Тем из нас, кто старается расти каждый день, справляться с горем и одиночеством и идти сквозь волны перемен…

Как сказала Брене Браун:

«То, что нам меньше всего нужно посреди борьбы — это стыд за то, что мы просто люди.»

Когда думаешь о жизни, помни: никакое чувство вины не изменит прошлое, а никакое беспокойство — будущее.

— Неизвестный

Эвелин

Шесть месяцев назад

— Приятно, что ты наконец-то соизволил прийти.

— Я же здесь, не так ли? — Джон Шмидт, отец моего будущего ребёнка, пошатываясь, заходит в таунхаус. Избегая моего взгляда, он направляется к дивану; от него несёт алкоголем. Он опоздал почти на час по сравнению с тем временем, о котором мы договорились по переписке, — но, как он сам выразился, по крайней мере, он здесь.

Я смотрю, как он плюхается на диван, и в который уже раз за последние сутки меня накрывает реальность. Та самая, к которой человек передо мной, похоже, так и не готов.

Меньше, чем через месяц у нас родится ребёнок, а Джон совершенно не готов быть отцом. Материнство конечно не входило в мои планы в двадцать семь, но секс всегда сопряжён с риском беременности — мы оба пошли на этот риск. Хотя, похоже, я — единственная из нас двоих, кто пытается справиться с переменами, которые необратимо вошли в мою жизнь. В нашу жизнь.

Я ставлю руки на бёдра, борясь с собой: наорать на него или разрыдаться? Хотя я знаю — гормоны всё равно рано или поздно возьмут верх. — Ну что на этот раз? Текила? Виски?

Он усмехается, откидывается на спинку дивана, закрывает глаза и поднимает лицо к потолку. — Водка. Какая разница? Тебе-то что до этого?

— Что мне до этого? У нас вот-вот родится ребёнок, Джон. И последнее, что мне нужно — это пьяный неудачник-отец для нашей дочери.

Он резко поднимает голову и сверлит меня взглядом. — Я этого не хотел, Эвелин.

Я вздымаю руки, чувствуя, как учащается пульс. — А ты думаешь, я хотела? Сколько раз мы ещё будем возвращаться к этому разговору?

— Столько раз, сколько ты будешь его заводить! — Он бросает кепку на подушку рядом. — Это ведь должно было быть просто… сексом. Весельем, понимаешь? Я не хотел детей. Тем более сейчас.

Его слова ранят, но я слышала это уже не раз, так что с каждым разом боль уже тупее. — Ну, видимо, на уроках полового воспитания ты плохо слушал, потому что беременность — это вполне естественное последствие секса, Джон. — Я кладу руки на живот, круговыми движениями поглаживая то место, где меня только что пнула наша дочь. И, клянусь, она чувствует, что вокруг напряжённая атмосфера.

— Я просто, блять, не готов к этому. Я стараюсь, но… моя жизнь полностью изменится, а я… — Он проводит руками по волосам. — Я не готов.

— Ты не единственный, чья жизнь меняется. На всякий случай: это касается и меня. — Качая головой, я наконец-то говорю вслух то, что давно зрело внутри: — Но я начинаю думать, что мне будет проще делать всё это одной.

Сердце колотится, пока мои слова висят в воздухе между нами, но мне наконец-то стало легче, что я их произнесла.

Он снова вскидывает взгляд. — Ты хочешь справляться с этим одна?

Глаза жгут, но я пока сдерживаю слёзы, которые всё равно прольются позже этим вечером. Я позвала Джона, чтобы наконец обсудить роды — он ведь уклоняется от разговора уже несколько месяцев. Но осталось всего четыре недели, и мы больше не можем игнорировать тот факт, что наша дочь вот-вот появится. А судя по его пьяному состоянию и неспособности думать ни о ком, кроме себя, он по-прежнему не готов смотреть правде в глаза.

— Я и так всё это время справлялась одна. Чем будет отличаться то, что я буду одна после её рождения? Я сама на себя полагаюсь с тех пор, как сказала тебе, что беременна, Джон. Ты ни разу даже не пошёл со мной на приём к врачу. Эта девочка заслуживает отца, который её любит и хочет. И если ты не можешь быть этим человеком — возможно, тебе вообще не стоит быть частью её жизни.

