Только выполнен этот патио не на испанский манер, а с нарочитым местным колоритом.

Высокие деревья соседствовали с клумбами, цветами и растениями в глиняных горшках и кадках. Вдоль дорожек из мелкой мраморной крошки журчали фонтанчики и каждый подобный фонтан включал в себя фигурку местного божества, Тлалока, да так, что кое-где струи воды вылетали прямо изо рта глиняного изваяния.

Теперь квартирмейстер не сомневался — вся водная инженерия в резиденции касика была связана общим водопроводом и проведена по самым строжайшим расчётам.

По периметру сада располагались крытые длинные террасы, где приглашённые вельможи отдыхали в тени на молочно-белых топчанах. Опорные колонны террас были выкрашены красным цветом, а кое-где на стенах красовались узоры и символические изображения. Самым примечательным Эстебан посчитал роспись с фигурой орла, сидящего на колючей груше цветущего кактуса.

Сам правитель восседал в центре на возвышении. Статный, горделивый и царственный в плаще цвета индиго, закреплённом золотой брошью на левом плече. И пусть касик был уже немолод, в нём чувствовалась положенная властителю уверенность, мудрость и сила.

Комичной чубатой причёски, как у своих вассалов, он не носил. Густые чёрные волосы с тонкими нитями седины ему остриг придворный парикмахер, — не иначе, педант, — идеально ровным срезом длиной до плеч. Голову вождя венчала полукруглая диадема, инкрустированная нефритом и золотой чеканкой, в ушах касика — массивные серьги.

Несмотря на выраженный нос, тонкие губы и миндалевидные глаза, весь его облик в целом казался гармоничным. Правитель был красив. И достаточно раз увидеть вождя, чтобы понять — Иш-Чель и её царственный родитель имели схожие, неуловимые с первого взгляда, черты.

Процессия остановилась, господин Чак поприветствовал касика и пригласительным жестом велел квартирмейтеру подойти.

Велением хранителя писаний Эстебан опустился на колени и, трепеща перед могуществом местного владыки, ждал распоряжений вождя, как собственного приговора.

— Как тебя зовут, человек? — в громогласном голосе правителя звучало снисхождение.

— Эстебан Хулио Гарсия Альтамирано, сеньор. — из уважения к касику моряк назвался полным именем, не подумав, однако, как сложны могут показаться местным длинные испанские имена.

Впервые на памяти квартирмейстера тланчанин спрашивал его имя.

Возможно, никто не смел задать этот вопрос раньше самого вождя?

— Ну что ж, в таком случае я, Ицкоатль Тлилектик Акамапичтли Тлакаелель, — с иронией ответил правитель, — касик Кулуакана, правитель и советник великого тлатоани, приветствую тебя в наших землях.

Квартирмейстер тут же устыдился.

Уел меня русалкин папаша. Ицкоатль-Хрен-Пойми-Какойелель. Идиотом теперь себя чувствую.

Эстебан мазнул глазами по окружению касика, но дочери его поблизости не заметил. Не хотел перед Иш-Чель выставлять себя дураком.

— Чем наполнены часы твоего досуга, человек? — поинтересовался вождь.

— Ничем, правитель. Маюсь бездельем.

— Вот как, — тёмные брови взлетели вверх, — Каково же тогда твоё ремесло? Чем ты занимался на поверхности среди своих собратьев?

— Был сведущ в делах корабельных.

— Как любопытно. — потирая подбородок, заключил Ицкоатль. — Значит и корабль смастерить можешь?

— Корабль вряд ли. — признался Эстебан. — Эта громадина сложная. Его в одиночку, да без толковых инженеров и грамотных чертежей не построить. Но что-то небольшое, например, мелкую шхуну или бригантину могу попробовать.

— Превосходно! — кивнул касик одобрительно. — Что ж, наши лодки примитивны и мне было бы интересно посмотреть на твоё изобретение. Пожалуй, нашим инженерам есть о чём потолковать с тобой. Но пока — располагайся. Сегодня мы чествуем Начало Дождей. Раздели со мной трапезу да посмотри на чудесное представление. Надеюсь, сегодняшним досугом ты будешь доволен.

