— Ты ведь не солдат, ты — капитан.

— О, нет, мой ангел, мы все солдаты, в море нет другой профессии. Даже капеллану хорошо знакомы дага и мушкет.

Поцелуи становились нетерпеливыми, жаркими. Им, распалённым до дрожи, больше не хватало воздуха. Вся нерастраченная нежность обрушилась, как лавина. Как гигантская волна во время лютого шторма.

— Тогда иди, Тиен, сражайся за нашу любовь, — задыхаясь, произнесла Иш-Чель. — И только попробуй погибнуть: я приду за тобой хоть к Тлалоку, хоть в логово к морскому твоему дьяволу. И, поверь мне, любимый, мало тебе тогда не покажется.

— Слушаюсь, моя принцесса, — Эстебан нетерпеливо стянул с себя рубашку, не забыв предварительно, задёрнуть занавесь у окна. — Слушаюсь и повинуюсь.

Эстебан наблюдал, как тоненький смуглый пальчик вырисовывал узоры на его груди. Вниз, по впалому животу, вокруг пупочной ямки и обратно. Шкуры ягуара приятно касались кожи, меха интимно ласкали разгорячённые близостью тела. В залитой полуденным светом хижине лицо Иш-Чель казалось лучистым, как радуга.

Её имя и означало — радуга.

Арко ирис над небосводом после проливного дождя.

Дыхание Эстебана все еще было сбивчивым, сердце колотилось, как рыбёшка, пойманная в сети. Он перехватил узенькую ладонь, прижал к своим губам и запечатлел поцелуй на кончиках пальцев.

— Люблю, — повернув голову к тланчане, прошептал он. — Больше всего на свете… люблю…

Иш-Чель ничего не ответила, лишь крепче прижалась к нему. Её тело, её шелковистые волосы источали аромат шоколада и перца. Тланчана была не просто его возлюбленной, она была проводником в мир, где древние боги всё ещё вели диалог с людьми, а колдовство переплеталось с реальностью.

Здесь, в сердце сельвы, любовь к Иш-Чель пустила ростки на выжженной земле его души.

— Ты прекрасен, Тиен, — прошептала русалочка. — Прекрасен, как сам Кукулькан из древних легенд.

— Вообще не похож, — польщённый сравнением Эстебан ворчливо отмахнулся.

— Как ты можешь знать, что не похож, если ты его не видел? — тланчана наигранно фыркнула. — А я говорю, похож!

— Ты тоже не видела его, ангел мой, разве что на ваших малюнках, на которые без ужаса не взглянешь. — дразня, Альтамирано повернулся к ней боком и собственнически притянул к себе за талию.

В миндалевидных глазах мелькнула азартная искра.

Ага. Любительница словопрений вознамерилась его переспорить. Ну-с послушаем.

— Легенды о его деяниях столетиями передаются потомкам…

— Ангел мой, я знаю, — мозолистый палец лёг на её нежные губы. — Я эту легенду слышал ещё в Мадриде. О древнем прекрасном Кукулькане, что прибыл на ваши земли на огромном корабле, научил вас земледелию, скотоводству, астрономии и чему-то там ещё…

— А потом уплыл на восток и обещал вернуться…

— Да-да, а когда прибыли корабли из Испании, вы приняли их за детей легендарного божества. Я знаю эту историю.

Эстебан снисходительно покивал и азарт в глазах русалочки расцвёл пёстрыми гроздьями перца чили.

— У него была борода, как у тебя, — выдала тланчана свой аргумент.

И губы надула. Натурально, как дитя.

— Рыжая, — веселился квартирмейстер. — Она была рыжая.

— На некоторых изображениях да, но не везде… — замялась Иш-Чель.

Эстебан поцеловал её, поскольку близость её дыхания не давала ему шанса и дальше удержаться от поцелуя. Этот интимный жест на мгновение заставил её замолкнуть, и тогда квартирмейстер решил выдать собственную версию.

— Помню я был очень впечатлён, когда услышал и, пожалуй, принял на веру слова одного очень грамотного историка. Он говорил слишком правдоподобно на мой взгляд.

Миндалевидные глаза смотрели внимательно. Альтамирано знал, что такие вещи безумно увлекали тланчану.

— Правитель тольтеков, Се Акатль Топильцин Кецалькоатль, первый из вождей, с которого прослеживается легенда о Кукулькане. Он учил другие племена разным премудростям и рассказывал им о чудесном человеке на большом корабле. Рыжем, как солнце и сильном, как ягуар.

