Прощай, дружище, отныне ты будешь баснословно богат. Как король или император, вождь или сам тлатоани. Каким жаждал быть Кортес и каким до последнего вздоха оставался Монтесума.

Там в самом внизу за пределами купола кулуаканские воины дожидались спуска платформы. Готовились в рейд за коралловый риф, чтобы спрятать сундуки на самое дно. Золото ацтеков отныне не достанется ни людям, ни тланчанам, ни Эстебану, ни Ицкоатлю, ни даже Тлалоку — никому, кроме китов и акул.

Касик наблюдал за происходящим с деревянного понтона. В нефритовой диадеме, расшитом плаще, в сандалиях с жадеитом и перьевым украшением вокруг ног. Лицо правителя оставалось бесстрастным, но Эстебан сумел разглядеть в нем облегчение.

Атоятль содержался в тюрьме. Тлалок был запечатан в жерле Шипелопанго. Сокровища стали данью сеноту Ах-Чаан. Тланчане узнали о своём истинном происхождении и тайне, хранившейся две сотни лет, пришёл конец.

Кулуакан перелистнул страницу истории и начал новую главу.

— Ты принял решение, Эстебан Хулио Гарсия Альтамирано? — когда платформа скрылась из виду, вождь приблизился к испанцу. — Твоя работа завершена и я готов отплатить тебе. Возвращайся на поверхность, если желаешь. Мои воины сопроводят тебя. Ты получишь… нет, не сокровища наших предков, но мы готовы отдать тебе золотые самородки из родников Усумасинге. Столько, сколько сможешь унести. Отныне тланчане твои друзья и покровители. — С этими словами касик достал белую раковину с парными отверстиями по бокам. — Возьми, Эстебан Хулио Гарсия Альтамирано. Эта вещь издаёт звук недоступный человеческому уху, но достаточный для того, чтобы подводная разведка услышала его. Если когда-либо тебе потребуется помощь, мы явимся на твой зов.

За спиной отца стояла Иш-Чель. Ослепительно прекрасная, бесконечно любимая и в глазах её не было осуждения. «Хочешь — возвращайся, не хочешь — оставайся со мной» — говорил смиренный взгляд. Эстебан перевёл взгляд с раковины на возлюбленную, затем на правителя. В памяти всплывали картины из родной Севильи, душные вечера, споры о титулах и наследстве, шелест шёлковых юбок и фальшивые улыбки. Чванливые сеньоры и лицемерные сеньориты. Бюрократия и кумовство. В Новом Свете — борьба за острова, атоллы и рифы…

Там, наверху, мир пуст и равнодушен. Эстебан был взаимно безразличен к нему.

Его сердце здесь — среди густой сельвы, палящего солнца и золотых початков маиса. Среди древних пирамид, украшенных барельефами, плавучих садов и чистейших сенотов. Здесь он обрел истинное богатство, не измеримое золотом. Здесь воссияла радуга в его душе.

Он взял раковину, ощущая её прохладную гладкость в руке. Это был не просто подарок, это — символ доверия, родства, принадлежности к этому удивительному миру. Миру, где он, Эстебан Хулио Гарсия Альтамирано, нашёл своё место.

— Правитель, — сперва испанец опустился на одно колено, затем на второе, а после упал на четвереньки и склонил голову, едва не касаясь носом земли. Когда он снова заговорил, голос его заглушали деревянные доски понтона. — Прошу, правитель, не прогоняйте меня. Позвольте остаться здесь, с вами. — Эстебан поднял голову и умоляюще посмотрел на вождя. — На поверхности у меня больше ничего нет. Ни корабля, ни друга, ни семьи, ни дома. Там я совершенно один, никому не нужен, а здесь ещё могу принести пользу. Клянусь, мой сеньор, вы не найдёте вассала преданней и усердней работника.

Ицкоатль улыбнулся. Его улыбка была тёплой, почти отеческой. Возможно, именно такой ответ ожидал от испанца вождь.

— Встань, чужеземец, нет нужды так низко кланяться. Кулуакан благодарен тебе и приветлив с тобой. Оставайся, если желаешь. Скоро наш город будет соединён десятками каналов и рек. Нам как никогда нужны корабли под твоим командованием. — Затем, обращаясь к соплеменникам, касик громко объявил: — Отныне этот человек получает титул тлакатеккатля, имеет право владеть поместьем и слугами, получит соразмерное жалованье и право выбора невесты.

