Эти парни — мои друзья, коллеги. Люди, которым я должен доверять свою жизнь. Они знают меня. Знали Джона. И то, что Дрю позволяет себе говорить так об Эвелин, а остальные соглашаются… Я моментально вскипаю.

Сдержанность лопается. Всё тело дрожит от ярости. Перед глазами — только красный.

Я иду к ним. Дрю видит меня, глаза его расширяются, он понимает, что я всё слышал. — Эй, Уокер, — лепечет он, отступая, пока я приближаюсь. Он пятится обратно в зал, полный людей, но я вижу только его лицо и свой кулак, который вот-вот в него врежется.

— Сукин сын! — рявкаю я, толкая его. Он роняет пиво и едва держится на ногах.

— Эй, спокойно!

— Пошёл ты нахер, Дрю. Ты говоришь, о моей, блять, жене!

Зал затих. Все смотрят на нас. Но мне плевать.

Ну да, Уокер, совсем не похоже на неприятности.

Этот придурок оскорбил Эвелин — женщину, которую я люблю. Женщину, которую хотел уже слишком долго.

— Уокер! — кричит Эвелин позади, но я не слушаю.

— Слушай, чувак, я не хотел ничего плохого…

— Тогда зачем, мать твою, ты это сказал? — Я прижимаю его к стене, сжимая его рубашку в кулаках. — Ты, блять, не имеешь ни малейшего представления о том, через что прошла эта женщина... или через что я прошел, если на то пошло. Я не понимаю, с чего ты, или кто-то из вас, — я киплю от злости, глядя на людей, которые наблюдают за нами, людей, которые, я знаю, говорили гадости про Эвелин и меня, — решили, что имеете право судить о том, как другие люди выбирают жить своей жизнью. — Я снова прижимаю его к стене, сдерживая желание избить до полусмерти. — Эвелин и я любим друг друга. Мы, чёрт побери, женаты, и всем пора заткнуться на этот счет.

— Уокер, — говорит шеф, подойдя сзади и кладя мне руку на плечо. — Сынок, тебе нужно отойти.

Я фырчу, как разъярённый бык, но отпускаю рубашку Дрю и делаю шаг назад. Затем добавляю последнее:

— Если я ещё хоть раз услышу, как ты произносишь имя моей жены — очнёшься в больнице. Усвоил?

Я сбрасываю руку шефа и направляюсь к двери, слыша за собой стук каблуков. Мне не нужно оглядываться, чтобы понять, что за мной идет Эвелин — мое тело инстинктивно чувствует ее присутствие. Эта женщина уже больше года находится в поле моего зрения, и, скорее всего, так будет всегда.

— Уокер, — зовёт она, когда я подхожу к грузовику и открываю его.

— Садись, Эвелин.

Она не спорит. Я открываю ей дверь и помогаю забраться внутрь. Закрыв её, обхожу капот, завожу двигатель и резко выезжаю с парковки, направляясь домой.

Ни один из нас не произносит ни слова по дороге домой. Но то, что Эвелин говорит мне, когда мы приезжаем, достаточно, чтобы этот вечер принял неожиданный оборот, которого никто из нас не предвидел.

Уокер

— Уокер. — Эвелин снова пытается заставить меня заговорить, как только я закрываю за нами дверь её дома. Но я настолько на взводе, с таким давлением в груди, что всё ещё не могу вымолвить ни слова. Вместо этого иду на кухню и хватаю единственный алкоголь, что есть в доме — уже открытую бутылку вина из холодильника — чтобы хоть как-то унять ярость. Вытаскиваю пробку, поднимаю бутылку к губам и пью прямо из горла, пока не замечаю, как Эвелин появляется в кухонном проёме.

— Поговори со мной, Уокер. — Ее руки обнимают тело, каждая морщина на лице выдаёт ее беспокойство, и она снова кусает нижнюю губу, ожидая, пока я что-нибудь скажу.

— Прости, — наконец говорю я, опуская голову, уставившись в пол и выдыхая тот самый долгий, сдерживаемый с момента нашего ухода с благотворительного вечера воздух. — Прости, что устроил сцену. Я знаю, этим я только всё усугубил для тебя, и совсем не хотел этого.

— Что он сказал? — спрашивает она, нервно.

— Ничего, что тебе стоит слышать, Эвелин. Я просто молюсь, чтобы он никогда больше не повторил этого.

— Судя по всему, это было настолько плохо, что ты захотел его избить.