Иш-Чель аж притихла. Таких знаний от чужеземца не ожидала совсем. Подобного не рассказывал ей ни отец, ни сам хранитель писаний.

— Видишь ли, любовь моя, годы правления вождя Топильцин Кецалькоатля совпадают с путешествиями Эйрика Рыжего, скандинавского разбойника и изгнанника, который искал пристанище в новых землях. Он был знатным головорезом и хорошо покошмарил соседей, за что его свои же и прогнали прочь на дальние острова Исландии.

Русалочка хмурилась. Слушала внимательно и морщинка на её смуглом личике углублялась всё сильнее.

— Эйрик Рыжий по праву считается основателем и колонизатором Гренландии. Но мой учитель был уверен — он ушёл гораздо дальше. Его команда проделала огромный путь, прежде чем нашла пристанище среди бесконечных ледников. Слишком много совпадений, любовь моя, и потому я думаю, что первыми чужеземцами, которых увидели индейцы, были скандинавы.

— Тогда почему они не остались здесь, в тепле и сытости, а вернулись обратно к своим ледникам?

— Сложно сказать, — пожал плечами Эстебан. — Их было мало, покорить ваши земли они не могли, а что до климата… Для всякого северянина буйные джунгли несут лишь смерть. Но с другой стороны… — квартирмейстер смял ладонью мягкую ягодицу и, заигрывая, снова принялся целовать. — Ты могла бы говорить по-норвежски, ангел мой. Тогда мы с тобой не нашли бы общего языка, кроме, разве что, языка любви.

С этими словами испанец опрокинул тланчану на мягкие шкуры и недвусмысленно дал понять, что готов к новым подвигам.

— Но я точно, совершенно точно не похож на скандинава, — оторвавшись на миг от её губ, квартирмейстер не забыл, однако, вставить ремарку. — Ни единой капли, любовь моя.

Она обвила его шею руками и притянула к себе, целуя жадно и без остатка. Испанец отвечал с такой же страстью, забыв и про скандинавские корни Кукулькана, и про тольтекского вождя, и вообще про все исторические изыскания. Была только она, ее тепло, ее вкус, ее смех, прогоняющий любые сомнения.

Перец и шоколад. Какао и солнце. Золото и маис. Здесь рядом близкая, экзотическая, невообразимо волнующая — его Иш-Чель.

Эстебан с упоением целовал смуглую грудь с сосками цвета обсидиана. Поклонялся Иш-Чель, как богине, поскольку для него она и была ею. Он углубился в поцелуй, ощущая, как ее ногти впиваются в его спину. Царапают жестоко. Собственнически.

Жалят, как злое солнце Кулуакана.

Мир сузился до тепла её тела, до стука ее сердца, до еле слышного шепота ее дыхания. Он чувствовал себя так, словно вернулся домой, в место, где ему всегда было суждено быть. Проделав такой путь, отныне сложно поместиться в прошлую жизнь. Попробовав жгучий перец, другие специи покажутся пресными…

Когда дыхание стало прерывистым, Эстебан оторвался от тланчаны, глядя в ее потемневшие от желания глаза. Иш-Чель ответила тем же взглядом, полным обожания. Ее тело отвечало каждым изгибом. Испанский, чонталь, науатль… Слова ушли, уступив место языку прикосновений, языку любви, который понимали оба.

Квартирмейстер вошёл в неё нетерпеливо так, что Иш-Чель неожиданно вскрикнула. Эстебан приложил палец к её губам и, словно извиняясь, поцеловал вновь. Движения становились всё более уверенными и глубокими, дыхание — рваным и жарким. Иш-Чель отвечала на каждый толчок, извивалась и стонала громко, не стесняясь.

Их слышала только сельва.

Мир вокруг перестал существовать, остались они двое, слившиеся в единое целое. Эстебан чувствовал, как напряжение нарастает, достигая предела, и отдался потоку ощущений, увлекая за собой свою возлюбленную.

Взрыв. Яркий, всепоглощающий. Тело пронзила дрожь, мышцы свело от перенапряжения. Эстебан крепко обнял Иш-Чель, впиваясь пальцами в ее спину, не в силах разомкнуть объятия. Она ответила тем же, прижимаясь к нему всем телом, словно боясь потерять эту связь, эту близость.

— Люблю, — хрипло повторил он то, с чего начал. — Безумно.