Первый вопрос с Джулианом неожиданно решился, и даже без меня. У него возникли какие-то неотложные дела в Праге, и он уехал в командировку на два дня. И даже мне не сказал, через Лилю узнала. Я решила отомстить изгнанием нави, в тайне надеясь, что месть моя не станет преждевременным награждением моего демона званием вдовца еще до свадьбы.

Короче, дело повернулось в нашу сторону, и мы ускорились, а для решения второй проблемы подключили Марину. Мне, как единственной с ней знакомой, предстояло под любым предлогом заманить ее в дом, и такой предлог тоже нашелся, и очень даже важный, на который Марина должна была клюнуть. Так что я подкараулила ее в пятницу вечером, когда та из магазина возвращалась и завела разговор:

— Марина, здравствуйте.

— И тебе не хворать, — выдала подвыпившая мадам.

— У меня дело к вам, важное.

— Дело, говоришь?

— Да, о Леше. Он ведь приезжает скоро.

— И че?

— Вот и хочу поговорить о вас с ним.

— А че о нас говорить-то? Было дело и прошло. Помидоры, как говорится, завяли.

— Вот об этом я и хочу поговорить.

— О помидорах что ли? — хрюкнула старая знакомая.

— О любви, — начала злиться я. — У меня коньячок есть, грузинский. Пойдемте, а?

— Коньячок? — с сомнением протянула она.

— Да. Мы с подругами девичник решили организовать, за жизнь поговорить, о мужчинах посплетничать, и были бы рады, если бы вы к нам присоединились.

— С чего это мне такая честь? — проявила неожиданную подозрительность мадам.

— Так говорю же, заодно о Леше поговорим. За бутылочкой как-то легче проблемы решаются.

— А у меня с тобой проблем нет.

О, боже, какая же нудная тетка эта Марина. Вот когда не надо, она пристает так, что не знаешь, как отвязаться, а когда нужна позарез — в позу встает.

— Ну, нет, так нет, — решила прибегнуть к иной тактике я. Упрашивать бесполезно, может, на безразличие клюнет?

— Ладно, зайду, — бросила мне вслед Марина, а я радостно засияла и побежала домой, готовиться.

Марина явилась в десять, странно приодетая, даже причесанная. Мы для конспирации накрыли стол, приготовили закуску, коньячком затарились и приступили к реализации плана. Марина девчонкам обрадовалась, расслабилась, а под коньячок о жизни своей нелегкой поведала.

А жизнь, и правда, ее не баловала. Отец пил, бил, ее и мать, а она — как сор-трава росла, никому не нужная, никем не любимая. Мать была затюканная, много работала, да и муж вконец ее добил. Когда девчонке семнадцать было, бедная женщина умерла от язвы желудка. Отец стал пить еще больше, а дочь уходить из дома. Тут-то на ее жизненном пути и появился Леша, приютил, обогрел, поманил личным счастьем, да и просто классным парнем был. И все хорошо было, но матери Лешиной Марина категорически не нравилась, ей нравилась Ритка-скрипачка, я то бишь. Вот из-за такой ерунды Маринка Лешу и послала. А когда поняла, что беременна, Леша ей уже не верил, думал, от другого нагуляла. Денег на аборт дал и дверь закрыл.

Маринка поплакала, поплакала, да пошла в поликлинику, аборт делать. А ей сказали: «сделаешь — детей больше не будет», она и отказалась. Полгода по подругам скиталась, к отцу идти не хотела, когда же Зоя родилась, а Маринка раздумывала, писать отказную или нет, отец ее с собутыльниками напился, да сверзился с балкона. Так у Маринки своя квартира появилась, а подруга устроила ее в местный магазин продавщицей.

— А когда же вы начали…

— Пить? Так сильно года три как. Плохо мне было, личной жизни никакой, Зойку спиногрызку кормить надо, не погуляешь, мужчину в однушку не приведешь. Да и не нужна я никому, с Зойкой-то.

— Короче, Маринка все свои беды и несчастья на дочь свалила, и попрекала ее этим каждый день, — закончила пьяную речь женщины Роза, пока та в уборной освежалась.

— А девочка обрастала комплексами, а заодно и навь заработала, — вздохнула Лиля.

— Интересно, нам еще долго ее пьяные бредни выслушивать?

— Пока навь за матерью не явится.