Команда взорвалась многоголосым криком радости. Воин Шбаланке, некогда уступивший Эстебану первенство в пок-та-пок, отчего-то ликовал громче всех.

Кулуаканцы любили своего капитана.

Эстебан поднялся, чувствуя, как кровь прилила к лицу. Благодарность переполняла его, смешиваясь с волнением и предвкушением новой жизни. И только одного не хватало ему для полноты счастья…

— А… это… — взгляд испанца блуждал от вождя к его дочери и обратно. — Ну… Ну это…

Наглеть, так наглеть до конца? И почему просить руки оказалось так сложно?..

— Я весь внимание, Эстебан Хулио Гарсия Альтамирано, — прищурившись, произнес вождь. — Ты хотел обратиться ко мне ещё с какой-то просьбой?

Снова падать на колени было бы неуместно. Слова, что крутились у испанца в голове, звучали глупо и несуразно. Язык присох к нёбу, всё красноречие отчего-то улетучилось в один миг.

— Сеньор, мне послышалось, или вы дозволили мне выбор супруги?

Вождь рассмеялся. Он обернулся к дочери, окинул взглядом её зардевшиеся щёки.

— Моя дочь вольна выбирать свой путь. И если она согласна разделить с тобой жизнь, я благословлю ваш союз. Но знай, тлакатеккатль, ты станешь оберегать её, как раньше оберегал я. И поверь седине, пробившейся на моих висках по её милости — дело это трудное.

О, Эстебан знал. Прекрасно знал, как несносна и своевольна его Иш-Чель.

Но разве у него был выбор?

«Он показал индейцам, как сражаться, научил их строить крепости и бастионы. Таким образом, ведя себя как индеец, он заработал себе отличную репутацию, и они женили его на очень высокопоставленной даме, от которой у него были дети… Он сделал себе татуировку, отрастил волосы и проколол уши, чтобы носить серьги, как принято у индейцев».

Диего де Ланда. «Сообщение о делах в Юкатане».

Костяной гребень коснулся плеча и испанец стиснул зубы: сейчас будет больно, но для опытного воина это — сущий пустяк. Ицамна ударил молоточком, зубцы вонзились в кожу, впечатав первые штрихи будущей татуировки.

— Дурррак и пижжжон, — Амиго шумно захлопал крыльями. — Пижжон.

Отныне Эстебан облачался в богатый тланчанский наряд. Не простые хлопковые одежды, а полный комплект с перьевой мозаикой, жадеитовыми украшениями и строгим геометрическим узором.

Он же знатный господин в конце концов, а не хрен собачий.

— Пижжжон, — не унимался попугай.

— Если ты не заткнёшься, Амиго, клянусь, я прикажу расшить мой плащ твоими перьями!

Грудь старика завибрировала от смеха, но руки ровно и чётко наносили последующие штрихи. С каждым ударом очертания Кукулькана на капитанском плече становились явственнее.

Стараниями супруги испанец получил прозвище Тиен уч’аб Кукуль’каан, что означало «Этьен, сын Пернатого Змея». Все племена склонили головы перед Ицкоатлем и его белым маршалом, признали Кулуакан новой столицей и жители острова, наконец, объединились под единым знаменем. Возобновилось строительство кораблей, укреплений и фортов, увеличилась добыча серы и производство пороха. От самого Тланчанпана протянулись ирригационные системы и плавучие огороды, соединяя оба главных города посредством сети водных путей.

— Ну вот и всё, — Ицамна промокнул рану чистым полотенцем. — На сегодня мы закончили только очертание. Тебе понадобится ещё несколько недель, чтобы рисунок был полностью готов.

— Пижжжон, — высказал Амиго своё ценное мнение.

Шуганув попугая, Эстебан отсыпал целителю пригоршню железных монет.

— Ступай, человек. — Старик взглянул на капитана из-под кустистых бровей и ехидно добавил: — Солнце клонится к закату. Наступает время господства твоей супруги. Не смею отнимать его у тебя.

Свадьбу кулуаканцы гуляли три дня, ещё три дня проводили в молитвах. Приходили к сеноту Ах-Чаан, словно к древнему храму, и просили мира и процветания. Возлагали цветы, плели венки, мастерили украшения. Эстебан молился о чём-то своём. Беседовал с лазурными водами, раскрывал душу, каялся, вспоминал былое и мечтал о будущем. Сенот Ах-Чаан он называл местом своего второго рождения.