Я хрипло усмехаюсь:

— Да, именно так.

— Почему ты так отреагировал, Уокер? Это на тебя не похоже.

Я выпрямляюсь и смотрю ей прямо в глаза.

Она права. Такая ярость не свойственна мне. Я всегда был немного диким, да, но вот такое неконтролируемое бешенство — это не моё. Да, мы с братьями не раз сцеплялись, дрались по глупостям. Но такого, чтобы прямо физически захотеть причинить кому-то боль… Я не знал в себе этой стороны. Но, слушая, как он о ней говорит, я понял, что у меня есть такая сторона — и она — женщина, которая ее пробуждает.

То, что я чувствую к Эвелин — для меня ново. И я всё ещё пытаюсь понять, почему всё с ней настолько… иначе. Но, возможно, в этом и дело — дело именно в ней.

Каждый раз, когда кто-то пытается задеть её, во мне включается звериный инстинкт защищать. И с каждым днём рядом с ней он только усиливается.

— Меня убивает то, что я не могу защитить тебя от них, Эвелин. От их слов, взглядов, шепота за спиной, — наконец говорю я. — Я ненавижу это. И, похоже, сегодня меня просто переклинило — потому что я готов был врезать своему другу, чтобы защитить тебя.

Она делает пару шагов ко мне, вторгаясь в моё пространство:

— Почему, Уокер?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, что именно я имею в виду, — говорит она вызывающе. И в этот момент я понимаю — вот он, шанс. Шанс сказать то, что должен был сказать ещё год назад.

Ладони покрываются потом. В ушах только стук сердца. Живот сжался, будто там камень. Я мечусь глазами между её зрачками так быстро, что у меня кружится голова.

Но пора говорить правду.

— Всё это никакая не фальшивка для меня, Эвелин, — признаюсь я, стараясь говорить ровно. — Я хочу тебя. Не на время. Я всегда хотел.

Её губы приоткрываются. Между нами повисает тишина. Я вижу, как на её шее бьётся пульс. Мне хочется протянуть руку, сказать, что бояться не нужно.

Внезапно она отступает на несколько шагов, широко раскрыв глаза, и я чувствую, как она отстраняется, словно нас связывает веревка, которая с каждой секундой становится все более натянутой. — Что? — шепчет она. — Ты хочешь сказать…

— …что у меня к тебе чувства? — заканчиваю я за неё. — Да, именно это, чёрт возьми, я и говорю, Эвелин.

Её рука поднимается к губам, и моё сердце начинает колотиться быстрее. — Господи, — выдыхает она. Затем рука опускается, и в её голубых глазах вспыхивает огонь — я вижу, как в голове начинают крутиться мысли. — Всё то время, что я была с Джоном?

Вопрос логичный, но пути назад уже нет. Признание сказано. Теперь осталось только выложить всё остальное.

Я стучу пальцем по виску: — Ты думаешь, я сам не понимал, что это неправильно? Что с того самого момента, как мой лучший друг прикоснулся к тебе, я жалел, что это не был я? Что мне было невыносимо видеть, как он прикасается к тебе, а потом узнать, что ты ждёшь от него ребёнка? И знать, что я не смог его спасти? Я, блять, пытался, Эвелин! А из-за меня его дочь растёт без отца.

— Почему ты никогда ничего не говорил? — кричит она в ответ. — Почему ты… —

— Потому что он был моим лучшим другом! — перебиваю я. — Потому что я сам не понимал, что чувствую. А когда понял — было уже поздно. Ты встречалась с моим лучшим другом, Эвелин! Что я должен был сделать? Сказать: он тебе не подходит? Ты должна быть со мной?

— Ну для начала было бы неплохо, — выпаливает она, и напряжение между нами становится почти осязаемым.

— Как я должен был это сделать, Эв? И что еще важнее, я не осознавал, в чем моя проблема, пока не стало слишком поздно. Ты уже слишком глубоко погрузилась в кроличью нору Шмитти. Я не хотел вмешиваться, если ты была счастлива, хотя знал, что он не тот мужчина, которого ты заслуживаешь.

И чёрт возьми, мне больно говорить это о Джоне сейчас, когда его уже нет. Но такова правда — его больше нет, а я есть. У него были свои недостатки, и я верю, что он бы в конце концов стал достойным отцом. Но он не был влюблён в Эвелин. Он не заботился о ней так, как мог бы я. Так, как я до сих пор забочусь.