхность снова всплыли эти старые скандалы!

— Господи, только об этом ты и думаешь — о своей фамилии и репутации! Напомню, моя фамилия уже давно не твоя!

Кайденс шевелится за моей спиной, но я не отвожу от матери взгляда. Я не позволю ей увидеть свою внучку. Я не дам ей удовлетворения видеть меня сломленной — я бы никогда так не обошлась со своей дочерью. Я не могу представить, чтобы когда-нибудь усомниться в ней или отвернуться, как это сделали мои родители.

— Ну хоть это радует, — холодно бросает она, сузив глаза. — Когда закончится эта ваша медиация?

— Завтра! А потом ты больше не сможешь обвинять меня в том, что я порчу твою жизнь!

— Надеюсь. Эта поездка нарушила все мои планы, Эвелин. Ты же знаешь, насколько я занята.

— Тогда уезжай. И не возвращайся. Я бы не хотела больше нарушать твой график. — Кайденс начинает плакать, но я остаюсь стоять на месте. Сердце колотится. По спине стекает пот. Желудок скручен в узел. Но я не позволю ей увидеть, что она со мной делает. Никогда.

Мама скользит взглядом вправо, туда, где за прилавком стоит манеж с дочкой. Но она ничего не говорит. Последнее, чего бы она хотела — встретиться со своей внучкой.

Нет, она просто разворачивается и идёт к двери.

— Я думала, ты уже переросла эту свою фазу вечного хаоса, Эвелин. Видимо, ошибалась, — бросает она через плечо напоследок и уходит.

Я падаю на пол и разрываюсь в слезах вместе с дочерью. Потому что как только я подумала, что прошлое осталось позади, оно снова ворвалось в мою жизнь и заставило сомневаться — справлюсь ли я с этим.

Может, мне снова стоит сбежать, начать всё заново где-то ещё. Так я поступила в прошлый раз. Так я пыталась справиться с отсутствием любви и поддержки.

Но теперь на кону куда больше. И я не уверена, что смогу выдержать всё это.

Уокер находит меня на полу моего магазина через полчаса. — Эвелин?

Кайденс играет со своей бутылочкой между моими ногами, но у меня нет сил подняться с ковра. Не знаю, как я выгляжу после всех этих слёз, но как только я поднимаю на него глаза, новая волна нахлынувших эмоций заставляет меня разрыдаться снова.

Что он здесь делает?

— Что случилось? Ты в порядке? Ты не ранена? — Он поднимает Кайденс на руки, а потом протягивает мне руку и помогает подняться.

Я вытираю лицо тыльной стороной руки и иду искать салфетки.

— Эвелин… поговори со мной, милая.

Я высмаркиваюсь и выбрасываю салфетку в мусорную корзину. — Моя мама только что была здесь.

Его тело напрягается. — Что? Зачем?

— Чтобы напомнить мне, какая я ужасная дочь и мать, видимо. — Шмыгая носом, я беру ещё одну салфетку и иду к зеркалу на стене. Тушь растеклась по всему лицу, глаза опухли — я выгляжу ужасно. Забавно, я себя так и чувствую.

Вот что со мной делает встреча с матерью — разбивает меня на осколки. Я не видела её девять лет. Теперь я помню почему.

— Родители Джона начали копать, как я и предполагала. А мой отец собирается баллотироваться в мэры Далласа. Видимо, она боится, что моя жизнь бросит тень на их репутацию. Она узнала о медиации.

Уокер напрягается ещё сильнее: — Почему ты мне не позвонила?

— Я не знала, что она собирается приехать! Она застала меня врасплох! — выкрикиваю я, разворачиваясь к нему.

— Чёрт, Эвелин. Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает он, покачивая Кайденс на руках.

— Ты ничего не можешь сделать, Уокер. Она уехала. И, надеюсь, больше не вернётся. — Я сжимаю руки в кулаки. — Вот как они поступают, Уокер. Вот какие мои родители. Они пытаются контролировать ситуацию. Она хотела просто заплатить и избавиться от проблемы.

— Так не позволяй им контролировать тебя. Какая, к чёрту, разница, что они думают? Мы уже выяснили, что они — ужасные люди, Эвелин.

— Господи, зачем она вообще сюда приехала? — Я запрокидываю голову к потолку. А потом опускаю взгляд на него: — Это моя жизнь, Уокер. Эти люди. Эта драма. Осуждение. Зачем тебе всё это?

Он выглядит так, словно я дала ему пощёчину. Но я серьёзно. Как он может хотеть связать себя со всем этим?

Он стискивает зубы. — Потому что ты не заслуживаешь такую семью. Я хочу стать той семьёй, которую ты действительно заслуживаешь, Эвелин. — Он подходит ко мне и бережно берёт моё лицо в ладони. — Я хочу защищать тебя от них. Хочу показать, что ты достойна любви. Я тот, кто хочет это доказать.

Я отталкиваю его руку, не позволяя себе слышать его слова. — Сейчас это всё слишком. — Я начинаю нервно шагать по ковру. — Это люди, которые дали мне жизнь. Я всегда буду с ними связана. Они всегда будут пытаться контролировать меня, внушать, что я — разочарование. И знаешь что? Может, так оно и есть!