— А вы уверены, что она вообще явится? — задала я резонный вопрос, посмотрев на часы, которые час ночи уже показывали.

— Явится, куда она денется. Ей же надо подпитываться.

Мы перестали шептаться, когда Марина вернулась. Еще час она рыдала, натурально так, с чувством, и проклинала жизнь свою паскудную, а потом уснула мордой, слава богу, не в салате, на столе. Мы ее там и оставили, кухню охранными заклинаниями запечатали и дверь на ключ закрыли, а сами в зал переместились.

Роза еще вечером по всему периметру соль рассыпала, а Пиус кладбищенскую землю, чтобы навь удержать. Только у порога брешь оставили, но Пиус ее заделает, как только навь войдет в зал. Мы ждали только ее, проговаривали каждое действие, все по полочкам раскладывали, каждый знал свою роль, каждый ее мысленно отыграл, и вот час икс настал — ровно в два ночи в дверь позвонили.

— Знает, когда приходить, гадина, когда наиболее сильна, — шепнул Пиус, когда я дверь пошла открывать.

— Ничего, мы тоже не лыком шиты, — бодро хмыкнула я, а у самой коленки трусили. Я открыла, увидела навь, дверь распахнула.

— Где мать? — буркнула неприветливая девочка.

— В зале, спит.

— Разбуди, — потребовала она.

— Тебе надо, ты и буди, — резко ответила я.

Навь прищурилась, но в квартиру зашла и в зал порог переступила.

На диване кто-то лежал. Зоя думала, что мать, подошла, тнула в бок, но это была Роза, она же и толкнула девочку на пол — туда, где пентаграмма руническая была нарисована. А Пиус внешний круг замкнул.

— Давай, Рита, теперь твоя очередь.

Ну, я и начала — в глаза твари посмотрела и стала вытягивать. Больно было и мне, и ей, тяжело гадина выходила, не поддавалась, приросла к ребенку всей кожей. Жаль, что и Зое тоже было очень больно, но если на двоих поделить, а лучше на четверых, то легче как-то идет, и навь от боли корчится, но сделать ничего не может.

— Выходи, выходи, — шептала я, не прерывая зрительный контакт ни на секунду, и когда навь отделилась от тела, когда сосредоточила всю свою ненависть на мне, Лиля ветром отшвырнула Зою за периметр круга. Навь закричала, Зоя тоже, но тут уж девочки за дело взялись, а мне предстояла своя нелегкая битва.

Одно дело — отделить навь от человека, другое дело — ее уничтожить, она сильная, бьется, пытается стенку магическую прошибить, или на меня повлиять, чуть ошибешься, и ранит, сильно и больно.

Где-то по краю сознания услышала трель всех мобильных разом, затем кто-то дверь начал вышибать, но мы и к этому подготовились. С дверью справиться легко, а вот с барьером триады… пусть попытаются.

— Ритка, что ты с ней возишься? Добивай скорей!

Легко сказать, она не выжигается. Шушеры тела имеют, а это — тень, дух бесплотный, дым от костра. Тень, тень, а что рассеивает тень? Свет, много-много света.

— Пиус, скорее, неси лампы, все, что есть.

А навь забилась, взвыла — поняла, что я собиралась сделать, но и как меня ранить тоже поняла. Зрительный контакт, пустить по ней всю свою ненависть, годами накопленную, и закричишь так, что сама себя оглушишь.

— Ритка, твою мать!

Да знаю я, слышу, только не поможет тут огонь, ничем не поможет. Тут Лилька нужна, она же светлая, пусть и с примесью, но светлая, не хуже ангелов, но она Зою лечит, все силы выкачивает из нас всех. И мало, все мало.

Повреждения сильные, страшные, душа почти выжжена, а мы — дуры глупые, неопытные, угробим и себя, и ребенка.

«Что ты творишь?» — послышалось откуда-то, совсем издалека, как эхо. Знаю, чье. Пробился все-таки.

«Кажется, я умираю», — промелькнула мысль.

«Не смей. Ты светлая, на четверть, но светлая. Используй!»

«Я не знаю, как»

«Знаешь».

Прав, знаю. Тут любовь нужна, чистая, да незамутненная ничем. Но в том-то и дело, что проблемы у меня с любовью этой. И если не смогу достать ее из сердца, да из груди, уничтожит нас чертова навь, никто не поможет.