Эти отношения, если их так можно назвать, закончились ещё в тот момент, когда на тесте проявились две розовые полоски. Но я не собираюсь отказывать ему в возможности знать свою дочь — если он этого действительно хочет и сможет принять ответственность.

Он резко встаёт с дивана, оступается, но удерживается на ногах. Встаёт передо мной и смотрит на меня, переводя взгляд с одного глаза на другой. — Я не хочу этого.

В этот момент по моей щеке скатывается первая слеза. Но не из-за жалости к себе или к нему.

Нет, эта слеза — ради моей дочери. Ради обещания, которое я дала себе: защищать её от любого, кто не будет её поддерживать, любить и принимать без условий — так, как должны любить родители. Чему мои собственные родители так и не научились.

— Тогда соберись, чёрт побери. Она родится — хочешь ты того или нет. Но я не позволю тебе её ненавидеть. Я не позволю тебе играть с её чувствами. И уж точно не позволю тебе разочаровывать её всю жизнь, Джон. Либо ты в её жизни полностью, либо тебя в ней не будет вообще.

Он поднимает руку и заправляет мне прядь волос за ухо. — Прости, Эвелин. Так не должно было быть.

— Но это реальность. — Я мягко отодвигаю его руку. Не знаю, говорит ли за него алкоголь или же это искреннее сожаление о той боли, которую он причиняет мне столько месяцев. Беременность и постоянные ссоры с отцом ребёнка — то, что я не пожелала бы даже врагу.

— Не трогай меня, пожалуйста. — Боль мелькает в его взгляде. — Мы можем оставаться в нормальных отношениях, если ты прекратишь пить. Но если ты будешь продолжать всё это — я не хочу, чтобы ты был рядом, Джон. Более того, не появляйся здесь, пока не протрезвеешь, не разберёшься в себе и не решишь стать отцом. Если ты не можешь этого сделать — ты не будешь частью моей жизни и жизни своей дочери. И я сделаю всё возможное, чтобы ты никогда не смог причинить ей боль.

Он сжимает челюсть, пристально глядя на меня. В его голубых глазах, когда-то искрящихся и притягательных — тех, что очаровали меня своей дерзостью, сексуальностью и уверенностью — теперь только тусклая, потухшая печаль.

И эта мысль вызывает у меня новую слезу, а руки начинают подрагивать.

— Мне надо поспать. Завтра у меня смена, — наконец говорит он, вызывая такси через телефон и полностью игнорируя поставленный мной ультиматум. Но меня это уже не удивляет. Я серьёзно. Я не позволю ему больше причинять боль — ни мне, ни нашей дочери.

Я не ждала от него сказки. Наши отношения с самого начала не были о чувствах. Мне тогда просто хотелось веселья, и Джон Шмидт умел веселиться. Мы проводили много времени вместе — наслаждаясь друг другом, смеясь и ведя беззаботную жизнь. Всё было легко и просто — до тех пор, пока я не забеременела. Теперь слово «просто» вообще не применимо к нашей жизни. Особенно когда я смотрю, как он выходит к машине, подъехавшей к моему таунхаусу.

Джон Шмидт не плохой человек. Но сейчас он делает такие выборы, которые влияют не только на него самого. И я молю Бога, чтобы он одумался за эти оставшиеся четыре недели. Иначе, кто знает, насколько хуже всё станет после рождения дочери.

— Позже поговорим, Эвелин, — бросает он, открывая дверцу машины. Но я окликаю его прежде, чем он успевает сесть.

— Даже не думай возвращаться, Джон, если ты не готов принять это полностью. Я серьёзно. Твоя жизнь вот-вот изменится, и ты должен это понять. Или не приходи сюда вообще, — говорю я твёрже, чем чувствую себя на самом деле. Но именно так я думаю. Нервный холод пробегает по позвоночнику, пока я стою и смотрю, как его мозг обрабатывает мои слова.

Он кивает, усаживается в машину, и я провожаю взглядом красные огни задних фар, пока автомобиль растворяется в ночной темноте.