До последнего Эстебан ждал подвоха. Вот сейчас выйдут стражники, свяжут, арестуют, велят казнить или принести в жертву или ещё что-нибудь, о чём квартирмейстер не подумал.

Но вождь был дружелюбен. Даже заинтересован. Возможно, рано или поздно испанец сможет вернуться назад, на поверхность?

Вместе с господином хранителем писаний, Альтамирано занял одно из почётных мест. Слуги тут же поставили перед ним угощения, среди которых, — о чудо, не только рыба! — запечённое мясо тапира, тамале с индейкой, нарезка экзотических фруктов, покрытых сиропом из шоколада и тростникового сахара.

Мгновение спустя в центре сада раздался ритмичный стук барабанов. К ним присоединились трещотки, музыкальные раковины, нежные флейты. И к удивлению зрителей вышли прекрасные танцовщицы, дочери и сёстры знатных господ, среди которых самая главная партия отводилась наследнице правителя, прекрасной Иш-Чель.

Испанец на миг позабыл как дышать. Потянулся к сосуду с напитком из драгоценных для кулуаканцев какао-бобов, да в этой позе и застыл.

Среди безликих, абсолютно одинаковых в своей красоте тланчан, русалочка блистала. Как царица. Она ещё не сделала ни одного движения, не единого взмаха рукой, ни мелкого шага, на короткого хлопка, а Эстебан уже был глубоко и бесконечно ею очарован.

Цветы семпасу́шиль или ярко-оранжевые бархатцы именовались «бутонами с двадцатью лепестками» и для тланчан имели сакральное, почти мистическое значение. О пушистых головках бархатцев слагались легенды, этим цветам приписывали волшебные свойства, даже наделяли магической силой, и сегодня, на празднике Начала Дождей, венки из бутонов семпасушиль украшали головы танцовщиц.

Раньше Иш-Чель не обращала внимания на этот маленький аксессуар. Каждый праздник яркий венок лишь выгодно подчёркивал красоту её смоляных волос и всякий раз оставался на своём месте до окончания представления.

Сегодня с волнением и трепетом она впервые намеревалась с ним расстаться.

Сегодняшнее торжество — единственный день в году, когда незамужние девушки могли заявить понравившемуся юноше о своей благосклонности. Нет, никто никогда не говорил открыто о симпатии, когда ответные чувства оставались под сомнением. Тланчанки одаривали венками лишь тех счастливчиков, с которыми вели тайные беседы о любви.

Избалованная вниманием Иш-Чель нередко слышала признания. Неловкие объяснения, самонадеянные заявления и даже корыстную ложь. В ответ всегда снисходительно молчала — первая красавица Кулуакана цветочных подарков не делала никогда.

Но что изменилось сегодня? Почему именно сейчас она решила разнообразить представление?

Наверное, виной всему любовь к нахальным выходкам. Может же она позволить себе простое ребячество? Лёгкое сумасбродство?

Имеет право, в конце концов!

Как бы то ни было, прямо сейчас Иш-Чель танцевала с особым изяществом, с глубиной и смыслом в каждом движении. Ступала медленно и текуче. Плавно, как льётся вода в кувшин.

Она олицетворяла собой цветок, нежный и хрупкий, пробившийся в разломах иссушенной земли после обильных дождей.

Она летела. Лёгкой и невесомой поступью кружилась под звуки барабанов и флейт. Её широкая юбка развевалась ровным диском, подобно солнцу, а затем опускалась снова, как закрываются шелковистые лепестки тюльпана.

Она улыбалась. Нежилась в лучах оранжевого, как бутоны семпасушиль, заката и околдовывала зрителей загадочной полуулыбкой. В своих движениях она воспевала молодость, гибкость и красоту. Самое прекрасное и, увы, временное сокровище, которым когда-либо владел каждый.

На Иш-Чель смотрели сотни глаз. Лишь один взгляд она чувствовала, ощущала, осязала как прикосновение. Сама для себя возвела в абсолют.

Это было похоже на игру. Она не смотрела в ту сторону, не искала глазами, но знала, с первых минут представления видела, где сидел тот человек с корабля. Знала, что он смотрит безотрывно, от того чувствовала пьянящее волнение и находилась в предвкушении близкого торжества.